Энск - маленький провинциальный городок, каких много в средней полосе России, и мало чем от них отличающийся. Небольшой заводик, школы, политехникум, магазины, танцплощадка, несколько забегаловок, одна из которых называлась - ресторан "Якорь". Почему якорь? Наверное, потому что причаливали в это заведение надолго и оседали крепко.
Но главной достопримечательностью Энска был несомненно краеведческий музей, где по стенам развешаны фотографии знатных людей города, коих набралось на удивление немало, среди которых была и фотография насильника Петрова, осужденного за это на тринадцать лет, но по забывчивости так и оставшегося висеть на стене почета. Хватило место и для фауны и флоры родного края. Фауна, надо прямо сказать, была представлена небогато, зато флоры имелось в избытке.
О Каменном веке напоминало несколько булыжников, весьма сомнительного происхождения. Посетители могли любоваться сквозь стеклянную витрину кремниевыми наконечниками и макетом стоянки первобытных людей.
Другую витрину украшал череп самца шерстистого носорога, обитавшего в тех краях и вымершего четырнадцать тысяч лет тому назад из-за изменения климата. А может, и охотники к этому руку приложили: шерсть и мясо по тем временам - магнит более, чем притягательный.
В одном из углов притулилась на подставке статуэтка непонятно какого животного, высеченная из бивня мамонта, тоже водившихся в этих местах, но точно не шерстистого носорога.
Имелась в музее богатая коллекция разных размеров глиняных черепков и рыболовных крючков, а также несколько произведений художественной керамики.
В качестве образцов мебели служили: два стула (один из них колченогий) и два же стола - круглый из дуба, второй же, попроще, являл собой квадратное зрелище. На квадратном лежало несколько потрепанных книг с бухгалтерским и духовным уклонами. Круглый же стол украшала стеклянная и покрытая обильной пылью бутыль без затычки. По-видимому, ее покинул джинн и где-то хулиганил в окрестностях.
На стене висела, изъеденная ржавчиной, сабля без ножен, а рядом кинжал - с узором на клинке.
Привлекала внимание и панорама с видом городка. Видок был так себе, и редкие визитеры надолго перед ней не задерживались.
Но, конечно, главным экспонатом музея безусловно являлась палка-копалка. Поместили ее в центре зала, прикрепив к чему-то, напоминающему не то нотный пюпитр, не то мольберт художника. Да это и неважно. А важно то, что по мнению сотрудников музея, именно с нее, с этой палки, началась медленная, но неуклонная эволюция человечества, собственно, его превращения из обезьяны в человека современного, думающего... правда, думающего бог весть о чем. В конечном итоге, процесс развился до такой степени, что на карте мира появился город Энск, где, можно сказать, цивилизация достигла своего предела. А можно и не сказать...
Второй зал был отдан под произведения живописи. Живописали в основном местные художники. Но по утверждению местных же искусствоведов, среди выставленных полотен присутствовали и небезызвестные художники - такие, как Рембрандт с Рубенсом. Правда, эксперты их авторство не подтвердили, назвав жалкой мазней, а уж никак не шедеврами то, с чем им пришлось иметь дело. А заодно и выставили счет музею за проделанную работу, чем весьма подорвали его финансовое благополучие, и без того скудное, что вызвало неудовольствие сотрудников музея и местной интеллигенции.
Среди же художников-аборигенов, несомненно первое и неоспоримое по значению место занимал Тимофей Квасцов. И не только потому, что его картины имели размеры огромные... Но талант, талант! Писал Квасцов, в основном, пейзажи. Как уже выше отмечалось, флоры, особенно за чертой города было в изобилии: ромашки, васильки, лютики... А трав-то сколько! А лопухов, крапивы...
Но и недоброжелателей у Тимофея Квасцова хватало. Говорили, что картины его аляповаты, неумелы, и вообще, художник он - курам на смех. Но мало ли что говорят, особенно недоброжелатели и завистники.
Главная и, разумеется, самая большая картина, бывшая предметом гордости Квасцова, да что там Квасцова - города! - занимала треть стены. И не обратить не нее внимание было никак невозможно. Изображала же она идиллический пейзаж, где три козочки лакали воду из пруда, в дальнем конце которого высовывалась из воды голова, то ли сома, то ли налима - черт их разберет! - а может, и крокодила. Рядом несколько гусей щипали ядовито-зеленую травку. Небо висело низко и в нем пылало, как яичный желток, солнце. Пылало оно почему-то у самого горизонта. А в левом углу картины художник изобразил поле, заросшее какой-то - не разобрать - сельхозкультурой. В поле же том, в отдалении, виднелся маленький трактор. Но дымил он мощно, тем самым несколько смягчая пыл яичного желтка, то есть - солнца.
Картин Тимофей нарисовал много. Часть их висела в зале. Но часть малая. Основная же, менее затейливая, томилась в запасниках. И не мудрено. В желающих выставить свои произведения в местном музее недостатка не было. Не все же одному Квасцову! Тимофей злился, но вынужденно смирился. На всех места не хватало.
И вот в этом-то музее в качестве сторожа, в основном - ночного, трудился Акакий Акакиевич, пенсионер, разменявший уже седьмой десяток лет. Акакий Акакиевич... Имя-то какое знатное, незабвенное, в большой литературе прославленное. Над сторожем подсмеивались, но без зла, скорее добродушно, на что он и не сердился, разве что отмахнется иногда, а то и осадит того, кто уж особенно надоедает.
Работа у Акакия Акакиевича не была обременительной. Так, обойдет вечерней порой музей, проверит все ли в порядке, свет выключит, мусор какой подберет, поскольку посетители попадаются и несознательные: бросают бумажки или обертку конфетную, а то и пустую бутылку оставят. Непорядок Акакий Акакиевич не любил.
И в свободное время, а его было в достатке, любил сторож заняться самообразованием. Брал из музейной библиотеки книги по искусству и читал с упоением. Не столько даже читал, сколько разглядывал иллюстрации. Предпочитал художников классических, временем проверенных, с именами. Всякий модернизм терпеть не мог. Не понимал и не любил. Особенно люто ненавидел он работы Тимофей Квасцова, хотя того отнести к модернистам было трудно, невозможно даже. Эти работы вообще было нельзя никуда отнести, разве что на помойку, или на местный блошиный рынок.
А потому, как посмотрит Акакий Акакиевич на картину Квасцова, так сразу к нему тошнота подкатывает, в горле комок образуется, рот наполняется горечью и очень хочется плеваться, - доверительно сообщал он своей верной подруге, а так же жене - Аглае Ивановне. Но так как в музее плеваться не рекомендуется, он спешил наружу, а там уже давал выход своим чувствам, брызгая слюной направо и налево. И попадись ему в этот момент Тимофей Квасцов... Нет, лучше даже и не думать об этом.
Ну, а когда кончался вечерний обход, и нарушений и беспорядка во вверенном ему заведении не наблюдалось, тогда Акакий Акакиевич доставал заветные четверть литра, банку с огурцами, открывал книгу и погружался в волшебный мир искусства, пока не начинал клевать носом и не засыпал над открытой страницей.
В тот поздний осенний вечер, Акакий Акакиевич, проходя по залу, бросил ненавистный взгляд на Тимофеево творение с тремя козочками, и уже направился к выходу, намереваясь погасить свет, и даже протянул руку к выключателю... Но что-то остановило его. И это что-то было связано с картиной Квасцова. Что-то там было не так...
Он поспешно вернулся к картине. Все вроде бы на месте: те же козы, дымящий трактор, гуси, налим или крокодил морду из воды высовывает. Но нет. Козы уже не пьют воду, а тревожно подняли головы, напряглись и словно что-то высматривают, прислушиваются.
И вдруг в зале раздался оглушительный рык, а в картине откуда не возьмись, появился лев, пахнуло Африкой, жар опалили Акакия Акакиевича. И несмотря на этот жар, все внутри у него заледенело, мороз пробежал по коже, а сердце зачастило. На короткое время он словно бы окаменел, не мог двинуть ни рукой, ни ногой, а в голове пусто - ни одной мысли. Потом в мозгу что-то щелкнуло. "Откуда здесь взялся лев?" Он истово перекрестился и быстрым шагом пошел вон из зала. И ведь не пил еще, да и воображением никогда не страдал. И нате вам такое... Не выдержав, сторож обернулся. На картине, обрамленной позолоченной рамой, лев расправлялся с козами и гусями.
Но недаром Акакий Акакиевич столько времени потратил, внимательно рассматривая иллюстрации в книгах и альбомах по искусству. Вспомнил он двух художников, изображавших эту зверюгу. Правда, у Таможенника Руссо львы выглядели кукольными, не страшными. Свирепыми и страшными они смотрелись у художника Делакруа. Теперешний лев, пожирающий коз, походил на них. Все эти картины мгновенно пронеслись у него перед глазами.
"Завтра первым делом к директору... или к врачу. Нет, к врачу первее. Директор подождет. Хотя..." - подумал он. Но додумать Акакий Акакиевич не успел. Чья-то мягкая лапа легла ему сзади на плечо. Обернувшись, он увидел отвратительную львиную морду, чья пасть была окрашена кровью и от нее мерзко воняло. Сторож хотел закричать, но крик застрял в его горле, так оттуда и не выйдя.
На следующий день, пришедшие на работу утром сотрудники музея, с ужасом обнаружили в зале с картинами, лежащие на полу останки сторожа. Надо признать, осталось от него мало что. Нет, не везет на Руси Акакиям Акакиевичам! То злодеи шинели лишат, то еще что с бедолагой случится...
И только спустя некоторое время, собравшиеся обратили внимание, что картина, изображавшая трех козочек на водопое, уже их не изображает. А изображает она здоровущего льва, наглая харя которого смотрела прямо на зрителей и, казалось, злобно кривилась.
Комиссии, приехавшей из областного центра, были продемонстрированы все документы, подтверждающие, что на картине никак не могло быть никакого льва, а только три мирно лакающих воду козочки, и еще гуси, да трактор, пускающий дым... В том же клятвенно заверял и сам автор эпического полотна - Тимофей Квасцов, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.
Опять провели экспертизу и установили, что картина подлинная. Картина - дрянь, конечно, но никакого второго слоя, не говоря уже о третьем, она не скрывает, и что написано, то и написано. С тем эксперты и отбыли, оставив счет музею, который тому необходимо оплатить, чем вогнали в ступор и без того расстроенных работников местного учреждения культуры.
А через неделю лев с картины исчез. Осталась только груда костей от населявших ранее полотно коз и гусей. Голова, торчащая из пруда - пропала. Но трактор дымил по-прежнему. По общему мнению сотрудников музей, картина смотрелась диковато, и ее переместили в запасник.
Но, как известно, свято место пусто не бывает. И это место заняла другая картина Тимофея Квасцова, благо в запасниках его работ хватало. А уж сколько на ней разместилось всякой живности: тут тебе и куры, и овцы, и лошади, больше похожие на коров, и коровы, отчасти этих лошадей напоминающих, и даже поросенок. Одним словом - скотный двор.