Тишина разрывает – завыть, закричать,
слез не стыдно при вечном огне,
потому, что нет слов – рассказать о войне
потому, что нет сил – промолчать.
Приказ: – «Чтоб – добровольцы и кто смелый –
в ночи к себе внимание привлечь.
Задача штаба – перед артобстрелом –
все огневые точки их засечь» …
«Разведка боем» – это гибель скопом,
такое может и дурак любой –
в ночи явиться к вражеским окопам,
и в тьме устроить показушный бой.
Нас семеро, воюющих полгода,
(мы знали – все равно послали б нас)
октябрь и дождь – способствует погода –
простились молча, как в последний раз.
Привлечь вниманье, значит «шухернуться»,
тогда – полушка – вся цена за жизнь,
но каждый все ж надеялся вернуться –
мы – налегке – гранаты и ножи….
Все впереди бугорится от трупов,
еще с зимы на мертвых их наряд,
в шинелях, в гимнастерках и тулупах,
страшнее страха давит трупный смрад.
Нельзя дышать – тела кишат червями
и ни одна – «звезда не говорит»,
лишь пулемет плюёт очередями,
пока ракета желтая горит.
Ждешь смерти и отвесной, и продольной,
то мрак слепит, то вспышкой озарен,
и кажется в нас лупят из стоствольной,
а свист и грохот с тысячи сторон.
Визгливо воя, небо месят мины,
а взрывы их – жёлто-зелёной сверк.
Осколки, пули, грязи мешанина –
все это варево тебе готовит смерть.
Ползем гуськом по грязи и по трупам,
вжимаемся в воронки, в жижу ям –
квадрат пристрелян, минометы лупят –
осколки чавкают по грязи и телам.
Тот – впереди – лицом уткнулся в жижу.
Я – по инерции – лицом в его сапог,
и, как в кино, вдруг, осознал, что вижу
своей судьбы – готовый эпилог.
В мозгу мелькнуло – нас осталось трое,
еще до немцев метров пятьдесят,
нас засекли – скулят осколки роем,
ракеты, как на празднике висят.
Там впереди бугор, пред ним воронка,
туда б попасть и ад в ней переждать,
но охнул старшина и матернулся громко,
и навсегда остался здесь, лежать…
В условный час, чтобы прикрыть нам спину,
чтобы хоть как, нас спрятать от беды,
ударил залп, завесив всю низину,
и нас окутал едкий серый дым.
Назад вдвоем – метнулись словно лани,
бежали, падали, услышав шелест мин.
Был весь в крови – дополз на издыхании.
Нас было семеро – остался я один…
Наш – левый фланг, на правом – было то же.
Все засекли, и штаб признал успех,
но только там – все обошлось дороже,
их при разведке – уложили всех.
………………………………………….
Бой ночной – это все для разведки,
мрак и случай там твой господин,
все назад возвращаются редко,
в этот раз – я вернулся один.
На войне все работы посменно –
днем – пехота, разведчикам – ночь.
Днем пехоте помогут – кто смелый,
ну, а ночью – кто сможет помочь? …
Подлатали – спиртным и бинтами,
врач сказал, когда грудь бинтовал,
«ты везучий, не то, что «Титаник»,
дальше – мат, но, а я – уже спал…
Снится сон, что от ран помираю,
кто-то стал по щекам меня бить,
полоумно глаза продираю –
надо мною, как черт – «особист».
Особист, матершинник был редкий
и любого мог в «яму» зарыть: -
«Что ж ты – сука, вернулся с разведки,
этот дзот не сумевши раскрыть?
Ты вод спишь, а в смертельной атаке
уложили второй уже взвод.
Он без устали лупит, собака,
разъядрит твою грёбанный дзот.
Видишь – сука, как гибнут солдаты,
ну а дзот твой всю ночь промолчал,
вот возьми револьвер и гранаты,
и взорви, иль тебе – трибунал».
И от боли, чтоб громко не «ахать»,
пригубил я спиртного стакан,
что б унять состояние страха,
и чтоб боль притупилась от ран.
Перебежками, как от погони,
две гранаты с наганом в руках,
всюду труппы в бинтах и в погонах –
те – с медалями, эти – в крестах.
Ночью эту припомнил ложбинку,
(у разведчиков – память на след),
дальше голо – я, как на картинке,
ну а мне – двадцати ещё нет.
Вдруг, рвануло – метнулся в воронку
и оглох, будто кончился бой,
промелькнуло, ну все – похоронка,
плюнул грязью, нет – вроде живой.
Не нужны мне медали и слава,
жить так хочется, «Боже – прости»,
мне бы только до той вон канавы,
незамеченным им проползти.
И дополз, дзот оскалился лавой.
Тело сразу сковал лютый страх,
мне ж придется кидать в него правой.
а она вся в крови и бинтах.
Я швырнул, задохнувшись от боли,
и понял: – «все, пипец – недолет»,
но наверно, от наглости что ли,
все ж на миг замолчал пулемет.
И меня разглядев, пулеметчик,
как сюрприз из октябрьского дня,
взбеленился от злости – короче –
весь огонь перенес на меня.
Да, Фортуну спугнул я, ребята,
без гранат, я не воин в бою.
Враг – не знал, он боялся гранаты
и дырявит канаву мою.
Пули режут верхушку уклона,
и дымится земля, и дрожит,
уменьшается мертвая зона,
и до смерти мне хочется жить.
Я решил – до последнего биться,
ведь наганом в дзот можно попасть,
и метнул я наган «особиста»
в раскаленную черную пасть.
Влип я в землю и начал молиться,
но все ближе стальной крокодил.
Чую запах – бушлат мой дымится –
зажигательные зарядил.
Вдруг, взметнуло ввысь бревна и глину,
сразу мрак – среди белого дня,
что-то рухнуло сверху на спину,
враз избавив бушлат от огня.
Я завыл от отчаянья громко,
весь в крови, но, наверно – чужой …
Где был дзот – там дымилась воронка,
в ней мертвец, ну а я вот – живой.
Но меня припечатало прочно,
все болит, но, а в сердце – уют.
И я понял – сегодня уж точно,
здесь меня ни за что не убьют.
А потом я увидел бегущих,
и на каждом – такой же бушлат,
и, в российские кущи зовущий,
над врагом, возвышающий мат…
Пока фриц мой бушлат брал на мушку,
чтоб фарш нарубить из меня,
притащили тяжёлую пушку
и поставили в створе огня.
Мой спаситель, все видя, старался,
чтобы прям в амбразуру всадить,
между прочим, потом он признался,
что боялся меня зацепить. …
Обещали медаль за отвагу,
командир даже сдал матерьял,
«особист» – на мня – в штаб бумагу,
что оружье в бою потерял….
На войне очень крепко дружили,
уважали простых и лихих,
«особиста», потом, все ж убили –
снайпер их, или кто из своих.
.
|
