сказал он, хлопая ладонью по папке. – Денег у нас у самих, надеюсь, вы понимаете, с гулькин нос и того даже меньше. А проблемы громадные. Приходится обращаться к верхам, но толку…Одна писанина…
Максимов внимательно слушал, и его отношение к сельчанам непроизвольно менялось: денег на обустройство у администрации нет. Нет никого и другого, заинтересованного в сохранении села. Того, кто хотел бы вложить сюда деньги. А без оплаты труда, никто, естественно, работать не будет. Вот и бегут.
С такими не желаемыми изменениями во взглядах на сельскую жизнь он, попрощавшись с безресурсным главой населения, вышел на улицу. Народу у магазина прибавилось. Толпились, в большинстве своем, женщины пенсионного возраста, и Максимов направился к ним. Двери магазина были закрыты, и люди коротали время за разговорами. В центре внимания их была высокая, беленькая старушка, которая вкрадчивым голосом повествовала о чем-то, очевидно, божественном. До слуха приближавшегося фельетониста доносились слова: искуситель, мессия, анафема…
Заметив подходившего незнакомца, проповедница смолкла, головы сельчан тоже повернулись к нему.
Максимов подошел, поприветствовал всех и представился:
- Я из газеты. Приехал узнать получше о жизни в селе.
- Хреновая жизнь! – сразу сказал мужичок, как видно, потрепанный весьма не любезной, по его выражению, жизнью: лицо с синевой под глазами, щетина на впалых щеках, брюки в пузырях на коленях. – Только смешные надежды на что-то и пустопорожние хлопоты.
Сказав такие слова, мужичок хрипловато захохотал.
Женщины детализировали обобщенную характеристику здешнего бытия:
- Дороги очень плохие, - сказала одна. - Сегодня – лето сухое, дождей было мало: машины кое-как добираются. А в осень? По силу только на тракторе…
- А где они трактора? – сразу заверещали другие. – Остался один, и то потому, что негодный.
- На тракторе пассажиром в космический век! – засмеялся небритый и уже серьезно сказал. - Нет здесь людям работы – в этом главный вопрос. Вернуть в село надо и совхоз, и колхозы.
- Совхоз – это, конечно, дело правительства, - промолвил Максимов, смущенный такой реакцией на его обычную при начале общения фразу. – Но колхоз – это в ваших руках.
На него сразу же ополчились:
- А работать на чем? Возвращаться к сохе? Где трактора? Где комбайны? Где МТСы? Все проклятущие перестройщики погубили.
По адресу всех, кто причастен был к Перестройке, посыпались такие гневные выражения, каких Максимову нигде еще слышать не приходилось. То, о чем говорили ему и Мария Петровна, и глава сельской администрации здесь повторяли, но уже с большим зарядом эмоций. Перечислили все недостатки: и то, что школа под угрозой закрытия, и то, что больница закрыта, превратилась в фельдшерский пункт…
- Врачей сократили, а вызвать скорую помощь – большая проблема, - слышались голоса, - или машина уехала к другому больному или не может проехать – дороги раскисли.
- Даже машины пожарных не всегда могут добраться по вызову.
- Газа здесь нет. Печи топим углем и дровами.
- Учителя разбежались, старшеклассники теперь будут учиться в соседнем селе, а до него от нас больше четырех километров…
- А почему закрыт магазин? - спросил журналист, удрученный разноголосым хором стенаний.
- Веру хозяин срочно зачем-то позвал, - ответили женщины.
- Известно зачем, - ухмыльнулся мужичок в штанах с пузырями. – Гормоны, видать, заиграли.
Ехидство его немедленно оборвали: продавщицу нельзя обижать – у многих, по словам Марии Петровны, мужья находились в отъезде, на заработках, и наличность была не у всех, покупки приходилось делать под запись.
С появлением продавца, запыхавшейся женщины, дискуссия прекратилась.
Максимов, переполненный и увиденным, и услышанным, направился к дому Гараниных в глубоком раздумье. Ему не хотелось расставаться с намеченной идеологией фельетона, с генеральной его установкой: нельзя бежать из села. Но увиденное загоняло такую установку в тупик, и он решил сегодня же уехать домой, чтобы там привести свои мысли в порядок.
Войдя во двор, Максимов увидел, что Коля и Миша возятся с удочками.
- На рыбалку? – спросил заинтересованно он.
- Да, хотим порыбачить.
В голове журналиста сразу всплыли слова редактора о колорите. «Вот он – рыбалка, романтика. Домой можно поехать и завтра».
- А меня с собой не возьмете? – спросил он с явным желанием ехать.
- Но мы – с ночевкой, на мотоцикле, - замялись ребята. – Потом, спим мы в палатке под пологом, а палатка двухместная.
Поняв причину их замешательства: ребята говорили о неудобствах, непривычных для горожанина, Максимов торопливо сказал:
- Не надо на мотоцикле, поедем не моем Жигуленке. Вы – в палатке, а я переночую в машине… И от комаров у меня есть хорошее средство.
Разговор этот состоялся в полдень, а уже через час все было готово к поездке. На верхнем багажнике закрепили спиннинги (подарок Максимова), палатку и поплавочные удочки; прочие снасти, провизию, полог и одеяла уложили в задний багажник, и тронулись в путь.
После получаса езды по грунтовым дорогам и бездорожью остановились на пологом берегу неширокой реки. Максимов старался запомнить подробности: берега, окаймленные, камышом и кустарником, несколько ветвистых деревьев, название которым он не знал, неподалеку полуразобранный стог с приятным запахом свежего сена.
Все здесь ему казалось экзотикой: и веселый рыбацкий костер, и уха из окуньков и плотвы, и рассказы ребят об удачных уловах.
Был разговор и о будущем. Коля хотел стать военным, а Миша – врачом. На вопрос Анатолия, где они жить собираются дальше, оба разом ответили: только не здесь.
- Здесь даже больницу закрыли, - сказал осуждающе Миша.
Вечер был удивительно тихим и теплым. Теплой должна быть и ночь.
- Душно будет сегодня в палатке, - сказал рассудительно Коля. – Может, переночуем на сене? – и, добавил, вопросительно смотря на Максимова, – мы всегда так ночуем, когда погода хорошая.
- И я, пожалуй, на сене, - Максимов не желал расставаться с приятными новыми чувствами.
В густеющих сумерках направились к невысокому стогу, на котором Коля уже расстелил большую кошму. Анатолию предложили место в середке.
Ребята быстро заснули, а Максимов, натянув на себя одеяло, еще долго смотрел на звезды и думал. Вспомнились слова одной из песен Высоцкого: «Эх, ребята, все не так, все не так, как надо!»
Он подумал, что здесь тоже как-то все не нормально. Попытался вычленить главное и найти ответ на вопросы: почему? Кто виноват? Что надо делать?.. Ответ на первый вопрос вроде бы очевиден: люди оставляют село потому, что нет здесь работы и плохие условия жизни. Но почему нет работы? Есть же земля, на которой можно и нужно трудиться. И трудились. Еще очень недавно все сельские жители работали в полную силу, и все же людей не хватало. Максимов знал о принудительных направлениях городских рабочих и служащих на помощь сельчанам. Почему сейчас изменилось?
Люди у магазина винили во всем «перестройщиков». Если в этом все дело, то нужно исправить ошибки тех недальновидных правителей, и сделать исправления немедленно, иначе все будет плохо. Можно дойти до абсурда: села все опустеют, а продукты питания придется покупать за границей. Конечно, такое невероятно, однако тенденция к этому.
Стараясь быть объективным, журналист признавал, что факты, подкрепляющие его задумку написать фельетон, обличающий тех, кто покидает село, так им и не были найдены. Сельский колорит оказался с очень мрачным оттенком. И он стал думать о том, как увиденное отразить в измененном уже фельетоне, в котором героем будет, конечно, кто-то другой.
Преобразуя обрывки разрозненных мыслей в причудливые видения, к нему подкрался пророческий сон. Засыпая, Максимов видит пустые избы в селах и деревнях, поля, сплошь заросшие сорняками, и как он вместе с капризным редактором сажает на чьем-то балконе картошку.
Проснулся он от жгучего холода. Одеяло было на нем, с боков – горячие тела Коли и Миши, а на животе пронзительный холод. Такой, будто там лежит кусок льда. Он приподнял одеяло, встревоженно заглянул под него, и обмер: луна высветила на животе свернувшуюся гадюку. Змея приподняла голову и строго, не мигая, уставилась на Анатолия.
Максимов почувствовал, как сердце его докатилось до пяток. Что делать? Как спастись?
И вдруг неосознанно он сгребает с себя одеяло и с истошным криком: «А-а-а!» швыряет его в сторону.
Перепуганные ребята кубарем скатились на землю и, отмахав в разные стороны метров по десять, с тревогой смотрят на стог. На нем, освещенный луной, на коленях застыл охотник за сельской романтикой. Сердце его неистово колотилось
- Ты чего?! - отерев рукой пересохшие губы, крикнул издали Миша.
- Зме-ея, - сорвавшимся голосом промемекал Максимов. – Сбросил вниз ее с одеялом.
Стараясь громче шуметь, Миша и Коля стали медленно приближаться к зловещему стогу. Коля схватил за конец одеяло и рывком приподнял его в воздух. На землю шлепнулось тяжелое змеиное тело. Ребята инстинктивно отпрянули, но шелест травы показал, что змея удалялась.
В город Максимов приехал с сединой на висках. Она появилась, скорее всего, с перепуга, от ночного контакта с гадюкой, но он называл другую причину. Говорил, что возникла она от увиденного в селе, была реакцией на разруху его и прогрессивную деградацию.
Он стал очень нервным, а при разговорах про сельскую жизнь и ее романтический колорит, на животе своем тотчас чувствует холод, и ему становится жутко. Фельетон он так и не дописал. Принятая в начале его тональность – издевка над непоседливой деревенщиной, не вписывалась в картину действительности.
2019 г.
