тело женщины... грустное расставание

                                                                        глава пятая 
                                         О том, как некоторые непредвиденные обстоятельства  
                                       круто  меняют  хорошее отношение к  хорошему человеку 
                                                              и  чем это всё кончается


      Шли молча.
      Малыш вздыхал глубоко и обречённо: образ «героя войны», так заманчиво замаячивший в необузданном детском воображении, не выдержал испытания суровой действительностью и внезапно потерял такую многообещающую привлекательность.

      Мама-блондинка рассудила иначе: необдуманное вмешательство и неоправданное геройство, сопротивление дерзким грабителям их попутчика (единственного мужчины, ехавшего с ними) могло бы привести к многочисленным жертвам. И то что он, этот их попутчик, это понял и сдержался, не вмешался в опасный своей непредсказуемостью ход событий – подняло в её глазах престиж их нового знакомого.

      Когда бандиты орудовали в салоне, она пристально наблюдала за спутником, смотрела на его лицо. Оно было поистине прекрасно: ни тени трусости, ни растерянности, ни страха она на нём не увидела. Адская работа мысли, азарт хищника, готового к молниеносному прыжку; холодный расчёт игрока, уверенного в своих возможностях и силе; тугие желваки на упрямых скулах и раздувающиеся в такт взволнованному дыханию ноздри – всё выдавало в нём натуру страстную, эдакий сплав «льда и пламени». Лицо его отличалось – редкой для современных мужчин – выразительной мужественностью и, главное, несло на себе печать ума и доброты и ещё чего-то, в чём упорно стыдилась признаваться себе мама-блондинка. В одном лишь она могла бы быть (и была!)  совершенно уверена: будучи одинокой, она могла бы его полюбить, и безоговорочно уступила бы первому его желанию, если бы (не дай бог…) оно у него возникло. И она застыдилась, как после первого невинного поцелуя.

      Шли молча. Слабо освещались неширокие отрадовские улочки: тусклые лампочки редких фонарей, напоминающих перевёрнутые вверх дном тарелки, качали гепатитово-желтушный свет, словно баюкая притихшую деревеньку.      Ослепительно яркий свет полыхал лишь на широкой площади перед сельсоветом, да правлением колхоза, что, однако, не помешало надругательской акции, успешно проведенной «инопланетянами» в отношении государственной символики.

      Подошли к окраине. С поля, за деревней, повеяло ночной прохладой.
      -Вот мы и дома. Спасибо вам: вы нам очень помогли, – как можно ласковее произнесла блондинка-мама. На другую, более существенную компенсацию спутнику его моральных и физических (чемоданы и клунки были действительно очень тяжёлыми) она решиться не решилась.

      Мальчишка упорно молчал. Он всё ещё болезненно переживал обидное крушение иллюзий, которые начал было питать в отношении своего новоявленного «кумира».
      -Хочешь фокус? – спросил вдруг «кумир» малыша, чтобы хоть как-то подсластить обидную горечь его переживаний.
Малыш подшмыгнул носом и согласно кивнул.
      -Слушай, сейчас, во дворе напротив, залает собака.
Залаяла собака. Во дворе. Напротив. Громко залаяла.
      -Ух ты!? А пускай теперь перестанет лаять, – с готовностью вступил в игру мальчишка.
Собака лаять перестала.
      -Ну, вы… вы прямо Кашпировский, – открыто заулыбалась мама-блондинка.
      -Аа… а пусть теперь залают все собаки. Все, сколько есть вокруг,– хитро прищурился мальчишка, полагая, что с такой просьбой никому «ни в жисть» не справиться. Даже самому Кашпировскому.
      Такого Отрадовка, отродясь, не помнит: одна за другой, словно пробуя голос, сначала робко, потом решительнее и громче, стали разноголосо скулить, визжать и остервенело лаять все собаки всей деревни.
      -Ой, божечки! – послышалось со двора. – Никак опять прилетели, эти чёртовы пришельцы? Покоя от них, паразитов, не стало.
      -Это моя мама, – как-то извинительно сказала блондинка. – Мама, заберите Алёшу. Я отлучусь ненадолго. Скоро вернусь. Иди к бабушке, Лешачок.
      -Ты не долго, ма… – взмолился малыш.
      -Хорошо, хорошо, – сказала «ма» и нежненько подтолкнула ребёнка.

      -Я немножко провожу вас, – и запнулась. – Простите, не знаю вашего имени…
      -Алексей. Меня зовут Алексей.
      -Очень приятно.
      -Я – тёзка вашего сына.
      -Значит, приятно вдвойне. И странное совпадение: мой муж настоял назвать так сына в честь кого-то из своих друзей-афганцев.
      -И вы назвали.
      -И я назвала. Может и в вашу честь: вы ведь тоже Алексей…

      «А что: может и в мою честь назвали этого славного мальчишку, – подумал Алексей. – Там ведь как, в Афгане, где он пробыл долгие десять лет: съел с кем-то пуд соли – друг; повалялся месяц-другой вместе в госпитале – друг; подбросил на попутке до ближайшего блокпоста – друг; покурил на двоих одну сигарету – друг.
В честь какого же из этих друзей назвала ты своего сына, милая добрая женщина? И какая другая «афганская жена» назовёт своего сына именем твоего мужа, ставшего другом ему, мне, тебе – всем сгоравшим в пепел и прах, в удушливом от пыли и пороха аду непотребной войны, где все «друзья по несчастью» и «братья по крови» проливаемой зря и в большом количестве…».

      Бандиты вынырнули из темноты, как из небытия: внезапно, непредвиденно, неправдоподобно.
Они были уже без масок, и Алексей узнал Мэлора и другого, того который был с ним в сквере на привокзальной площади. Третий был ему не знаком.
      -Это тебе, дружаня, - сказал Мэлор и подал небольшой свёрток Алексею.
      -Что это? – удивлённо спросил Алексей.
      -Деньги. Денежки. Деньжата. – хихикнул тот
      -За что? – и, как заколдованный, взял свёрток.
      -Твоя доля. За то, что не "рыпнулся" там, в автобусе.

      С тем налётчики исчезли так же внезапно, как и появились.
      Алексей посмотрел на свою попутчицу. Она, как вкопанная, стояла рядом растерянная и бледная, с заострившимся носом и отвисшей до возможного предела нижней челюстью. Она явно пыталась осознать произошедшее. И то ли ей это не удавалось, то ли удавалось, но очень медленно и с большим трудом, то ли, уже осознанное было настолько кощунственно-ужасно, что она не могла поднять отвисшую челюсть, чтобы как-то, что-то, наконец-то сказать.    Воспользовавшись минутным замешательством спутницы, Алексей живо стал объяснять ей суть произошедшего. И это, видимо, и вывело её из внезапного оцепенения.
      
      -Помогиитееее!!! – во всю возможную мощь своего недавно нежно-вкрадчивого голоса, что было сил, возопила блондинка.
      Боясь возможного скорого разоблачения и, связанных с ним неприятных – и чего греха таить – нежелательных последствий, Алексей схватил её в охапку и поволок в темноту...

      На призыв о помощи никто не откликнулся. До смерти напуганная  «бандитами», ограбившими целый автобус с  пассажирами, Отрадовка заклацала ключами в замочных скважинах, защёлкала электрическими выключателями и погрузилась в непроглядную темень.

      И только на главной её площади продолжали весело сиять фонари, словно радуясь, что на крыше сельсовета теперь снова гордо трепыхается Государственный флаг, а на массивных дубовых дверях правления колхоза красуется табличка с дверей сельсовета.