выгладить из его головы глупые и пошлые повадки primo amoroso и вгладить скромные, незлобивые и обаятельные повадки простого ухажёра, простого любителя нежных слов и снов. Пьеро получился. Белый, как Луна, и бледный, как обесчещенная, простите, ночным кошмаром невинность… из рода Педролинов.
Кто это у нас ночной кошмар? Неужели фея? Ну-у, получается… как сказано: «... платье пойдет хоть кому, ежели за дело возьмется фея» . Вы же знаете, что есть феи добрые, которые делают добро, а есть, которые зло, а есть которые делают зло, а получается добро, а есть которые добро, а получается зло… ну-у, все понимают!
Тут же обернулась фея Розеншён снова магом Фуриозо (от себя надолго не спрячешься, как уже сказано), чтоб тут же превратиться в Арлекина, а тот давай хлопать Пьеро по щекам, и так, и этак, а тот давай охать и ахать: «Ох! и ах!» - а те, девушки, давай хихикать и думать, что им бесплатно на улице показывают комедию.
Когда уже стемнело, сидели Арлекин и Пьеро под вишнями, как, снова же, говорится, а вокруг летали майские жуки, потому что был май.
Садок вишневый бiля хаты,
Хрущи над вишнями гудуть
«…»
- Ведь понимаешь, понимаешь, ну пойми же ты, друг Педро, - а было, точно, впечатление, будто Розабельверде, вместе с «повадками», выгладила у Фавы всякие способности понимать и всяческие другие интеллектуальные (не бойтесь этого слова, потому что скромность, незлобивость и обаяние вполне обходятся без особой интеллектуальности), интеллектуальные способности, - понимаешь, друг Педро, ещё не известно, жуков назвали майскими, потому, что месяц май, или месяц май потому, что жуки майские… - вот я и говорю, потому что, если, мол, невежда всегда злодей, то злодей… может, и не всегда невежда?..
« О чём он? - подумала Царевна и сама себе ответила: - Он о своём».
Царевна.
Царевна разжигала себя мыслями и нарезала закуски: - погоняли бы их, жуков… пока я тут…» - жуки мешали думать о своём.
Педро сидел, tet-a-tet, с другом и, тут же, пока ещё закусок не было, шёл вокруг стола, будто танцевал с призраком, с наречённой своей, несбыточной своей, фантастичной и химеричной, воображаемой невестой своей, танцевал упоительное фанданго в темпе largamente, ведя её за призрачную ручку, держа её за призрачные пальчики, то припадая на колено, то кланяясь и показывая свой отутюженный затылок… Педро из рода Педролинов: «Я утону в твоих сиреневых очах. Луна, звезда… - надо было ещё сравнений, но к Педро сравнения не шли, - как Селена за тучей… - пытался, - как… как… как… - но не шли, и Педро громко шептал то, что шло: «В тебе жизнь моя, моё сердце, душа, я утону в твоих сиреневых глазах; это таинственное, неизъяснимое и запредельное, это, как Селена, - снова же, - за тучей… промелькнувшее», - громко шептал невесте Педролино.
- Педро, Педро, погоняйте жуков!.. - гобои и фаготы - вот ещё - добавляли музыки в гудение жуков, - жуков погоняйте, - бросала, подходя с закусками на подносе, Царевна, и всё было взаправду, и разжигала себя мыслями, и вспоминала свою жизнь за драконом…
Именно взаправду.
Ей хотелось летать, летать, правильнее, улететь, улететь, потому что у неё, когда она по субботам принимала ванны, вырастали крылья.
Фуриозо, как ещё тогда, все знают когда, когда превращался в Победоносца, потрясал копьём: он же держит, мол, обещание не подглядывать, когда она по субботам купается в ваннах, он же вот, этим самым копьём… а она… вот, да что там вот… - и Арлекин тянулся к Пьеро, ища сочувствия у бледного друга.
Царевна, невзирая на копьё (ах, какое там копьё?.. в этом-то всё и дело!.. всё было так мучительно взаправду), невзирая на копьё и Педро, разжигала себя мыслями, вспоминала свою жизнь за драконом, когда злодей указывал на неё вилкой!
Педро из рода Педролинов смотрел на них, будто они были, ну-у, какие-то не в себе, что ли, будто они не понимают своего счастья и ругаются по пустякам. А потом, вдруг, как сказал поэт Пушкин: «Открылись очи…» - и другой тоже сказал: «Открылись вежды!» - хотя ни Пушкин, ни другой, который сказал, никакого отношения к этому не имели, потом, вдруг, Педро из рода Педролинов увидел закуски на подносе и Царевну, которая, ах! вспоминает свою жизнь за драконом… увидел, что эти жуки, которых проклял ещё Лозанский епископ (мог бы и епископа самого увидеть, епископ тоже был где-то здесь), епископ Лозанский, кто его не знает, эти жуки, вместе с гобоями, фаготами и флейтами, добавляют музыки и взаправды.
Словом: ужин, поднос, Педро, злодей Фуриозо, призрачная невеста, Царевна, внутренне переживающая свою жизнь за драконом, да и сам дракон, да что там наводить тень на плетень, вместе с Коньком-Горбунком… многоточие! Конёк-Горбунок - перебор. Без Конька всё остальное была настоящая взаправда, ещё больше взаправда, чем гусыня Мими, превращённая костюмерами и парикмахерами в красотку Джачиннету и горбатый первый любовник в балаганной комедии «Карлик нос».
- Это там, где-то там, там ломают копья, - злодей хотел сказать копья, да он и сказал копья, - это там мчится злодей, - он хотел сказать, рыцарь, - мчится, чтоб спасать обиженных царевен и оскорблённых глазастых девственниц; здесь же, - страдал злодей Арлекин, - вот тебе! на, на! получай! У неё же по субботам вырастают крылья! Она же по субботам вспоминает жизнь за драконом! Обидно… обидно.
Педро, потанцевав вокруг стола фанданго в темпе largamente (жуки и флейты с гобоями продолжали), присел (хотя, для жуков и флейт с гобоями, он и не вставал).
Моя призрачная невеста, ах, луна, звезда, печаль, жуки, закуски на подносе – перемешалось всё в голове Пьеро… и на бледном и белом лице его отразилось вопросительное горе.
- Вижу, ты страдаешь, друг, - стал утешать, заметив вопросительное горе на лице друга, друг, - твои мучения вижу, но терпи! «Зло прилетает на крыльях, а уползает, э-эх, на брюхе», - так говорил мне один… один… - вот она - взаправдашняя жизнь … одни многоточия.
Какая она, взаправдашняя жизнь?
Взаправда взаправде рознь.
Если жизнь живёт ради жизни и, пусть даже, ради жизни на земле, то живущих в этой парадигме во Вселенной большое и такое же бесчисленное, как сама Вселенная, множество. То есть, живу, чтоб жить, правильнее, живу, потому что живётся. И для осуществления этой, такой жизни, достаточно быть бабочкой, или анемоном, или амёбой, прозрачностью своей указующей на то, что и такая прозрачность востребована, и не надо совсем обладать спрятанными за разноцветными чешуйками интеллектом, духовностью, я бы сказал, душевными и телесными свойствами. Притом речь не идёт о каком-нибудь сообществе, ну скажем, на Альфа Центавре, здесь достаточно и единичного экземпляра. Представляете, как можно понять инопланетянина, если понять просто другого человека, говорящего не на твоём языке, а часто и на твоём – проблема, и как можно понять анемон, который не говорит, а растёт в горшке?
У Пьеро, как и положено у настоящих Пьеро, выкатывалась горькая, хотя, на самом деле, солёная слеза, и образовывалась беззащитная улыбка до ушей.
И так страдали они каждый вечер, каждый о своём, но горе, как сказал один неизвестный схолиаст , но горе было общим.
А потом шли спать, и только гобои и флейты, и жуки, которых Ной не взял в свой Ноев ковчег, продолжали музыку и свою, теперь все понимают, взаправ-ду.
А вы говорите театр, злодеи, гении. Назавтра Арлекин снова лупасил Пьеро по щекам, толком не зная за что. А Пьеро «ох да ах» подставлял то одну щеку, то другую, как велел спаситель рода человеческого. Назавтра девушки снова хихикали и думали, что им забесплатно показывают комедию. Назавтра Царевна, если назавтра вдруг случалась суббота, снова вспоминала свою жизнь за драконом и купалась в ванне, и у неё вырастали крылья.
