Тацу машинально согласился и уже минут через 15 входил в волшебное место. Множество деревьев, одетых в иней, формировали витиеватые аллеи. То тут, то там стояли прекрасные полупрозрачные изваяния, изображавшие сюжеты из священных писаний, шедевры скульптуры и архитектуры далекого прошлого. Ди, забыв о своем мальчике-проводнике, наслаждался каждой частичкой красоты, льющейся на него со всех сторон. Его эстетический голод требовал удовлетворения, и Тацу отдался этому процессу всем своим существом.
«Кин-тян, жаль, что ты этого не видишь… Ничего, мы обязательно сюда приедем… когда-нибудь…»
Время перестало существовать, а плохое самочувствие забылось, за что в последствие Ди себя сильно ругал. В этих местах сумерки наступают довольно рано, и настоятель предупреждал об этом. Но Тацу осознал это, лишь когда предметы вокруг стали терять очертания. Почти паника охватила его сердце – ведь он не сможет самостоятельно добраться до монастыря, а если ему придется ночевать на улице, он опять сляжет, и будет терять драгоценное время на восстановление сил.
Взяв себя в руки, он подробно расспросил прохожих о дороге от парка до монастыря. Однако его память и внимательность сильно подвели его на этот раз. Он свернул где-то не в том месте и оказался на совершенно безлюдной улице в кромешной тьме. Небо заволокло тучами. Снежинки уже начали гладить его лицо. Ни луны, ни звезд.
Тацу брел неуверенными шагами вперед, ища хоть какой-то ориентир. Ветер уже наглым образом проник сквозь его одежду и терзал его тело. В лесу было легче, ему помогал конь, даже когда луна и звезды пропадали. И, вырыв яму в снегу, можно было неплохо переночевать. А здесь… Может, постучаться в чье-то окно? Может, кто впустит слеповатого странника? Вытянув руку перед собой, Ди повернулся в сторону, где, по его мнению, должно быть ближайшее строение. И в этот момент его лицо ощутило прикосновение теплых потоков энергии. Он инстинктивно повел головой в их направлении и замер от дивного зрелища. Вдалеке сиял голубым светом огромный храм. Он манил, он звал, и Тацу ясно понял, что ему необходимо быть там, во что бы то ни стало. Этот храм – единственное, что его глаза могут сейчас видеть. Этот храм – единственное, что его глаза должны сейчас видеть.
Он не знал, сколько времени он шел, прежде чем его рука коснулась деревянных ворот, таких холодных и немного влажных под теплом ладони. Из всех их щелей струился голубоватый свет, который завораживал Тацу, заставляя не обращать внимания на слабость, на ветер, на темноту.
Молясь изо всех сил, чтобы ворота были открыты, Ди налег на них плечом и чуть не упал, настолько легко они поддались. И тут же на него обрушился освежающей приятной волной этот неистовый свет, растворяя страхи и беспокойства, возрождая грезы и желание счастья. Тацу почувствовал себя мальчиком лет пяти, которому брат сказал, что в храмах живет Бог, и что если ему искренне помолиться, он может явиться в человеческом обличии и ответить на все вопросы.
- Бог — воззвал Ди, врываясь в храм. - Я знаю, что ты здесь. Ты не можешь спрятаться, ибо твое сияние повсюду. Даже мои подслеповатые глаза видят его. Ответь! Кэси сказал, что ты всем помогаешь. Так, отзовись! Кэси не мог соврать! Он... - Тацу не заметил булыжника и, споткнувшись, растянулся на полу. Обессиленный он повернулся на спину. На него с древних икон сочувственно глядели лики святых.
«Что я здесь делаю? Почему с детских лет безоговорочно верю брату. Я ведь всегда в глубине души зову Его, этого Бога, а он никогда не приходит. Я наделал слишком много ошибок, и, видимо, не достоин». Тацу почувствовал острое желание разрыдаться в голос, как это делают дети, когда мама не обращает на них внимание. Но вместо этого он заставил себя подняться и подойти к изображению одного из воплощений Творца.
- Исса, - прошептал Ди, опускаясь на колени. От изображения изливалось приятное тепло, и продрогшее тело Тацу с наслаждением впитывало его. Ушли мысли, ушли эмоции, ушло ощущение дискомфорта в организме. Словно он стал ничем нигде никогда. И в тот момент, когда он почти исчез, в его голове четко прозвучали слова старца Романа:
«В темной комнате сидят четыре собаки, которые сторожат четыре сокровища. Чтобы добраться до сокровищ, надо прогнать собак, назвав их имена. Но открыть сокровища может лишь тот, кто осознает их в себе».
Он распахнул глаза и обернулся. Он сам не заметил, когда смежились его веки. Его не удивило, что вместо храмовой залы он очутился в каком-то подвале. Его не удивило, что с огромных сундуков на него в упор взирали четыре свирепых пса, готовых броситься и разорвать его в любую минуту.
«Это то место, о котором говорил старец», - подумал Тацу. - «Это те твари, которые уйдут, если я назову их имена». Его сердце билось спокойно, его ум мыслил ясно, уверенность жила в каждой клеточке, как никогда раньше.
Он подошел к одному из сундуков. Глаза собаки наливались кровью, шерсть стояла дыбом, а ее рык раскатами грома раздавался по подземелью. Но Ди знал, что сильнее ее, что он здесь хозяин, а не она, и должен ей это показать.
Собака лязгнула зубами почти у самого его лица. Соседняя тоже подала угрожающий рык. Молодой воин, стараясь держать дыхание ровным, еще раз внимательно оглядел животных, прохаживаясь от одного к другому.
«Долго они не смогут сидеть смирно. Как пороки, которые ты просто задавливаешь силой воли, но не трансформируешь, рано или поздно вырываются из-под контроля, приобретая катастрофические для твоей личности масштабы, так и они, удерживаемые здесь кем-то, видя цель, то есть меня, изольют на меня свой накопившийся гнев и растерзают…»
- Гнев, гнев, гнев, - проговорил Тацу, осторожно проходя между сундуков. Вдруг одна собака повернула к нему свою отвратительную голову, словно откликнулась. Ди пришла в голову мысль, что это слово может действительно быть именем этой твари. Чтобы проверить свою догадку, он снова повторил: «Гнев!». Собака снова на него пристально посмотрела, ожидая от него услышать еще что-то.
- Я отпускаю тебя, Гнев! Уходи! Уходи!
Пес злобно взглянул на Ди и послушно поплелся к двери.
«Неужели получилось?» - удивился Тацу. – «А как тебя зовут?» - мысленно обратился он к собаке с любопытством обнюхивающей оставшийся свободным соседний сундук.
Молодому воину тоже стало интересно, что в нем. Но, когда он приблизился, пес едва не бросился на него.
- Вот ты и раскрыла свою личину, Зависть! – воскликнул Тацу, уворачиваясь от клыков. Он протянул руку и погладил зверя по блестящей черной шерсти. – Ты же можешь быть хорошей псиной. – Он приблизился вплотную к ее морде и, глядя в ее желтые глаза, приказал, - служи мне! Служи моему росту! Если выйдешь из-под контроля, совсем прогоню, а пока иди, гуляй.
Собака ушла с поджатым хвостом, лишь раз оглянувшись, но не на Ди, которого явно признала хозяином, а на сундуки.
Тацу пребывал в эйфории, как игрок, которому вдруг улыбнулась фортуна, как подросток-хулиган, которому удалось избежать поимки стражниками. Он был готов кружиться по подвальному залу в танце и творить безрассудные вещи.
- А ты что смотришь, словно хочешь меня сожрать? – резко подлетел он к самому противному по внешности псу. – Ты думаешь, я по зубам тебе? - Красные глаза собаки вожделенно смотрели на него. Язык свисал почти до грудной клетки и обильно смачивал слюной каменный пол. - Ты обжорство? - Собака не обратила внимания на его слова. - Нет, ты что-то другое. В тебе есть что-то непристойное. Непристойный порок... Похоть! - Пес насторожился. - В точку... Убить бы тебя, конечно, но мне даже мысль об этом пронзает сердце. Просто покинь... уходи... Я никогда не смогу утолить твой неуемный голод. Найди кого-нибудь другого.
Собака долго не сводила своих неприятных глаз с Тацу, но, все же, потянув носом воздух, побрела к выходу.
Наконец, Ди приблизился к последнему сундуку, на котором распластался пес с белой длинной свалявшейся шерстью, вонючий и слюнявый.
- Я тебя сразу узнал! - воскликнул Тацу. - Ты — лень! Давай, убирайся отсюда! - Но собака и не думала двигаться. - Ах, так? Тогда мне придется применить силу!
Ди, рискуя быть укушенным, уперся руками ей в бок и резко толкнул. Собака, огрызаясь и оголяя зубы, подчинилась. Медленно ступая по каменному полу, она направилась к выходу. Тацу проводил взглядом этот большой белый ком шерсти. Когда последний ее клочок скрылся за поворотом, Ди осмелился повернуться к осиротелым сундукам. Они сверкали золотом и пугали тяжелыми засовами. Причудливые узоры, вырезанные на алых стенках, усиливали ощущение тайны.
«Открыть сокровища может лишь тот, кто осознает их в себе...» - Тацу вздохнул. - «Какое мое самое дорогое сокровище?».
Словосочетание «самое дорогое сокровище» отозвалось в его сердце приятной болью. Он сразу вспомнил Ясото, весь поток чувств к ней, который он никогда не сможет выразить и поэтому так глубоко хранит их.
- Любовь, - негромко произнес он. И сразу же один из сундуков с шумом отворился. Помещение наполнилось необыкновенным свечением. Это свечение влияло на все органы чувств. Тацу мог не только видеть его, но и ощущать касание этого света, проникновение его внутрь себя. Он мог слышать тончайший звук, похожий на перезвон колокольчиков. Он мог вдыхать еле уловимый аромат, свежий, как запах эвкалипта и мяты, но более теплый, более мягкий. Ди словно окунулся в море блаженства. Он не мог удержаться, чтобы не произнести вслух определения того состояния, в котором он пребывал сейчас.
- Какое умиротворение! И... радость! Такая детская радость! - сразу еще два сундука отворились, и еще два потока хлынули на него.
«От этого можно и умереть! - подумал Тацу. - Такой божественной энергии человеческое тело не сможет выдерживать долго. Оно дематериализуется, сольется с этими потоками. Умереть? Я никогда не боялся смерти. Но так «не страшно» мне еще не было. Потому что сейчас это не агония битвы, когда не успеваешь даже испуг осознать. Сейчас — это само осознание. Осознание того, что фактически ты бессмертен, ты точно не есть это тело. И, если ты вечен, какой может быть страх. Подобный опыт рождает истинное бесстрашие!»
- Бесстрашие, - произнес он вслух, и еще один поток блаженства хлынул на него из последнего открытого сундука.
Пространство перестало иметь границы, время остановилось. Тацу накрыло абсолютное безмолвие в необыкновенной белизне света. Казалось, оно растворяло в себе все переживания, горькие, болезненные воспоминания, навязчивые идеи. Он ощущал, как становится чистым листом, на который ложатся сокровенные истины, аксиомами, неопровержимыми, как сама Жизнь. Одно из открывшихся ему воспоминаний гласило, что для обретения больших знаний он должен уйти в более тонкий мир, что в этом воплощении ему не дано узнать больше положенного. Но уйти, не выполнив обещаний, означало связать себя нитями кармы, а это уже может стать препятствием на пути к знаниям даже в ином воплощении. Вспомнив об обещаниях, он вспомнил и о Кин. Ее образ хранился в его сердце, и даже белый всепоглощающий свет не смог растворить его. В море света эти чувства и воспоминания сгустились в небольшое темное пятышко.
