сестре Авенира. Бывшая жена Максима Горького пыталась
ему помочь, но у неё ничего не получилось – операцию несчастному так и не
сделали. Вдобавок на него пытались повесить чужие грехи – его тёзки и
однофамильца, который воевал в белой армии и чем-то сильно насолил большевикам.
С горем пополам ему удалось доказать, что он не тот самый Вадбольский.
Когда
закончился срок ссылки, и Вадбольский уже собирался вернуться домой – к родным,
его снова арестовали. И снова якобы за участие в контрреволюционной
деятельности. И заключили в тюрьму на Лубянке.
- Там его в
тридцатом и расстреляли. Тридцать два года ему было.
- Ничего
себе!
Судьба того
поэта, который обещал греметь кандалами сильней симфоний и стихов, оказалась не
менее трагичной. Николай Бруни был лётчиком, потом священником, а потом
авиаконструктором, и кстати довольно блестящим. Арестовали его по доносу
сослуживцев и обвинили в шпионаже в пользу Франции – за то, что сопровождал в
качестве гида приехавшего в Москву французского лётчика. Сначала его отправили
в лагерь, а затем снова арестовали – за религиозную пропаганду среди
заключённых. И расстреляли. А в справке написали, будто умер от воспалению
лёгких.
- А потом за
жену его взялись – Анну Александровну.
Когда
арестовали Николая Бруни, его семью выслали за сто первый километр. В Малом
Ярославце она работала преподавательницей немецкого языка. Когда началась
война, немцы заставили её работать в качестве переводчицы, а затем угнали на
работы в Германию. После окончания войны и возвращения на Родину кто-то
настучал, что она работала на немцев, и её отправили в лагерь лет на десять.
Оттуда она вышла с помутившимся рассудком и больная эпилепсией.
- А
Загряжского, его тоже расстреляли? – поинтересовалась Аня.
Но нет –
Андрей Анатольевич, пройдя лагерь, дожил до семидесятого года, работая на
строительстве гидросооружений в качестве главного инженера и начальника
строительства. Кстати, как и Вадбольский, был дворянином по происхождению,
служил в белой армии, за что, видимо, и был сослан, а после арестован «за
сокрытие лиц, нелояльно настроенных к советской власти» и отправлен в лагерь в
Воркуту. Однако вскоре его направили на строительство канала Москва-Волга.
- А Вы
знаете, кому он посвящал такие красивые стихи?
- Это его
первая жена – Екатерина Давыдова. Её расстреляла на Бутовском полигоне.
- А её за
что?
- За
принадлежность к группе «социально чуждых людей». Притом по этому же обвинению
её ещё в двадцать пятом арестовали и выслали.
Во время
ссылки несчастная заболела туберкулёзом, но освобождать её отказывались.
Аня слушала
всё это и не верила своим ушам. Тридцатые годы, когда страной правил мудрый
великий Сталин! Настоящий генералиссимус! Правитель с большой буквы! Именно так
характеризовал его Серёжа.
«Был бы у
нас сейчас товарищ Сталин – в стране была бы совсем другая жизнь. При нём
порядок был».
Аня тогда
соглашалась. Теперь же не знала, что сказать в ответ. Порядок… Разве это
порядок, когда хронического туберкулёзника мучают по лагерям не пойми за что, а
потом так же не пойми за что расстреливают? Какое зло сотворил Вадбольский для
народа советского? Даже в белой армии ведь не служил, в отличие от Загряжского.
Его ли вина, что князем родился? А в чём провинился Николай Бруни, что его
взяли и расстреляли? И зачем было в справке писать явную неправду? Что такого
ужасного сотворила его жена? По своей ли воли несчастная работала на немцев?
Отказалась бы она – они б её на месте и убили. А жену Загряжского за что
расстреляла, а перед этим ещё и мучили?
Так и не
найдя ответа на все эти вопросы, Аня позвонила Серёже. Очень уж не терпелось ей
обсудить с ним судьбы несчастных лагерных поэтов и их родных.
- Алло, -
парень взял трубку с явной неохотой.
- Привет,
Серёжа!
- Ой, Ань,
привет!
В трубке
слышались звуки музыки и девичий смех.
- Как дела?
- Да
нормалёк. У нас тут вечеринка. Ты что-то хотела?
- Да вот,
читала стихи поэтов – узников ГУЛАГа. Знаешь, они такие классные!
Представляешь, их ни за что посадили и расстреляли! Вот и думаю: разве это
справедливо? А их жён…
- Слушай,
Ань, ты вроде девушка умная, а такое говоришь! Если расстреляли – значит, было
за что. Да в конце концов, лес рубят – щепки летят. Был бы Сталин слишком
мягким – России бы сейчас не было, враги бы её уничтожили только так. Ладно,
Анют, пока, а то тут плохо слышно.
- Ладно,
пока, - повторила девушка обречённо.
Ей вдруг
стало так грустно, что захотелось плакать. Пока она тут лежит с ногой, Серёжа
веселится без неё. Такой оторванной от всего мира Аня ещё никогда себя не
чувствовала. Казалось, здесь, в больнице время остановилось, а за её стенами
кипела жизнь – та, где Ане сейчас нет места. «Неразделённой скуки тьма»
наваливалась со всей мощью, как когда-то на тех самых лагерных поэтов.
Неожиданно
мобильный телефон запиликал, возвещая о приходе эсэмэски. «О прелесть вскрытого
письма!» - как выразился бы Вадбольский. Это от подруги Зины.
«Привет,
Ань! Как дела? Не скучаешь?».
«Да вот,
читаю стихи и беседую с соседкой об узниках ГУЛАГа».
«Офигеть,
какая у тебя тут насыщенная культурная жизнь!».
«Сама
удивляюсь».
«А Серёга-то
чего? Так и не появился?».
«Не-а, не
видно».
«Вот гад!».
«Да ладно,
забей! Просто он не любит больницы. Прикинь, каких классных поэтов в лагерях
гнобили!».
«Да,
жесть!».
Остаток дня
девушка читала распечатки со стихами других лагерных поэтовю Ночью ей снилось,
будто в палату вошли трое мужчин: один – молодой, в белой рубашке с каким-то
странным перстнем на руке, другой в очках, третий – средних лет с бородой,
чем-то похожий на русского царя. Первого называли Крошкой Авениром, второго –
Андреем Анатольевичем, третий звался отцом Николаем. Все трое читали вслух
стихи Даниила Жуковского и Владимира Кемецкого – поэтов, расстрелянных в
тридцать восьмом году.
С Серёжей
Аня увиделась на следующий день после того, как её выписали из больницы. Увидев
его на пороге с бутылкой вина и коробкой «Ассорти», девушка впервые за всю
неделю почувствовала себя любимой и желанной.
- Привет,
Ань! Как ты?
- Да ничего.
Только нога болит.
- Ну, это
пройдёт. Слушай, я так по тебе соскучился! Ты даже не представляешь, как!
- Я тоже по
тебе очень скучала. Но ты так ни разу и не пришёл.
- Ань, ну,
ты же знаешь – я эти больницы не перевариваю на дух.
- Знаю.
- Ну, ты на
меня не обижаешься?
- Нет, не
обижаюсь.
- Вот и
хорошо! Ты такая умница!
Больше слов
не потребовалось – парень и девушка тут же кинулись друг другу в объятия. Ноги
сами собой понесли их в спальню. Брюки, рубашка, домашний халат – вся одежда,
ставшая вдруг ненужной и лишней, полетела в разные стороны. Пружины кровати
заскрипели от неожиданности, когда на них обрушились два обнажённых тела. Как
долго они ждали этого момента!
Но что-то в
этот раз было не так. Аня даже не могла понять, что именно. Обычно секс с
любимым заканчивался ощущением неземного счастья. Но сейчас девушка отчего-то
не чувствовала себя счастливейшей из смертных. В голове назойливой мухой
жужжала непрошеная мысль: «А любит ли меня Серёжа?». «Конечно, любит», -
отвечала Аня самой себе. Но как-то неуверенно звучал этот ответ.
- Хорош
гусь! – говорила Зина на следующий день, когда зашла к Ане в гости. – Как спать
– так пожалуйста, а как в больницу зайти – не дождёшься!
- Ой, Зиг,
ладно тебе придираться! Просто у всех любовь проявляется по-разному.
- Ну, не
знаю насчёт по-разному. Вот мой Костя, когда я лежала с внематочной…
- Зато вы с
Костей, бывает, ссоритесь. А мы с Серёжей не поссорились ни разу.
- Потому и
не ссоритесь, что ты с ним всегда соглашаешься. А попробуй скажи ему слово
против. Ещё я больше чем уверена, что пока ты лежала в больнице, твой Серёжа
вовсю развлекался.
- Что ты
имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что налево ходил?
- Знаешь, не
удивлюсь.
- Да ну
тебя! Скажешь тоже! Я вот думаю: послезавтра предки с Кипра приезжают, как я им
скажу, что мне сделали операцию?
- Так ведь
уже сделали – и всё нормально. Кстати, я тут тебе принесла кой-чего из
продуктов. А то твой Серёжа, видимо, не додумался.
- Так я его
и не просила. Спасибо тебе, Зин! Ты просто класс?
- Не за что.
Если ещё чего понадобится – звони, не стесняйся. Сейчас, кстати, посуду помою.
- Да не
надо, Зин, я сама смогу. Надо же мне, в конце концов, понемногу ходить.
Однако
подруга оказалась непреклонной. Через несколько минут остатки дружеского
чаепития стояли возле раковины, вымытые до блеска.
А Серёжа
вчера даже не подумал помыть посуду. Когда Зина, попрощавшись, ушла, мысли о
любимом снова полезли в голову девушки. Тут же как противоположность вспомнился
муж подруги. Когда Зину оперировали, Костя сидел в больничном коридоре. Он же
был с ней в тот момент, когда она отошла от наркоза. А потом он приходил в
больницу каждый день, подолгу с ней общался, утешал её (Зина ведь так хотела
ребёнка!). Почему же Серёжа?..
«Да что же
это я? – одёрнула Аня сама себя. – Обижаюсь как школьница. Пора уже смотреть на
жизнь более реалистично».
Серёжа
позвонил тем же вечером. Голос его был до крайности возмущённый:
- Нет, ты
прикинь, что эти грантоеды госдеповские устраивают! Совсем охренели! Прямо с
центральной библиотеке!
- Какие ещё
грантоеды? – удивилась Аня. – Что происходит?
- Да эти, из
историко-просветительского общества. Антисталинисты эти! Мало того, что
обсирают нашу историю, они ещё и детей развращают!
Из
Серёжиного сбивчивого рассказа Аня узнала, что «эти из
историко-просветительского общества» занимаются увековечением памяти жертв
политических репрессий советского периода. И детей они развращают тем, что
устраивают конкурсы школьных работ по истории: о родном крае, об истории семей,
о репрессиях, и о том, какой дорогой ценой досталась народу Великая Победа. А
после награждают победителей – авторов лучших работ. И вот такая церемония
должна состояться завтра в центральной библиотеке Смоленска.
- Ну ничего,
мы им устроим праздник! Мы, истинный патриоты, такого не потерпим! Значит,
встречаемся завтра у кинотеатра «Октябрь». Не забудь захватить с собой зелёнку.
- Зелёнку?
Зачем?
- Ну, как
зачем? Чтобы облить этих пиндосских прихлебателей.
- Кого-кого?
- Этих так
называемых историков. И детишек этих – проституток малолетних, которые
участвуют в этом шабаше. Готовься, завтра мы им покажем, как под америкосов
ложиться!
- Нет,
Серёж, - возразила Аня. – Я никуда не пойду. Во-первых, у меня ещё нога болит.
А во-вторых, не понимаю, что плохого сделали эти люди? Это ж хорошо, что дети
нашей историей интересуются.
- Для этого
есть нормальные учебники. А эти прихвостни госдеповские только и делают, что
говорят плохо о Сталине – кого при нём выслали, кого расстреляли. Если
расстреляли – так нужно было!
- Кому было
нужно? – не выдержала Аня.
- Родине, -
ответил Серёжа.
- Знаешь, я
не думаю, что если бы Вадбольского не репрессировали, Родине от этого было бы
так уж плохо.
- Какого ещё
Вадбольского?
Аня
принялась взахлёб рассказывать о поэзии Крошки Авенира (как его за
непосредственное восприятие жизни называли в пажеском корпусе),
