потому что едва лишь он их произнёс, как в стенке образовался прямоугольный проход, и из этого прохода в комнату шагнули два странных субъекта. Они были очень стройными, высокими, одетыми в примерно такую же одежду, как и Фил, и выглядели эти человекообразные существа немного придурковато, поскольку их моложавые, подобные маскам удлиненные лица гляделись чересчур уж миловидно и женственно.
– О, ангелочки! – радостно воскликнул Фил и вывесил на своей физиономии самую жизнерадостную америгадскую фальш-улыбку, на которую оказался в данных условиях способен. Однако в уме он подумал про вошедших нечто совершенно противоположное, а именно: «Фу, чёрт, до чего же они на педиков похожи! Неужели и вправду педриллы?»
– Хай, гайз! – дружелюбно, истинно по америгадски поприветствовал он сладкую парочку, про себя зорко отметив, что один из них был белолицым, даже бледным, а второй, наоборот, оказался очень смуглым, чем напомнил Филу так хорошо знакомых ему по прежней америгадской действительности наглых и ленивых афроамеригадцев.
Незнакомцы тотчас недоумённо переглянулись, после чего смуглый афроангел неожиданно злобным и противным голосом проворчал:
– Ты б ещё «хай Гитлер» тут проорал, пиндосяра! Тут тебе не мир, греховодник – тут божья приёмная, андэстэнд?
Фил похолодел. На роже смуглявого ангела играла ехидная усмешка. Второй же ангел посмотрел на Фила совершенно равнодушно и тупо, и даже от скуки зевнул.
– И мы совсем не те, о ком ты тут подумал, – продолжал компостировать Филовы мозги разговорчивый афроангел, – тут, к твоему пиндосскому сведению, таковым не место…
– А-а, – изобразил на лице понимание Фил и принялся на америгадский лад шаблонно извиняться: «Я есть суровый. Я есть очень, очень суровый…»
– Тьфу ты! – аж даже сплюнул густой слюной ангел. – Да никакой ты на хрен не суровый! Врёшь, грехофил тупорылый! А вот сейчас ты у меня и впрямь суровым сделаешься!
Он не спеша подошёл к обомлевшему Филу и неожиданно сильно и быстро засадил ему с ноги в пах.
– О-у-у-у! – выпучив глаза и согнувшись в дугу, выдохнул из себя ударенный, после чего садистически настроенный афроангел добавил ему ещё и с руки, насадив жирный Филов кухтыль на свой крепкий и острый, как оказалось, кулак.
– А-а-а-а! – захрипел до глубины души поражённый столь недружественным приёмом бедный Фил, не в силах более вымолвить ни словечка. «Вот это я, кажется, попал так попал! – ошалелой молнией пронеслось у него в мозгу, – да неужто я в аду, шиит?»
– Нет, пока не в аду! – прямо в рожу, брызгая слюною, проорал ему гадов ангел, – Ты в чистилище, хренила, и тебя ожидает Страшный Суд! И запомни своё новое имя, бывший живчик Фил – отныне ты номер тринадцать миллиардов двести сорок шесть миллионов девятьсот семьдесят пять тысяч тринадцатый! Повтори кликуху, подсудимый!
Он схватил Фила за остатки волос на его затылке и резко задрал ему голову назад. К боли от ударов сержанта-ангела прибавилась ещё и боль от выдираемых с корнями волосёнок пытаемого.
– Да брось ты, Стэн, – почти равнодушно сказал в этот момент второй ангел, – ты же знаешь, Папа не любит подобных штучек. Вечно тебя, понимаешь, заносит…
Преисполненный надеждой на ангельскую гуманность, Фил внутренне поблагодарил второго ангела, не забыв при этом отметить чудесный и гуманный, в пику первому ангелу, цвет его кожи. Однако этот ласковый и участливый ангел, подойдя к истязаемому безбожно Филу и к своему подельнику-садофилу, неожиданно строгим голосом произнёс:
– У нас же есть инструкция по обращению с грешными душами. Стэн, выполняйте инструкцию! – и обратился уже непосредственно к задранной вверх Филовой голове, причём удивительно скороговорчиво и равнодушно: Подсудимый (он повторил вышеназванное многомиллиардное число), вы имеете право на любой лад выражать голосом своё несогласие, как то: вопить, орать, визжать, хрипеть, сипеть, ругаться матом на всех известных вам языках, – но это вам не поможет ни капельки, поскольку вас ожидает всемилостивый и любвеобильный послежизненный Страшный Суд!
Он нежно взял вспотевшего от переживаний и боли Филяку за его плечо, и вдруг резко просунул вторую свою руку ему под локоть, после чего заломил ему правую конечность аж до самого отказа. Согнутый в три погибели несчастный Фил изо всех многочисленных звуков, на которые была способна его глотка, издал лишь мучительнофульное «у-у-у-у-у!»
Ту же коповскую примитивную операцию, на этот раз с его левой конечностью, с радостью произвёл и гнусный смугляк, после чего скрюченного чуть ли не до самого пола Фила эти два не́людя поволокли куда-то вперёд, и он, раскорячившись будто каракатица, и с чувством и энтузиазмом подвывая, им покорился. Дойдя же до вновь открывшегося прохода, оба цербера прихожей бога перехватили свою жертву поудобнее, раскачали затем её как следует и с силой швырнули в этот тёмный загадочный проход. Пролетев по воздуху достаточное количество ярдов, метров или как их там у них называется мер длины, бедняга Фил больно шлёпнулся о твёрдую и скользкую поверхность пола, стремительно заскользил вперёд головою и со звоном врезался в нечто вертикально расположенное и тоже очень твёрдое.
– О, май Гад, шиит! – воскликнул он непроизвольно, давая этим непреложно понять, кто на самом деле был у него богом. После этого он, кряхтя, медленно восстал на трясущиеся от пережитого ноги и с интересом огляделся кругом. Помещение, в которое он таким постыдным образом попал, было довольно странным. Оно оказалось очень просторным, но весьма пустым. Прямо перед Филом возвышался невысокий постаме́нт, о который он и шибанулся своим лбом. На постаменте стояло видавшее виды потёртое деревянное кресло с замасленными подлокотниками. Кресло было железными болтами прикручено к верху постамента. А немного поодаль, уже на гораздо большем возвышении, возвышался настоящий по виду трон, тоже вырезанный из какого-то дерева, но собою шикарный и явно новый... Потолок в помещении был ослепительно белым, а стены были не статическими, а словно бы волнообразно шевелящимися шёлковыми портьерами, за переливающимися всеми цветами радуги поверхностями которых не видно было ни шиша.
Минуты ожидания тянулись нудно и томительно, но никто в зале Страшного Суда не появлялся. Очевидно, бог был занят более важными и неотложными делами, чем осуществление правосудия над жалкою Филовой душонкой, вернее даже не над Филовой, а над тринадцать миллиардов тринадцатой. Фил в нерешительности топтался возле невысокого постамента, не зная, что ему делать. Боль от ударов и выкручиваний несносных ангелокопов постепенно и бесследно прошла. Филу сделалось вдруг любопытно, а как на самом деле выглядит господь бог: по-христиански, как словно некий дед с белой бородой – или по-еврейско-мусульмански, то есть вообще никак?
И едва он успел об этом подумать, как в помещении раздался мелодичный и приятный звон, и над возвышающимся впереди троном засверкала какая-то ослепительнейшая и многоцветнейшая пелена. Фил вытаращился на это диво, стараясь не пропустить ни мгновения, а в пелене начали происходить метаморфизические глубинные изменения. Там заколготились и замельтешили всякие неясные и ясные образы, в основном похожие на персонажей из фильмов, оставивших в Филовом воображении неизгладимый след. Это были разнообразные лики мужественных ковбоев, зевсов, антеев и посейдонов… Вот промелькнула лысая башка Юла Бриннера, затем Тарзана, Супермена, Рэмбо, Терминатора, Крепкого Орешка… Промелькнули даже лица некоторых президентов, таких как убиённые Авраам Линкольн и Джон Кеннеди, и почему-то на пару секунд из этой каши выперлась морда́са Уинстона Черчилля, не америгадского президента, но тоже почему-то в эту круговерть втемяшившегося. Черчилль злобно посмотрел на притихшего, будто мышка, Фила, состроил на своей физиономии абсолютно презрительную мину и выпустил в сторону подсудимого густой клуб сигарного дыма. Когда же дым рассеялся, на Фила сощурившись глядел… верзила-тролль Шрэк!
Однако и эта, вроде бы устоявшаяся картина вызвала в душе Фила некое неприятие. Из хари глумливого орка проросла длинноухая морда его другана осла, который улыбнулся Филу всеми своими ровными белоснежными зубами. «Этого ещё только не хватало!» – внутренне возмутился номер тринадцатый. Он зажмурился и потряс головою, желая избавиться от издевательского и кощунственного мо́рока, а когда, наконец, отважился вновь приоткрыть глаза, то увидел, что все видения к чертям собачьим пропали, и на троне посиживал развалясь… его старый знакомец судья Арчибальд Па́ттерсон, внешне очень похожий на актёра Шона Коннери, блестяще исполнившего когда-то роль знаменитого Джеймса Бонда.
Этот самый судья Паттерсон слыл по всей округе осатаневшим афроамеригадолюбом. Он всегда отстаивал интересы этих самых темнокожих граждан и люто, да, именно люто карал всех белых за проявление расовой нетерпимости, агрессивности и снобистского хамства. А тут как-то раз студент Фил, будучи по случаю некоего па́рти в немалом подпитии, возвращался к себе на хаузен, в апа́тмент. Он хотел поймать такси, но вместо такси ему подвернулись трое амбалов-афроамеригадцев, которые от нехрен делать шарились по округе в поисках их примитивных развлечений. Увидав пошатывающегося Фила, эти трое недоумков тут же направились к нему и принялись на свой дикарский афроамеригадский лад шпынять его растопыренными пальцами и что-то несвязно бормотать про какой-то там юрфак или чего-то вроде того... Фил на юрфаке вовсе не учился, поэтому возмутился до глубины души и врезал одному из этих человекообразных приматов по роже, разбив ему нос и пролив совершенно, что удивительно, такого же цвета, как и у белых, кровь тому на цветастую его рубашку. После этого акта недружественности и нетолерантности, трое чёрных злодеев основательно отметелили бедного студента, вдрызг расколошматив ему всё его бледное лицо... К счастью, мимо проезжал коповский патрульный кар с доблестным, но тоже чёрным, как оказалось, экипажем. Патрульные задержали всю четвёрку и доставили их в участок, где залитый кровью афроамеригадский бугай понёс дичайшую ахинею. Он утверждал, что свирепый расист-беляк агрессивно на них напал, когда они мирно прохаживались по окрестностям. Он их жутко заоскорблял и начал унижать их афроамеригадское достоинство совершенно некорректными и гнусными сравнениями. После этого бывший плантатор сокрушил могучим ударом нос своей тихой жертвы, и хотя те втроём вежливо пытались ему воспрепятствовать чинить над ними расистскую расправу, стараясь нежно и ласково удержать его крушащий кулак, но освирепевший от ненависти куклуксклановец сам себе нанёс в бешенстве зафиксированные в полиции физиономические увечья. И что это-де всё чистая-пречистая правда, такая же чистая, как их грязные подмышки и стоптанные носки.
На стороне этого наглого загорелого урода были двое таких же загорелых свидетелей, а на стороне избитого Фила не оказалось ни одного. По всему поэтому тупорылый судья Паттерсон впаял ему два месяца тюрьмы и три тысячи ралло́дов штрафу, за что наказанный
