Автобиографический литературный жанр нередко путают с мемуарами. Так, я сама на одном конкурсе рассказов получила резкие комментарии в духе: "Эти воспоминания, дорогие автору, - (и, надо понимать, не интересные читателю) - вовсе не рассказ, а мемуары". Поспорю ретроспективно с авторами сердитых комментариев и процитирую википедию.
Для автобиографии, в отличие от дневника, характерно ретроспективное, с высоты прожитых лет, стремление осмыслить свою жизнь... В отличие от мемуаров, автор сосредоточен на истории своей личности, а не на окружающем мире.
(Из википедии)
Рассказы Савельевны отличаются интересным, увлекательным сюжетом и написаны прекрасным русским языком. Меня они поразили больше всего правдивостью - без прикрас и преувеличений. Или нет, больше всего меня поразила сильная личность автора. Сила её личности - вот что поражает в рассказах Савельевны.
Рассказ "Осторожно! Моя машина едет назад!" - не о детстве Савельевны, но его название можно использовать как предупреждение для авторов, пишущих автобиографическую прозу. Нередко, когда пишем о себе, когда "наша машина (времени) едет назад", мы хвалимся своими талантами или жалеем самих себя, бессознательно стараясь вызвать в читателе восторг перед этими нашими талантами или сочувствие к нам и пережитым нами несправедливым обидам. В воспоминаниях о детстве - но и не только о детстве - мы умиляемся самим себе и стараемся умилить читателя. Авторы-женщины, как мне кажется, чаще грешат этим, расписывая, какой они видят саму себя, например: "Я снова позволила себе быть нежным котёнком, хмурить бровки и изливать свои жалобы и эмоции по поводу этого жестокого мира... Я снова научилась пробуждать в муже давно забытое чувство нежности..." (Кризис у девочек 40+ - типичная "женская проза"). Это пример того, как не пишет Савельевна. В её рассказах полностью отсутствуют как умиление собой, так и всякого рода штампы.
Вспоминая своё прошлое, нужно быть осторожным, чтобы не начать индульгировать (используя термин из учения Кастанеды: "Индульгирование — от англ. indulge (потворствовать, потакать, удовлетворять свои желания), оставлен без перевода в связи со своей большой ёмкостью и трудностью точного перевода. Негативное состояние, в котором периодически бывают все люди и при котором они поддаются всему, что с ними происходит. Так человек, чувствующий боль, обыкновенно придает ей слишком большое значение и переживает даже после того, как боль прошла. При индульгировании человек погружается в самолюбование, испытывая удовольствие от своих слабостей или мнимых достижений").
Кто-то из нас, может быть, ещё помнит (я, во всяком случае, помню) нашумевшую в своё время автобиографическую повесть Павла Санаева "Похороните меня за плинтусом". В ней автор упивается жалостью к самому себе, описывая "жестокую" бабушку, у которой он жил до девятилетнего возраста. Людям, узнающим себя в повести Санаева или склонным к воспоминаниям о своём несчастливом прошлом, очень полезно было бы прочитать рассказы Савельевны. Не для того, чтобы сравнить беды (а их было слишком много) литературной героини её рассказов со своими пережитыми бедами, а чтобы увидеть, прочувствовать её отношение к своему прошлому. В нём совершенно отсутствует самолюбование и совершенно отсутствует жалость к себе.
Поражает также отсутствие обвинений кого-либо или обид на кого-то: нет ни намёка на это при рассказах о родителях, родственниках, воспитателях детдома и о детдомовских порядках, нет сетований на судьбу или на социализм, капитализм, соответствующее правительство. Нет зависти. Может быть, обиды - это другая сторона зависти? Ничего этого нет в рассказах Савельевны.
Вспоминаю один рассказ, сюжет которого заключался в обиде на мать, похвалившую поделку своей молодой коллеги и проигнорировавшую ещё лучшую поделку дочери, младшей школьницы, надеющейся на такую же похвалу. Сейчас я вижу в этом рассказе не равнодушие матери, причинившей дочери душевную травму на всю жизнь, а именно то, что дочь до сих пор испытывает зависть, с одной стороны, и обиду, с другой.
Или ещё один рассказ, о детдомовском детстве. Его автор писал, что детдом находился в бывшем помещичьем доме, печи в котором не могли достаточно отапливать все комнаты и дети мёрзли зимними ночами. Автор удивлялся своей тогдашней наивности: дети ругали помещика, а должны были бы ругать советскую власть. Тут удивилась я: неужели автор не в курсе, что до советской власти его в двенадцать лет отдали бы в ученики ремесленнику или на фабрику, и у него не было бы шанса жить в помещичьем доме, и не было бы шанса стать офицером, кем он стал при советской власти.
Другая опасность в воспоминаниях о детстве - пересиропить их. Как будто воспоминания о детстве непременно должны быть ностальгией по "сладкой, безвозвратной детской поре".
У Савельевны же нет переслащенности в воспоминаниях об Артеке и нет жалоб на тяжёлый физический труд в детском доме. Ни слащавости нет, ни жалоб, ни негодования, а есть благодарность.
Что-что, а пахать меня научили, и я искренне за это благодарю. Воспитание трудом, по моему убеждению, является самым эффективным, что бы по этому поводу ни говорили, хотя в моем случае получилось оно немного кособоким. Например, я легко нахожу занятие в любых условиях и умею выполнять дело максимально хорошо, но совершенно не могу извлечь из этого выгоду для себя. Проще говоря – я умею работать на благо других. «В этом мире пользу приносит каждый, кто облегчает жизнь другого человека». Пусть слова Диккенса будут мне утешением.
(Савельевна. 40. Образование - среднее, воспитание высшее)
Узнаю много полезного для себя.
Спасибо!