чтобы войти в [/i]
метро, надо подняться по зарешеченной лестнице, чуть издали
кажущейся гребешком петуха, горланящего почти невидимо-
му небу о чем-то железном прямо над пешеходной листвой.
Мы, между прочим, в такой петушиной лестнице-клетке и
познакомились незадолго до моего второго прибытия в Аме-
рику.
И вот сегодня на наше скромное Рождество он - не пришел.
Думаю, постеснялся или, намучившись с фактом отсутствия
живых елок в горшочках, не придумал, что подарить, и заснул
в каком-нибудь Хоме Депо, в обнимку с метлой Маргариты.
А ведь я так ждала, только его и ждала - ты не верь никому,
ангел.
Пусть там, на холодном линолеумном полу, покрытом гус-
тым слоем еловых опилок, оставшихся от всех моих невыстру-
ганных героев, тебе приснится самая большая нелопнувшая
новогодняя лапочка неведомых миру цветов и расценок.
И еще, я тебя очень люблю. Спасибо, что не пришел.
Предновогоднее
Под праздники - всему и всем - родня,
я знаю: в щели дует, как в полях.
И в каждом доме кот живет. И мыши.
Под крышей - антресоли, скарб и лыжи
в чехле, а вот лыжня: пропала в снеге,
в футляре горизонта, в новом веке…
Но в предвкушенье толп и слякоти - скольженье:
кружится снег.
И он возлюблен, как движенье:
стезя частицам - хаос в запахах из детства,
Забытым людям, - теле-теле тестом
взойдет декабрь, и будут снегом шиты-крыты
все страны, города, - поющие корыта,
копыта, каблуки,и крестик мой под елку,
И блестки тишины на ржавчине иголки…
Гансy Христианy Андерсенy
1. Злой мальчик
Снег в жарком яблочке залег: в раю спечен;
на запах дыма в дом прокралась, как разруха,
стрела амурова из голубого лука;
в зеленом стрекоте спит мирно цoкотуха,
поэт подставил ей камзолово плечо.
На спицах зонтика снежинок тает запись,
мешаются цвета - зеленый, красный,
дырявый зонтик в крылышках атласных
с гвоздя слетает и летает, как фугаска,
и приземляется в очаг, гвоздю на зависть.
А муху тот поэт рисует белым,
белее Кая, зеркала, слепца,
как музу, что упала и сгорела,
как музыки зелененькое тело,
под пеплом - святочный хрyсталь,
и нет конца
лишь понедельному подельнику Лукойе.
Какое время выпало сырое,
когда б не различать добра с лица!
И память здесь - лишь об одной хромой ноге,
в коробочке, где спят рядком солдаты,
подобны балеринам и крылаты,
поскольку все убиты на войне.
Но наш поэт - он очень добр и стар,
и муха на плече его - как слава,
что соловья из зуда крылышка достала
принцессе, коей все казалось мало.
Мой милый Августин, я так в снегах устала,
как вечность в формулах, как пар - во льду зеркал!
Ваятель ангелов, ворон и чайных роз,
мой милый Андерсен, ты сам сказал, что остается
свиная кожа, позолота же сотрется,
но глупый мальчик со стрелой Агапэ* - зол.
Он вечно зол (звенят, как струны, стрелы в ране),
он врет и издевается; забота
о нем не кончится, и снега позолота
хрустит, как яблочко цветное - в птичьем стане.
А сердце? Сердце - в пустоте волшебной
рвется.
* Жертвеннaя, духовная любовь.
2. Герде
Я так хотела почувствовать землю ступней,
ветер плечами и сада струенье - щекою,
в центре ладони чтоб гвоздик звезды золотой,
снег подбородком, губами и воздух - иглою,
я так хотела со всеми земными вещами
быть заодно,
но они не любили меня:
чайник сгорал, отключалась вода в туалете,
блюдце летело на пол, пол слезливо ворчал,
и растекалось варенье на темном паркете.
Розы из чайников лезли и сквозь потолок,
люстру толкнув на ходу, выбирались на крышу;
люстра, как снежная сказка, разбита, валялась у ног.
Милый мой Кай,
что мы тут натворили с тобой?
Как хорошо: наша Герда заснула и пенья осколков не слышит.
3. Девочка со спичками
Что Рождество - всё в бубенцах и с мятой трешкой,
в кармане найденной, что Новый год - тебе?
Гостиных баня, тень боярышни на дрожках,
и снега горечь в полной темноте.
Ямщицкий праздник. До сих пор - холоп в ливрее
нам отворяет Xрам, а там - Гостиный двор...
Но чуточку левее, чуть левее
есть стеклышко под ребрышком - в измор...
с ним - колко-колко, и мороз гудит в ночлежке
космической; в овечьей шкуре Год
войдет погреться, скажет: будет все - как прежде,
пусть девочка со спичками заснет!
Так сладко спать! Весь мир, он стал как фантик,
он елкой стал, он - пиром на весь мир!
Чума зимы - и та гуляет в бальном платье!
- Спи, спи, и спички крепче обними!
Праздник
Kсении K.
1
Как мелок праздников людских ажиотаж,
лихая потная людская жажда счастья!
Как перебежчик, ищущий участья
у времени чужого, этот наш
бросок в объятья, в суету, в любой уют,
и в лампочках, казалось бы, поют,
в гирляндах, все цветы твoи и сласти.
2
Подсветка праздника естественно-небрежна,
проводка так залатана, и между
огней и суеты - живут о счастье сны.
Ты слышишь, как для них поют ослы,
и соловьи умолкли в восхищенье,
и в праздничном ярме присутствует прощенье
за то, что здесь один... и я. И ты. И Бог -
незваный гость. Любой подвешенный чулок
на крюк небес - со вкусом рога изобилья.
Деревьев ветви целят в атлас синий,
целуют небо, и с него к нам сходит
весь беспредел пустот - в божественность угодий
Новогодний Вивальди в Нью-Йорке
Новый год. Он в дремучих ветвях
от детей прячет взрослое время,
предлагая нам вместо себя
пару шариков с канителью,
и кукушку, и куколок вальс,
в общем - ретро, и бархат ретро,
снежных бусин звезду, атлас.
И шкатулку с блестящим ветром.
Мякоть ретро - тепла как кровь,
и волшебно в витрине - платье.
Новый год! Ты играешь в любовь…
Крутани ж для меня Вивальди!
Зазови меня в страшный лес,
в снега мрак да колючую нелюдь.
Подбери мне на слух - для всех,
как в буранах изящен лебедь.
А вернешь из лесов в Нью-Йорк,
стану Лелем -
по площадям не заснеженным.
Свяжет время нас всех в узелок.
Крутани ж мне Вивальди - нежно так!
Новый год на море
Мандарины и магнолии
в ветки из пространства полого,
словно сетки, снедью полные,
кто-то бросил впопыхах.
Новый год, как инфузория,
бродит по морю, и хвойная
тайна здесь живет надомницей
в декабрях и январях.
Чуть горчит и чуть подслащена.
А на веточках щекастятся
мандарины - ждут атласного
снега… целый килограмм.
Небом ходит странный колокол,
раскачавший мою голову
до безмолвия астрального.
Вот такой небесный дар.
Тихо. Дышит тенью бальною
дым магнолий и могильников,
пеной розовой шиповника
плещет каждая волна.
К нам, чердачным именинникам,
детство липнет сотрапезником,
счастье долгое мерещится
на краю календаря.
Щелкунчик
За Гофмана бокал кривых зеркал,
по граням искра бродит золотая,
я пью, и монстры многих трудных лет
[i]по ободку Новейшего
