Третью весну своей любви встретили Ланфранк и Эйна в труппе странствующих жонглёров, что бродили по городским ярмаркам и сельским праздникам. Их пёстрые повозки временами можно было видеть въезжающими в окованные железом врата грозных замков, но чаще всего бродячим певцам и танцорам приходилось довольствоваться скромным уютом придорожных таверн. Жонглёры ублажали не взыскательный вкус сельских и городских жителей сальными анекдотами и песнями лёгкого содержания — суровость замковых стен накладывала запрет на грязные шутки простолюдинов, и уста певцов, перестроившись на иной лад, услаждали высокородных господ куртуазной лирикой трубадуров. Они воспевали высоким слогом образы прекрасных дам и их благородных кавалеров, льстя их самолюбию и призывая к щедрости.
Эйна, благодаря божественному дару и придворному воспитанию, виртуозно играла на всех имеющихся музыкальных инструментах и на праздничных пирах до слёз растревоживала души слушателей певучими струнами виелы в созвучии со своим голосом. Репертуар её был многообразен и постоянно пополнялся вследствие частых переходов из одной местности в другую. Любовно-восторженные кансоны, что пели жонглёры высокородным сеньорам, в её исполнении звучали более изысканно и проникновенно. До самозабвения восторгалась она не только любовью рыцарей к куртуазным дамам, но и в соответствии своего душевного настроя воспевала пробуждающуюся по весне природу, славя земную красоту окружающего мира.
Ланфранк развлекал зрителей изящными гимнастическими упражнениями, вызывая на площадях у представительниц прекрасного пола вздохи восхищения и тайного поклонения красоте его атлетического тела. Высокородные дамы весьма благоволили к нему и, открыто осыпая щедростью из своих кошельков всю труппу, глазами, полными амурного одиночества, тайно вопрошали сердечных услад. Он же, любезно приняв льющуюся из кошелей милость, скромно, с поклоном, удалялся, не отвечая на призывные взгляды.
Вот так они и скитались, сея вокруг себя улыбки и веселье, подставляя бронзовые от загара лица вольному ветру долгих дорог, не гнушаясь ни грубой пиши, ни тяжкого труда, тем самым обретя для себя простое земное счастье, пусть даже облачённое в сермяжное платье. Ни ухабы сельских дорог, ни временная распутица не могли разлучить молодых людей, выбравших свой нелёгкий путь. Они были вместе и воспевали в своих песнях истинные чувства, щедро дарованные им сердцем, при этом, не теряя вежества и чести.
Да вот только недолга была удача, что водила за руку наших героев по ярмарочным балаганам, щедро осыпая медяками их босые ноги: продажная алчность вплелась в цепь событий и вволю напоила желчью и полынью их сердца.
***
Привела витиеватая тропинка судьбы их труппу в замок грозного сеньора, барона Роллана де Борн. И хотя тот удостоен был знатностью и облачал свои телеса в богатые доспехи рыцаря, душою был низок и коварен. Во всём искал выгоду с бесстыдством деляги. Грозную славу снискал себе не только в турнирных боях и охоте, а также в частых набегах на соседей, опустошая их владения. Для чего содержал немалый отряд из наёмных солдат и мелких рыцарей, ввергнутых разорением в нищету. Коварным путём завладел он и этим замком: будучи в гостях у хозяина, приютившего барона на ночь, безжалостно ограбил того и выставил за ворота, а после выслал следом своих людей с целью лишить жизни последнего, что наёмники и сделали. Нагнали несчастного в ближайшем лесу и повесили, придав делу вид, будто расправились с ним местные крестьяне, изнывающие под непосильным гнётом своего феодала.
Любил барон де Борн праздничную разноликость шумных ватажных игрищ с барабанным боем и звуками рогов вперемежку, где собирались толпы гулящего люда. Шум баталий ласкал его душу, пусть даже и были они устроены ради потехи. От этого часто посещал воскресные ярмарки, эти царства песни, танца и вина. А там, где подгулявший люд, там неизбежен спор за первенство, который нередко заканчивался вескими доказательствами в виде кулаков и других различных инструментов крестьянского быта. Вот ради таких развлечений скучающий барон и посещал народные гуляния, а нередко сам принимал участия в кулачных боях или просто драках. Местные знали его тяжёлую руку и ратное мастерство, поэтому старались не вмешиваться в подобные потасовки, видя там барона. Только заезжие задавалы-драчуны, не ведая о щедрости рыцарского кулака и раззадорив себя вином, вступали в общую свару, о чём впоследствии весьма сожалели.
Уважал барон силу и ловкость, поэтому, увидав в сельском трактире выступление акробата по имени Ланфранк, пригласил всю труппу бродячих жонглёров к себе в замок для увеселения окрестного общества, что собиралось под его крышей по случаю посвящения в рыцари одного из его вассалов.
И вот когда сидящие за пиршественным столом под сводами рыцарского зала благородные кавалеры и их дамы, отягощённые кулинарными изысками и разомлевшие от выпитого вина, потребовали зрелищ — в просторный зал впустили бродячих артистов. Одномоментно зал наполнился весёлым шумом. Акробат под звуки тамбурина ходил по кругу колесом, совершал головокружительные сальто, демонстрирую ловкость и силу. Тренированное тело, обтянутое красным трико, заставляло трепетать женские сердца, вызывая в прекрасных головках сладострастные сцены, от которых дамы, зашнурованные накрепко в своих нарядах, краснели от смущения и невозможности вздыхать полной грудью. Кавалеры, напротив, были равнодушны к вывертам акробата, или же, по крайней мере, хотели казаться таковыми, чувствуя превосходство его красоты. А как они воспряли, когда из тени зала выступили жонглёры и в своих кансонах воспели хвалу рыцарским доблестям, при том упоминая в куплетах имена присутствующих сеньоров. Нужда да дорожные ухабы научают странствующих трубадуров лукавством и лестью добиваться рыцарской щедрости, прославляя их великодушие и благородство, искусно подбирая слова для песен. А жонглёры в силу своего мастерства услаждают слух общества своим пением.
Но вот, как королева в пёстром окружении своих приближенных, появилась юная, чуждая поз и личин, дева. Голубое платье, украшенное красным пояском, туго облегало хрупкий стан. Височные пряди золотых волос, сплетённые косами вместе с цветными лентами, опускались на чуть выступающую грудь. Венок из полевых цветов вершил её убранство, подчёркивая нерасторжимое единство красоты и совершенства, сотворённого природой. Рядом жонглёры — один прижал к плечу виелу, готовый в любое мгновение растворить врата своего мастерства, и второй, поднеся к губам флейту, замерли в ожидании. Секунду-другую помедлив, как бы сбираясь с мыслями, девушка изящным движением поправила волосы и ударила в тамбурин. Смычок виелы, будто ожидая этого сигнала, коснулся волшебных струн. Негромкие мелодичные звуки слились с голосом неизъяснимой красоты:
Коль не от сердца песнь идёт,
Она не стоит ни гроша.
А сердце песни не споёт,
Любви не зная совершенной.
Мои кансоны вдохновенны —
Любовью у меня горят
И сердце, и уста, и взгляд.
Бернарт де Вентадорн
Этот голос наложил на зал печать торжественной тишины: сидящие за столами гости притихли, очарованные колдовским пением. Поющую деву природа одарила не только прелестью лица, но и изяществом голоса. Голос Эйны, щедро лаская утончённый господский слух, затрагивал тонкие сердечные струны как очаровательных дам, так и их кавалеров, сеньоров рыцарей. Звучание радостных строк приводило их в душевное трепетание, обволакивая сердца нежной грустью любовного томления.
Весь праздник вглядывался хозяин в лицо Эйны, поражённый не его совершенством, а чем-то неопределённым, тянущим в прошлое. Всё выступление он сидел, не двигаясь, задумчиво сдвинув брови, не слыша ни музыки, ни пения. Дух его томился в плену воспоминаний. Ощущение чего-то близко прошедшего рядом, коснувшегося его памяти, но неуловимого, забытого, держало его. И когда Эйна, проходя вдоль столов с тамбурином, в который гости кидали кто серебро, кто золото, взглянула на хозяина кротким взглядом, его осенило так, что он чуть было не воскликнул: «Принцесса Эйна!» Его вдруг охватил восторг от внезапно нахлынувших мыслей: беглая принцесса у него в замке, она в его власти! Он может сделать с ней всё, что угодно. Это ведь она посмеялась над ним и другими рыцарями, что просили её руки! В честь неё он не раз бился на турнирах, не щадя ни себя, ни соперников, хотя и радовался её красоте всего лишь один раз — в момент представления Его Величеству королю. Как она была хороша в тот день! Молода, свежа, румяна, глаза полны любовного лукавства. Вежественой речью поражала, радуя присутствующих изящным словом. А теперь — простая босоногая уличная девка! Зарабатывающая на жизнь пением и танцами. Грязная ничтожная тварь!
Барон де Борн резко встал и вышел из зала.
Окунувшись в прохладу темной галереи, вспыхнувшая ярость поутихла и на её место заступил трезвый расчёт. Вызвав к себе начальника стражи, грозно распорядился закрыть ворота — никто не должен покинуть замок без его ведома. Места для всех гостей в замке достаточно.
Ещё долго пировали рыцари, провозглашая тосты за присутствующих дам, и щедрыми словами и посулами платили за обещанные любовные услады. С каждым поднятым кубком расцветало красноречие и туманились рассудки от шутовских плясок. Только с рассветом приутихли пирующие, успокоились в приготовленных покоях, а заезжим жонглёрам и музыкантам предоставили место возле конюшни.
Холодом повеяло, сгустились тени по углам, кровью отразилось пламя факелов по каменным стенам. Тяжесть всей громады замка ложится на сердце, мешает дышать, давит, давит, подбираясь к горлу, пытается придавить к серым плитам, что под ногами, раздавить, выдавить стон и мольбу о пощаде.
Исчезла радость с лица Эйны. Недоброе предчувствие вселилось в сердце девушки, печаль объяла за плечи. Поделилась своими подозрениями с Ланфранком. Объявила возлюбленному о том, что, возможно, узнал её грозный барон и не будет отныне у них покоя — закончились их счастливые дни.
Барон, не доверяя никому, сам написал письмо, запечатал восковой печатью и, передав верному слуге, проводил посыльного до ворот. Гулко прозвучали в ночи звуки подкованных копыт по деревянному настилу, и тут же визг цепей подъёмного моста перекрыл конский топот удаляющегося всадника. Закрылся замок, как при осаде, ни войти, не выйти. А гонец, пришпорив коня, распустив плащ по ветру, словно огромная чёрная птица, полетел над землёй. Несёт в своей сумке письмо к королю с вестью долгожданной, вестью радостной, о дочери — принцессе Эйне. Как возвеселится сердце королевское, претерпевшее печаль великую. Возгорится в сердце надежда на встречу с дочерью в пыли дорог блуждающей. Так оно и будет! Но нестись вскачь гонцу три долгих дня, пока не достигнет он
