Колечко с красным глазком

Федор, от греха подальше. Не вини. Не ждала тебя, не надеялась… но любила крепко. Только не одна Маруся у меня теперь. У меня ведь их трое – Петруша да Шурочка, кто их растить будет? Это Маврушка – девка большая, а этим – мать нужна. Никогда их не оставлю, и от брата-отца в Сибирь не увезу.
- Так уж и совсем не любишь? Митька… – брат-отец, любимый муж, значит?.. – попытался иронизировать Федор, процедив сквозь гнилые зубы. – Убью сосунка…
- Эх, Федор, Федор… Ничего-то ты не понимаешь, видно, молод еще, хоть и борода до пупка и дом в Сибири построил. Вот народятся у тебя дети, тогда поймешь...
В этот момент одна из медсестер окликнула Нюську с балкона внутреннего дворика:
- Аннушка, доктор зовет.
- Сейчас иду… – Она встала. – Уезжай, Федор, от греха подальше уезжай. А Митька… – она поправила косынку, – не такой уж он плохой мужик оказался. Не в нем дело – во мне.
Так они расстались с Федором навсегда.
О том, что приезжал Федор, Митьке было известно, но он сделал вид, будто ничего не знает. Разве что один налил кружку водки и выпил. А так все на место и встало, словно ничего и не было вовсе. Мало ли, кто из Сибири возвращался…

Часть вторая

1941

Учебный год закончился для Шуры прекрасно – ни одной четверки. Ей вручили похвальную грамоту, а Нюське благодарственное письмо за воспитание такой дочери. На концерте для родителей ученики пели «Песню о Сталине» на слова М.Суркова, которая с 1937 года исполнялась школьным хором на всех официальных мероприятих:

Солнечным и самым лучшим краем
Стала вся советская земля.
Сталинским обильным урожаем
Ширятся колхозные поля.

Сталин – наша слава боевая,
Сталин нашей юности полет.
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идет.

Три недели безмятежных каникул…
А потом началась война и продолжалась 1418 дней…
Не знаю почему, но Митьку не взяли ни в один из четырех полков дивизии народного ополчения. Не взяли его ни в кавалерийский полк, ни в Волжско-Каспийскую флотилию. Во всеобщем патриотичес-ком порыве он почувствовал себя даже оскорблен-ным:
- Да что у меня руки не тем концом что ли вставле-ны? Слышала, что по радио передают?
- Что? – переспросила Нюська, помешивая жижу крупяного супа и разливая по плошкам Марусе, Шуре и Митьке.
- А то, что «Родина гордится и никогда не забудет героические подвиги защитников Брестской крепос-ти, среди которых были наши земляки, астраханцы - М.П. Вороненко, И.П. Мельников, А.И. Александров, А.И. Кузьмин», – выпалила в один присест Шура и потянула губами горячий суп. Все вокруг так говорят.
- Вот то-то и оно. Наши уже погибают, а нас все не берут, как неполноценных каких, – не унимался Митька, – Петька вон опять в военкомате сидит, только вот что высидит? Это ожидание было мучительным и наивным, как привычка быть принадлежностью своего государства...
От Советского информбюро тем временем передавали: «Летчик-астраханец С. И. Здоровцев одним из первых в июле 1941 года протаранил вражеский самолет и был удостоен звания Героя Советского Союза».
Правда, ждать долго не пришлось. Митьку взяли на фронт в кабельную роту – явно наиболее подходившую ему по специальности. И он устремил-ся к мареву смерти.

*
Первый период Великой Отечественной войны был наиболее трудным для СССР. Гитлеровские войска за четыре месяца подошли к Ленинграду, Москве, Ростову…

Из официальных источников:
За 1941-1942 годы в Астраханском округе было оборудовано более 80 госпиталей и самых разных приемных пунктов. В девяти лучших зданиях города разместились госпитали на четыре с половиной тысячи мест.

Так получилось, что еще до войны Нюська устроилась в самый большой из них – тот, что располагался по улице Розы Люксембург, упиравшейся в набережную Волги.

Из официальных источников:
Раненые поступали потоком. Операции проводились почти круглосуточно. Недоставало медикаментов, особенно обезболивающих лекарств и перевязочных материалов. Приходилось перестирывать бинты и использовать их по несколько раз. Не хватало донор-ской крови, хотя в городе насчитывалось более 1000 доноров. Многие из них сдавали кровь по 60-75 раз. И все-таки нередко в ходе операции врачам приходи-лось отдавать раненым свою кровь – из вены в вену. И хотя хирургов в войну почитали едва ли не богами, но и они порою оказывались бессильны.

Слышать стоны людей и знать, что некоторым из них уже нельзя помочь, было для Нюськи невы-носимым. Но когда это состояние вдруг охватывало ее, она стыдилась себя. Она опускала глаза, чтобы не выдать тайны, которой сама страшилась.
Ведь там, на фронте, не было у солдат выбора. Даже в плен нельзя было попасть: только победить или… умереть.
Все знали о сталинском приказе, что попасть в плен означало все равно что обречь свою семью на срок в лагере… Значит, все-таки не умереть – победить… Но раненых все везли и везли… Держались?
- А вдруг где-нибудь еще найдутся такие же, как она, слабые? И к такой же малодушной санитарке попадет ее Митька? И такая же, как она, не сможет под-держать, вселить надежду, убоится его страданий? Что тогда? – эти мысли сводили Нюську с ума, как будто в том, что ее муж сейчас на фронте, виновата она лично, виновата здесь, в тылу…
И было еще одно – то, о чем Нюська даже не смела себе признаться: если это – начало войны, что же будет тогда потом?.. И будет ли оно, чудо?
Между тем какие-то чудеса в мире даже и наступили. В Ленинграде из Казанского собора вы-несли чудотворную Богородицу. Отец Никон обошел с иконою город, а потом объявил, что три города – Ленинград, Москва и Сталинград (а он-то уж совсем рядом) – не будут фашистами взяты. Везде же стали официально говорить о том, что православная цер-ковь – первая помощница Сталину в войне с фашис-тами… Церкви открылись… Да только сердце Нюськи вдруг замкнулось под тяжестью страха за судьбу всех своих близких – мужа, маленькую дочь, сразу повзрослевших вдруг Петю, Шуру, Мавру. Этот страх мешал ей жить.
Ощущение страха было сильнее ее. Она не могла ему сопротивляться.
Нюська изматывалась в госпитале, оставляя Марусю на Шуру. Ее физическое самоубийство в госпитале называли завидным героизмом, а члены партячейки говорили, что должна идти в партию. Но она отказывалась, ссылаясь на то, что неграмотная. А про себя рассуждала:
- Партия – это, когда настоящей работы нет, а тут столько раненых.

*
А через год после ухода Митьки призвали Петрушу. И в первом же бою он погиб.
Первая же пуля оказалась его – и на смерть.
*
Прямоугольный конверт Нюське вручили прямо в госпитале: «Извещение. Ваш сын – красноармеец Петр Васильевич Торопшин – в бою за Советскую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб в октябре 1942 года. Похоронен с отданием воинских почестей. Точный адрес и место погребения неизвестно». Шатаясь под тяжестью скорбной вести, она стала пробираться к выходу. Ей не хватало сил сохранять самообладание перед ранеными, что лежали в палатах, коридорах, чуть ли не на лестницах и живут непостижимой для обычных людей надеждой выжить.
Ночь была хмурой. Шел проливной дождь. Жесткие, льющиеся с неба струи хлестали ее по лицу. Халат прилипал к телу. Ноги по щиколотку хлюпали в воде. Но она ничего не замечала:
- Петруша, мальчик мой, Петруша, Петруша…– повторяла она, захлебываясь слезами. Дома стояла хрупкая тишина. Маруся и Шура спали. Нюська молча плюхнулась на кровать. Решив не говорить никому ни слова, она уткнулась лицом в подушку…
- Ну, бывают же такие случаи, что приходила похоронка, а человек оказывался жив, – размышляла она про себя. Сами же пишут, что похоронен где, – «неизвестно»… – А Петруша… он вообще только ушел! Вот кончится война, разберутся в документах всяких, вот тогда знамо все и прояснится…
Но хмарь так и не расступалась. Через несколько месяцев зашел к ним солдат, что призывался вместе с Петрушей, молоденький такой паренек, с рукой на подвязке после ранения, рассказал о том, как погиб Петр и что запомнил его не моргающие, – расширен-ные от боли и равно от какого-то удивления глаза…
- Спасибо тебе, сынок, теперь я хоть ждать не буду… – чувствуя, что комок подступает к горлу, сдавленным голосом сказала она, – ступай, мой хороший.
Солдат с пониманием бесшумно встал и тихо вышел. Пройдя несколько шагов, он вдруг замедлил ход, что-то нащупав в кармане. Вернулся и без стука открыл дверь.
Нюська, как зачумленная, в той же позе, не двигаясь, сидела за столом.
Сквозь застывшие в глазах слезы стоял перед ней восьмилетний мальчик, эдакий хлюпик с оттопы-ренными ушами. И опять кто-то кричал ему вслед:
- Эй, «моргун» недоразвитый, тебе жмурить!..
А он стоял, прижавшись к дверному косяку. И шелестел расплавленный воск, который она пере-ливала из склянки в склянку, чтобы страхи покинули мальчика. И застывали в этом заговоренном воске очертания рогатых да клыкастых чудищ. И грозой уходили звери из его глаз… Но потом появились «тигры» – фашистские – и… танковыми гусеницами проехались по мальчику. А те звери, с которыми она так боролась, по-прежнему чинно продолжали свой неведомый путь в небо, превращаясь в удивленные облака, позолоченные заходящим солнцем...
Она была, словно в небытии. Но, когда солдат вернулся, Нюска, казалось, на мгновение вышла из своего оцепенения и даже спросила:
- Забыл что ли чего, сынок?
- Да, забыл… – раскрасневшись от напряжения, выпалил солдат. – Вот, безделица, но все время при нем была, при Петьке… Может, для вас она что-то и значит? – парень достал из кармана деревянную трещотку и положил ее на стол.
- Значит, сынок, значит… – Слезы градом хлынули из ее глаз. Она закрыла лицо ладонями.
Неожиданно цепь на старых ходиках рассыпа-лась. Гирьки, ключики, замочки, служившие много-численными довесками, с трещоточным шумом рассыпались по полу. Часовая гиря, громыхая, подка-тилась Нюське под ноги…

*
А потом наступил новый день. Но Нюська вроде жила и не жила. Ну, конечно же, жила, но с каждым часом ощущение надвигающейся беды стучалось и стучалось во все ее существо, пока не вломилось проломом. Просто жизнь так устроена, что человек не может выбрать время, в которое ему суждено жить. И нет в этом ничьей вины.

Из официальных источников:
Мужчин было мало. Женщины заменили своих мужей в рыболовецких артелях. Рыбный улов не только не снижался – возрастал. Война требовала от людей максимальных усилий. И, превозмогая себя, люди выдавали невозможное.
Это может показаться невероятным, но Астраханский рыбокомбинат утроил свои довоенные достижения. Женщины и подростки на рыбоком-бинате трудились по 10-11 часов в сутки, освоив новые виды продукции для фронта: рыбные сухари и хлопья, муку, крупу. Эта продукция оказалась едва ли не заменимой во фронтовых условиях.

Но сами работницы на рыбокомбинате голодали и едва держались на ногах от недосыпания, усталости и голода. К тому же почти всех дома ожидали полуголодные дети. Многие подворовывали рыбных сухарей или чего другого. На пропускной знали о мизерности этих выносов и не очень свирепствовали, хотя и держали всех в тонусе. Но были дни облав, когда проверяли из НКВД.
И тогда… не то, чтобы пройти было невозможно, но уже никто не разбирался, что ты делал для фронта и для Победы, просто каждый «сухарь шел за год». Как раз за