Человек-сказка

Скучно, братцы без сказки в жизни!..

А порой и вовсе невозможно - как мне тогда, в том тихоокеанском рейсе с неумолимой круговертью вахт трюмного одиночества и круговым обзором свинцово-серого неба над фиолетово-синими волнами.

И вот он только, после вахты, ко мне и заявлялся: Витя - спасительный сказитель.

- Я ей денег дал, а она как заплачет: «Я тебе что – проститутка?»

Он как-то сразу безошибочно подобрал ключи к моему сердцу. Уже два года я бредил Буэнос-Айресом, в котором непонятной щедростью судьбы довелось  побывать: этот город снился  уже сказочными, неземной красоты очертаниями, и само название  было теперь овеяно святостью беззаветной любви.

А Витя тоже там бывал…

- И вот, месяц мы там стояли, и каждый день мы с ней виделись… Она уже с братьями меня познакомила. Кстати - все работают! Старший, - тут Витя прихлебывал из кружки суррогатный чай, что добросовестно колол я перед его приходом из  закоксовавшейся, верно от каютной сырости,  пачки, - старший – хозяин автосервиса…

Преданно внимая, я качал головой – автосервисы в СССР всегда был золотым дном, а уж теперь, в начале 1991-го!..

- Да… А папа-то у неё – вообще! – Витя скромно оборачивался к иллюминатору. -  Владелец мясокомбината!

Вообще тут впору было руками всплеснуть: туго приходилось на исходе перестройки с мясом в магазинах! Как, впрочем, и со всем другим. С чаем, например…

- А чего ж ты не женился? – доверчивый, романтичный юноша, вынув кипятильник, спешил подлить другу кипяток из стеклянной банки.

Витя хмыкал с достоинством.

- С Танькой уже был знаком.

Я верил ему. Потому что, хотелось мне верить – и другу, и красивой этой сказке любви, алой розой вспыхнувшей – и, увы, завядшей! – в любимом моем Буэнос-Айресе!.. И пылкое воображение живо  дорисовывало образ жгучей сеньориты Леонсии, также преданно влюбившейся сходу в нашего Витька.

Тут, правда, воображение это чуть спотыкалось. Нет, не из-за шаблонного имени девицы, коим полны были латиноамериканские сериалы, что хлынули на телеэкраны изголодавшихся по неведомой экзотике советских граждан. И не из-за воспоминания некстати незабвенного Остапа:  «Собственная мясохладобойня на артельных началах в Самаре». Просто, из себя  Витя был таков, что поставь у серой стенки – чтоб только не выше метра семидесяти, - только по блеклой рыжести веснушек на носу и отличишь.

Но был он красавцем – в рассказах своих. И я готов был  его слушать после каждой вахты, как бы глаза уже на сон не слипались. И был еще момент к вниманию каждого слова друга и безусловному уважению. Витя  – по его рассказам – знал буквально все в морской, и околоморской, тематике. То есть, чуть не больше капитана и любого другого, пусть и тридцатью годами штормленого, маримана!..

А я  те времена  молодости чрезвычайно активно свое морское совершенство вел. Надо сказать, лез во все дыры: «Постажироваться!» Потому что матрос - настоящий! – должен уметь на судне все! По матросской, ясное дело, части. И траловую дель грамотно – от «пятки» до «пятки» - чинить: спасибо, учили седоусые добытчики. Они же доверяли стальную «гашу» («огон» - строго говоря) плести: «А вот тут, на последней кабалке, уже со всей силой – окрысься!» Товарищ Вити по каюте – белорусский любер Алексей, что знал того и по предыдущим рейсам, и по нынешнему месту жительства, милостиво позволял мне, вылезшему по редкому безрыбью из трюма, на кнопки-включатели у чана понажимать. «Ну, постажируйся, постажируйся! Я пока рыбу – засолить - порежу». Первым, к удовлетворению старпома, корректирующему потом мой локоть, бежал я и на руль, когда выпадало счастье «порулить» за танкером «на бакштофе».

Ну, а Витя словом помогал… Ведь, по его словам, он был судоводителем - былым: «На Каспии… Вторым штурманом. На торгашах». И здесь мы были сродни: на Каспийском море проходил я свою плавпрактику матросом. Ну, а Витя  – вторым помощником капитана ходил! На торговых судах. Правда, сейчас стоял почему-то матросом второго класса на морозильном, в цеху, аппарате рыболовного траулера.

- Да, кого ты слушаешь! – не особо таясь, восклицал знающий Алексей (правда, не в присутствии друга нашего). – Вместе мы в шуксе, на корочки рыбообработчика, и учились! Такой же он кишкодер!

Но – на Каспий же, по такому случаю, не метнёшься – не проверишь. Да и зачем?.. В каюте траулера, что «рыбачил» в Тихом океане, продолжал я доверчиво слушать друга россказни. Нельзя в долгом, сером, как небо, рейсе без радужных проблесков миража!..

И гордился другом, надо сказать! И защищал его от нападок дотошных товарищей, с прозорливой улыбкой выспрашивающих по случаю подробности и любви аргентинской, и маршрутов каспийских, и много еще чего – ведь где только на свете Витёк не побывал, где-то в свою бытность  он не поработал!..

А и когда успел – двадцать семь лет ему только и было!..

Закончился – спасибо времени и Вите! – наконец тот рейс, сходили мы с ним вместе на заходе в Лиму. В тот день, правда, Витя немного удивил меня достаточно скромным запасом слов испанского, на котором, якобы, он чуть до женитьбы не договорился… Но, да ладно – лето отгуляли дома, отстояли, сидя с пивком у экранов телевизоров, свободу у путчистов – своих, не латиноамериканских! – и по осени опять в рейс засобирались.

И получилось так, что все втроём опять в один экипаж угодили – так частенько случалось.

Так, да не так!.. Потому что еще одним сотоварищем, поселившимся с нами в четырехместной каюте (вообще-то мы там впятером рейс прожили) оказался крепкий парнишка по прозвищу Бурундук ( мультфильм тогда такой шел). Его-то «угловым жильцом» - на диванчик – и поселили. Бедолага! Но что делать – мавританцы, прибывшие на судно в несметном количестве, заселили другие «четырехместки».

Участь Бурундука была незавидна! Возвратимся, допустим, в какие-то часы выдавшегося безрыбья в каюту все:  кто-то, само собой в законную свою койку завалится – доспать выкроенное, а кто-то усядется чаи под стук  шиш-беша гонять. Диван занят! И ему, бедному, поневоле время сидя, или каюту шагами меряя («У нас постоянно кто-то спит!») коротать приходится, а может тоже покемарил бы парнишечка!..

Вероятно, от такого постоянного бдения, а может из-за пытливости ума, коей он очень скоро гораздо лучшее применение нашел, но потихоньку начал Бурундук Витю во вранье уличать. Да, тот и сам уже вконец расслабился: Леонсия у него вдруг Люсией стала!.. Я-то молчал, а Бурундук подозревать Витю стал в открытую… Он, Бурундук, сразу после рейса того в правоохранительные органы вдруг пошел. И служил, кстати, честно...

Чем дальше, тем больше, стал Витя в показаниях путаться. Тут уж к Бурундуку и Лёха подключился – мол: «Я же говорил!..» Мне б тут за друга заступиться, но молчал: измена любви Буэнос-Айреса тоже по сердцу прошла…

Так, с легкой руки приятелей – а в остроте языков Бурундуку с Лехой надо было еще потягаться! – и пошло по судну – поехало: «Сказочник», «Человек-сказка», «Чистая правда», «Это было, было…». Покатилась, в общем, карьера сказителя на спад неотвратимо!

За неделю, верно, до окончания рейса сидели мы всем скопом (а кто и лежал на двух сиденьях неудобно, но вальяжно) в салоне, смотрели по видео Чарли Чаплина. Великий комик как раз нанялся на фабрику и закручивал гайки до судорог рук. Тут в тихо открывшиеся двери вошел чуточку печальный, как всегда теперь, Витя,  смирно присел на свободный стул и безмолвно присоединился к просмотру. Но, «безмолвно» - это все же было не его: не мог Витёк так долго молча усидеть!

- А я ведь тоже, - с тихим вздохом проронил наконец он, - на таком конвейере работал!

О, Великий Чарли! Куда Вам, с немым-то своим кино, в этот момент было против такого сказочника – сказителя!.. Никак не устоять  – тут и лежачие от смеха чуть не попадали!

Неблагодарные! Сколько неподдельной радости и красок привнес Витёк в ваше серое морское бытиё?! Да, не будь здесь таких сказочников – с ума сойти было б можно!

Нет – я-то Витю прекрасно помню и благодарен за все! Встретились случайно – лет уже десять назад. На радостях, он и рейсовый свой автобус пропустил: «А – они через каждые двадцать минут ходят! Не так часто мы видимся!» Мобильный свой дал: «Звони, рассказать столько надо!..»

До сих пор, вот, номер набрать собираюсь…