Хоть отчасти и иносказательно, но рассказывающая о том, к чему приводит сон разума, сердца и, конечно, ног.
Капитан, даже если он капитан по жизни, другому и этому капитану всегда рознь, и этот факт, не только не оспаривается, а со всей свей очевидностью представился на своё суждение Константину, который сначала с лёгкой руки Троя был спасён на круизном лайнере «Авось» (а что такого, если уж и спасаться, то только на таких комфортных суднах) и усажен рядом с собой за столик в ресторане, а затем это всё получило своё продолжение во сне и может быть чуть дальше(?), после этого, полного событий в «Сити» дня. По окончании которого, Константин как-то весь развинтился и по прибытию домой удивил всех домашних тем, что сказался уставшим и может быть даже у меня есть температура, и прямиком направился в спальню, где без задних ног и провалился в сон.
Так что нет ничего удивительного в том, что Константин, создав все предпосылки для того, чтобы его сегодняшний сон не был сном отдыха, а он стал памятливым отражением накопленных им за день переживаний, погрузился с головой во все эти несуразности и бредни, ставшие плодом его расстроенного рассудка (а может также и желудка). И развинченный рассудок Константина, взяв за основу рассказ Троя о катастрофе, – на что-то ведь нужно опираться, – начал мотать Константина по лабиринтам этого, рождённого его воспалённым рассудком корабля, собой заменившим лабиринт Минотавра, по которому Константин бродил, когда его отношения с действительностью заходили в умственный тупик.
И если в случае с лабиринтом Минотавра, перед ним стояла одна задача, избежать с ним встречи, а для этого ему приходилось полагаться на свою изворотливость, расторопность и вообще умение бегать, то в этой новой для себя ситуации на корабле, от него требовалось куда как большая сообразительность. Здесь он уже не шёл в одиночестве по тёмным коридорам своего сознания, а они осветились светом и теперь выглядели, как корабельные палубы, отсеки и трюмы, и его на каждом шагу ждала встреча с новым человеком, от которого можно было что угодно ожидать. И вот это, наверное, и было самым сложным на первом этапе своего размещения на корабле. И хотя говорят, правда, вот кто, так и осталось не выясненным, что общая беда сближает, то, как понял Константин по событиям здесь, на корабле, то это какая-то другая беда, и уж точно не та, которая их здесь только физически объединила под сводами этого корабля.
И если бы знать, что все эти лишения и страхи будут не напрасны, и вылезшее из глубин души паскудство в итоге оправдается в спасении, то можно и потерпеть, тем более выхода пока другого и не видно, а на горизонте происходящих на корабле событий, и близко ничего такого и не предполагается увидеть, – а на тот зрительный горизонт, который собой ограничивал зрительные пространства за палубой корабля, уже нет сердечных сил смотреть, так там всё промозгло и пустынно. А капитан Врунгель уже начал всех бесить своим неудержимым оптимизмом с этой выводящей из себя улыбкой на лице. И он на все вопросы уже подуставших и отчасти потерявших надежду на благополучный исход плавания пассажиров, – многие уже перестали следить за собой и со своей небритостью и распущенностью во внешнем виде (рубашку можно было и застегнуть на пуговицы, и заправить в пижамные штаны), а дамы бывало, что и с не чищенными мятной пастой зубами лезли с вопросами к капитану, – отвечал одно и тоже. – Авось убережёмся. – На что и ответить не найдёшься прямо сейчас, а когда найдёшься, то ты уже стоишь у себя в каюте и благим матом всех тут на корабле людей к своим дальним родственникам посылаешь.
И ты, от которого совершенно неотделим Константин, в отчаянии прооравшись у себя в каюте, – а Трой, с кем он делил каюту, как смотрел на него с бесстрастным в лице видом, лёжа на кровати, так и продолжал быть таким без инициативным во всём себе, – опустив руки, посмотрел вокруг, где ничего так и не изменилось, и если и изменилось, то в захламлённую сторону, после чего бросил взгляд на Троя, в сердцах плюнул и, повернувшись в сторону дверей, вдруг заметил себя в зеркало. Что и остановило его на месте в своём изумлении. И хотя он не в первый раз, здесь, на корабле, смотрел на себя в зеркало и то, что он увидел в себе и своём внешнем виде, для него было не ново, а уже отчасти привычно, на этот раз он не просто всё это увидел, а он себя увидел в соображении и наложении на себя всех последних катастрофических событий, которые как сейчас выяснилось, без последствий для него не прошли.
И первой мыслью его было. – Чёрт возьми, до чего же я себя довёл и на кого же я стал похож. – А вот ответы на эти вопросы он сейчас знать не хочет, и Константин, продолжая смотреть на себя в зеркало, – оттуда на него смотрит человек взъерошенный в голове, с диким взглядом на тебя, обросший по самое не хочу, со своей неопрятностью во всём себе, на которого без сложной борьбы чувств не посмотришь, – обратился с вопросом к Трою. – Слушай, а сколько мы уже тут?
Трой, хоть и продолжил лежать без движения на кровати, видно было по его лицу, что зашевелился в своём размышлении над этим вопросом Константина, принявшись в уме делать какие-то подсчёты. А как только он их сделал, то и сам удивился. Что выразилось в том, что он присел на кровати, с изумлённым выражением лица посмотрел на Константина и сказал:
– А ведь совсем ничего. Даже и месяца нет. – Дальше каюта погружается в задумчивую тишину, где они раздумывают над тем, что эта, вдруг открывшаяся новость, может значить. Ну а так как Трой первым пришёл к этому открытию, то он первым и додумался до того, что всё это может значить. А вот до чего он додумался, то это не должно вызывать улыбку, даже несмотря на то, что Трой закатился в смехе и обратно завалился на кровать. Ну а Константин пока ещё не растерял чувство юмора, да и рефлексы в нём ещё не атрофировались, и, хотя он ещё не в курсе того, что вызвало у Троя этот всплеск искреннего веселья, он тоже расплывается в улыбке и с ничего непонимающим лицом смотрит на Троя, ожидая от него объяснений своему весёлому поведению.
Трой же, выплеснув из себя эти весёлые эмоции, приподымается с кровати, смотрит на Константина и говорит. – Природе вон сколько миллионов эволюционных лет понадобилось, чтобы из самых одноклеточных низов довести до своего ума человека. А человеку достаточно нескольких недель, чтобы перечеркнуть все эволюционные старания природы и, повернув всё вспять, вогнать её в заблуждение на свой счёт и довести себя до скотского состояния.
Константин переводит свой взгляд на зеркало и с довольством в лице говорит. – Да, в этом деле у нас равных нет. Если что-то разрушить или сломать, то мы тут первые творцы. – С чем Константин поворачивается к Трою, смотрит на него и как бы спрашивает. – Как думаешь, может мне стоит побриться?
Трой рукой проводит по своей гладко выбритой щеке, и спрашивает. – А не боишься, не быть как все?
– А это опасно? – с ехидной улыбкой спрашивает Константин.
– Со временем вполне вероятно. – Ответил Трой.
– Тогда рискну. – Сказал Константин, выдвигаясь в ванную комнату. Откуда вскоре раздаётся звук воды, на что со стороны Троя доносится вопрос. – Да ты никак решил полностью изменить своё пребывание здесь и внести коррективы в свой образ и помыться.
– Помирать, так с музыкой. – Кричит из ванны Константин. Трой ничего в ответ не говорит, давая возможность Константину сосредоточиться на себе. Когда же Константин заканчивает свои изменения с помощью душа, станка и мыла в ванной, и предстаёт перед Троем, то он не может не вызвать у Троя восхищение. Но Трою не даётся время на эти выражения, у Константина, как оказывается, там, в ванной, новые мысли родились.
– Я пока приводил себя в порядок, то тут мне одна мысль пришла в голову. Я вдруг понял, что совершенно не помню того момента, как мы оказались здесь на корабле. – И только это сказал Константин, глядя на Троя из-под полотенца, которым он вытирал свою голову, как тот в лице начал меняться. И причиной всего этого его изменения, как совсем не трудно было Константину догадаться, и он догадался, послужило осознание Троем того, что и он, как Константин, ни черта не помнит из того, что привело его на этот корабль. А такие провалы в памяти, не сами по себе опасны, а они опасны тем, что или кто за ними может стоять. И самые страшные из них это те, кто первый спаситель для человечества, но при этом для тебя они первые враги – это такие фанатично наполненные идеями лучшего будущего люди, для достижения которого им почему-то нужен именно ты, на ком они и будут опытным путём совершенствовать эти идеи.
А вот это не может не страшить, ведь ты запросто можешь оказаться, а вернее уже оказался, подопытным или плодом фантазии этих экспериментаторов, кто на тебе проводит какие-нибудь, жуткого характера психологические исследования. О цели которых, никому кроме них неизвестно, и даже страшно подумать, к чему это всё может привести. И одно только успокаивает, – если можно так говорить, – так это то, что ты ничего поделать не можешь и тебе поскольку-постольку, нужно смириться с этой реальностью, в которую тебя погрузили эти люди, взявшие на себя право испытывать людей.
Ну а судя по тому, в каком положении они оказались, то это, скорей всего, эксперимент по их выживаемости в критических условиях, где будет проверяться их психологическая устойчивость к разного рода ограничениям и умение сживаться с людьми другого жизненного уклада достаточно продолжительное время – пока не закончатся продуктовые запасы и перед всеми не встанет этического характера вопрос: выжить любой ценой или умереть голодной смертью?
– В долгий полёт на Марс готовят. – Этим своим решением себя успокоил Трой, а вот вслух сказал другое. – А я знаешь, за всей этой суматохой, как-то даже и не обратил на всё это внимание. Я можно сказать, не смотрел в прошлое и, наверное, поэтому, и пропустил этот факт мимо себя.
– Ладно, может и так, – опустив вниз полотенце, сказал Константин, – но вот какая странность до удивления. Сколько я не пытаюсь вспомнить время нашего вступления на корабль, а вернее, тот момент, предваряющий наше сюда вступления, то ничего вспомнить не могу. Моя память на этом моменте, как будто соскальзывает и я, либо вижу свою ногу, уперевшуюся об палубу корабля, а дальше бег по ней под ураганным ветром и бьющим в лицо дождём до прохода, ведущего в темноту трюма, и вновь провал в памяти, но уже мягкий при укладке в постель, либо я, опять же лёжа в постели, упираюсь взглядом в чью-то женскую спину, – при этом я знаю, кому она принадлежит, но только неосознанно, – и как бы себя не осознаю, находясь в созерцательном состоянии, плывя в заоблачных фантазиях.
И по Трою видно, что он только что и сам заглянул в свои памятливые воспоминания, и там такой же, как и у Константина тупик, но со своими характерными отличиями. И если насчёт бега по палубе, то тут он так же себя безрассудно спасал, без оглядки на сопутствующие обстоятельства ломясь напропалую, то вот насчёт всего того, что происходило до этого момента катастрофы, то он, как бы это сказать помягче, в тот момент находился в катастрофическом по отношению к
