который вставлялся ракетный ранец для подзарядки.
Потом через лакуну в сознании я уже иду по новостройке и спрашиваю приятеля, что не так с нашими ранцами. Он говорит, что мы неправильно использовали ранцы и поэтому их изъяли у нас.
Тут мы подходим к университету и толкаемся в толпе студентов и преподавателей. Постепенно толпа начинает разделяться на два потока: правый и левый. И меня увлекает правый поток, хотя меня тянет в левый поток. Но я подсознанием знаю, что в правом потоке всем лучше, а в левом потоке находятся неудачники, фрики, уроды, инвалиды, карлики и карлицы. Короче, те, кто справа, нормальные люди, а те, что слева, ненормальные люди. Но почему то меня тянет влево. Почему? Почему я задал себе такой вопрос? А задал его себе потому, что не нашел в своем потоке лиц «один лишь образ женской красоты». Именно в левом потоке «безмерное в его размер входило, - передо мной, во мне – одна лишь ты». Оно было еще в процессе становления, рождаясь в муках из безобразия бессознательного в прекрасный образ сознания.
- Ай-яй-яй! Сейчас придумал? – усомнился в подлинности сна Валентин Валентинович.
- Неужели я только выдумываю?
- Не обижайся на Валю. Ты же писатель! А для него как для твоего критика ты только писатель, - стала успокаивать его Светлана Васильевна.
- Да, никакой я не критик за праздничным столом, а твой друг! Но я не могу верить тому, что ты складно сочиняешь.
- Вот то-то и оно, что складно: Складно, да не ладно, - заметил Петр Петрович.
- Да, ладно, - забыли. Я вот что еще подумал. У меня такое впечатление, что мы не просто видим сны, но живем в них, проживаем уже другие жизни, - те, которые будут или уже были. Но не это только. Во сне наше Я меняет себя. Оно наше, но уже другое, второе Я, которое выходит наружу и безобразничает, пока спит первое Я.
- Иван, ты сейчас озвучил своим толкованием сна избитую тему двойничества, типичную для классической литературы, - пояснил критик.
- Да, как вы не понимаете, что пора перестать нам, интеллигентам, думать отраженно, культурно рефлексировать по поводу, по ссылке, - следует думать излученно от своего лица.
- Ваня, подожди нас критиковать. Вот ты, когда говорил о свиданиях Соловьева с Софией в комментарии Лосева, что есть простой способ открыть для себя полную реальность. Что это за способ? Скажи, пожалуйста, - попросила Светлана Васильевна.
- Да, ты и сама знаешь, Света. Нужно больше света. Чем больше света, ясности в душе, тем больше мистики. Мистика, она для посвященных людей есть не тьма неведения, - такой она представляется профанам, - но, напротив, свет знания. Например, очевидно, что на небе решили, что из людей, за редким исключением, ничего не выйдет. Поэтому небожители решили предоставить людей самим себе, как и мы предоставляем муравьям заниматься самими собой, согласно известному мистическому правилу Гермеса Трисмегиста: «Что внизу, то и вверху». Единственно, если они нам нужны, то мы используем их в своих, например, научных интересах для исследования живого мира. Так и нас утилизируют в момент смерти, чтобы понапрасну не терять энергию жизни, души и ума. Поэтому никто из высших сил теперь не препятствует уничтожению человечества безумными технократами.
- И все же я не вполне поняла, каким образом мистика позволяет человеку открыть для себя полную реальность? Другой вопрос: достигается ли мистическим путем абсолютное знание?
- Нашла, у кого спрашивать, - это у писателя-то. Да, он не знает больше твоего, дорогой мой человек, - стал отговаривать Светлану Васильевну литературный критик. – Скажи, Иван, что знаешь ты, и мы не знаем?
- Трудно ответить на твой вопрос Валентин. Между нами есть известное родство занятий, - литература, критика, журналистика и драматургия. Тем более мы преподавали или продолжаем преподавать. Поэтому можем понимать друг друга. Ведь мы живем в одном и том же мире культуры, того же самого языка. Мы люди слова, а посему способны понимать друг друга на словах. Но мистика находится вне слов. Если мистик и пользуется словами, то употребляет их не буквально как знак и даже не просто иносказательно как символ, но мифически как вещь. И все почему? Слово для него живое существо. Писатель же, лишь на волне вдохновения словом способен чувствовать его как живое слово, с которым, а не только которым, он говорит. Мистик же сам становится словом. И вот тут я не могу разобраться писатель ли я или мистик, ибо к слову примешивается еще и мысль. Именно в мысли мне становится доступна идея уже не как мысль, а как живое умное существо, которое я опознаю в слове. Наверное, я мистик в мысли, спекулятивный мистик, который пользуется словом для обострения того, что доступно ему еще до слова в мысли. Именно это состояние разумной души или души в разуме, в мысли люди неточно назвали телепатией. Телепатия – это единение мыслящего с мыслью и благодаря этому единению сообщение, выход на контакт с другими мыслящими, независимо от того, люди они или нет. Вполне возможно, что они могут быть ангелами или, не дай Бог, демонами.
Думаю, отвечая на реплику Валентина, я ответил и на твой вопрос, Света. Во всяком случае, поговорив с вами на мистическую тему, я постарался показать, в каком случае имеет смысл употреблять слово «мистика». Этим случаем является интеллектуальная интуиция, которая непосвященными в дела разума понимается в качестве мистической интуиции. Правда, есть еще наведенные, так называемые «индуцированные» душевные состояния или состояния сознания. Но как правило, Бог и его посланники в виде ангелов предпочитают ставить нас в известность или хотя бы намекают на то, что склоняют нас к наилучшему выбору, полагая нас существами со свободой воли. Разумеется, ни о каком абсолютном знании у такого существа, которое выбирает, не может быть и речи. Им всецело обладает только Бог.
- Как мило! В последний раз, когда я слушала вас, вы говорили то же самое о том же самом. Здравствуйте, мои дорогие мыслители! – эти слова приветствия заставили всех отвлечься от разговора и сосредоточить свое внимание на новом госте, точнее, гостье, для которой был заблаговременно приготовлен стул за скромным банкетным столом.
- Здравствуй, дорогая! А мы тебя уже заждались, - сказал, ухмыляясь, драматург.
Это была бывшая жена Ивана Ивановича, Екатерина Николаевна. Но она была бывшей женой не только писателя Иванова, а еще и сидевшего за дальним столом профессора Чертыкина. Вот, оказывается, почему, как вы догадались, проницательный читатель, между писателем и профессором литературы «пробежала кошка» в образе Екатерины Николаевны.
- Милости прошу к нашему шалашу, - пригласила к столу свою подругу Светлана Васильевна и, обратившись к виновнику торжества, предложила, - Иван, ну, что ты сидишь, опустив руки, поухаживай за дамой.
- Он всегда такой, - без просьбы ничего не сделает сам, - с недовольной миной объяснила Екатерина Николаевна поведение своего бывшего мужа.
- Здравствуй, милая Катя, - только и мог, что молвить Иван Иванович, обомлев от неожиданности появления своей бывшей второй половины.
- Кстати, твой «второй бывший» сидит вон за тем дальним столиком, - ехидно заметил критик, махнув рукой в сторону профессора Чертыкина.
- Валентин Валентинович, вы не бывший, а настоящий, как бы это сказать, - остановилась Екатерина Николаевна, подбирая нужное слово.
- Лучше, не надо, - попросил ее Петр Петрович, предложив такое слово, - мы все знаем, что Валя может быть еще той занозой в мягком месте нашей литературы, - чем вызвал смех у всей честной компании.
- Да, ты прочитала мемуар Ивана, который накануне я прислал тебе по почте? – продолжил дальше свое выступление драматург.
- Не успела. Но пролистала, и, знаете, нашла массу интересного о себе, чего не знала, - ответила она и вопросительно уставилась на смотревшего в пол Иван Ивановича.
Затянувшаяся пауза заставила Ивана Ивановича поднять свои глаза и посмотреть виноватым взглядом в глаза бывшей жены.
- И что говорит эта немая сцена? – спросил драматург, потирая руки.
- Послушайте меня! Праздничный ужин уже простыл. Мы для чего сюда пришли: для того, чтобы поздравить автора с выпуском его сочинения и вкусно покушать и запить или устраивать смотрины этому сочинению? – спросила Светлана Васильевна, в отчаянии всплеснув руками.
- И то, и другое, - возразил критик.
- Но одно, - наши застольные разговоры, - уже отняло время у другого, - у самого стола, - стояла на своем подруга бывшей жены автора воспоминаний.
- Света, ты права. Только позволь мне кратко высказаться по тому, что я бегло прочитала, - вежливо попросила Екатерина Николаевна. – Воспоминания - опасная вещь. Они ранят читателя, если вспоминают на книжных страницах его жизнь. Так читатель оказывается сам героем, действующим вопреки своей воле. И все почему? Потому что порой не только автор в своем комментарии превратно толкует действие героического читателя, но порой он приписывает персонажу то ли по забывчивости, то ли по игривости своего воображения то, что персонаж вовсе не совершал в жизни.
- Катя, ты считаешь меня сочинителем в дурном смысле слова? – обиженным тоном спросил Иван Иванович. – Эх, трудно угодить профессиональным читателям!
- Что поделаешь, Ваня, таков ваш удел, - писателей, - быть мишенью для критики культурной публики, - пояснил Валентин Валентинович. - И куда вы без нас денетесь?! Пропадете!
- Ну, вы будете, наконец, кушать, а не рассуждать? – возопил проголодавшийся Петр Петрович.
Честная компания с виноватым видом посмотрела на своего тамаду и молча приступила к трапезе. Стол ломился от всевозможных яств. Из горячих, но уже непростительно остывших блюд тут были и пельмени из оленины с грибным взваром, и томленая лопатка козленка, и борщ с телятиной, и корейка северного оленя с маринованной айвой и сливой, и телячий язык с яблочным тартаром. Среди холодных закусок красовались ризотто со спаржей и трюфелем, и белые грибы, запеченные в сметане, а также фуа-гра со спаржей, икра осетровая и тар-тар из лосося с черной икрой, а также разносолы и много еще чего. Из напитков была смирновка, шампанское и белое столовое вино.
- Знаете, ребята, если бы вы еще чуть-чуть порассуждали бы, то еда точно уже испортилась бы, - вовремя заметила Екатерина Николаевна, запивая козлиную лопатку белым вином.
- А мне и так она нравится! Пища богов, - возразил критик, вгрызаясь в оленью корейку. – Да, нам, интеллигентам, не понять тех, кто каждый день питается в ресторане.
- Валя, говори за себя, я не интеллигент, а интеллектуальный пролетарий, - заявил Иван Иванович, уплетая фуа-гра.
- Рус-Иван, ты зачем сейчас это сказал, чтобы напомнить мне мое происхождение? – вдруг обиделся критик.
- Как можно, Валентин. Ты вполне, как бы это сказать покультурнее, интеллигентского происхождения. Я ничего не имею против вас.
- Мне интересно, кто еще среди нас не, как выразился Иван, интеллигентского
