придется ждать, когда они уйдут.
Здесь же все в уме и складывается. Одноглазый точно знал, что у мальчишки есть деньги, и что торгует он без лицензии. И лишь один единственный человек мог выдать это страже.
– Торгаш проклятый, – шипит Исэндар, не удержавшись.
Кроме травника, никто ничего и не знал. Хозяин постоялого двора про мази не был в курсе и сказать не мог, потому как мальчик тщательно скрывал это умение от чужих глаз, и в особенности от глаз того, под чьей крышей приходится ютиться. Да и времени не так много прошло, чтобы кто-нибудь заметил. Лишь травник, один только он знал и про деньги и про мази, и именно он пугал связями со стражей, а потому никаких сомнений на счет его причастности и быть не может.
Зато, теперь есть надежда, что удастся сбежать незаметно. Только бы дураку сказать как-то, чтобы взял деньги и кинжал и ждал за городом, а для этого нужно как-нибудь пробраться на двор.
Впрочем, как назло, тут же появляется одноглазый. Не так уж много в городе есть мест, где можно купить себе кров. Все равно мальчишка вряд ли принадлежит к местным, и стражникам нужно было бы быть очень глупыми, чтобы этого не понимать. Они же, пусть жестоки или злы, или корыстны – как бы там ни было, но уж с глупостью ничего общего не имеют.
Словом, прятаться даже и так тяжело, когда никто тебя не видит и никто не знает, где искать. Будто бы красной ленточкой, какая вела самого Исэндара к алтарю богини, стражников манит туда, где можно отыскать следы мальчишки, и вот уже одноглазый заходит на постоялый двор.
Ничего не слышно, ничего не видно, а ум, как назло, рисует сразу же самые жуткие картины, про то, как одноглазый, например, пытает дурака. Сердце колотится так, что больно становится, нужно только предупредить дурака, и усидеть на месте спокойно не выходит. Только бы предупредить как-то, а так и самому можно попасться, и от этих мыслей голова раскалывается.
И вдруг, даже с улицы удается заметить, как стражник хватает за горло хозяина постоялого двора, о чем-то расспрашивая. Тогда Исэндар уже не сдерживается, вылезает из кустов, перебегает улицу, рискуя попасться, крадется, прижавшись к стене, до окна, а там уже может слышать разговор.
– …ответишь, или… – доносится голос стражника.
Его совершенно неожиданно перебивает уверенный тон хозяина.
– Ты меня не пугай, – спокойно отвечает он. – Или мы сейчас с тобой вместе к Голосу пойдем. А ну руку свою убери к чертям собачьим.
Какой-то хрип, или скрип, еще звуки возни, но выглядывать мальчик не рискует. А потом уже слышится опять голос хозяина.
– Ты меня спросил, где мальчишка, я тебе ответил, что вон их целый десяток на улице бегает, выбирай, какой нравится, – повторяет хозяин то, чего Исэндар не слышал, когда еще прятался в кустах на другой стороне улицы. – А еще раз схватишь меня, ублюдок, будешь Голосу объяснять.
И если бы только мальчик видел, как кожа над губами одноглазого от ярости подрагивает, как у собаки, готовой зарычать, то он бы больше не просидел и мгновения, напрасно рискуя. Только он не может это наблюдать и продолжает слушать.
– Еще раз ты мне про Голоса скажешь, тварь…
– И что? – перебивает хозяин. – Может, ты и его за горло возьмешь? Может, прямо сейчас пойдем к нему и ты об этом ему самому скажешь? Ты свои собачьи привычки от меня отвадь, я тебе не одна из твоих шавок.
Одноглазый так напрягается, что глядя на него, можно подумать, он зубы сломает, но затем стражник заставляет себя выдохнуть и окончательно успокаивается, будто приблизился к той черте ярости, за которую перейти уже просто неспособен.
– Хватит мне зубы заговаривать, – отвечает он уже тихим, сдержанным голосом. – Я тебя спрашиваю, где мальчик? Я ищу мальчишку. И ежели выяснится, что ты его от меня укрываешь, так я тебя по кусочкам разрежу, и никакой Голос меня остановить тогда не посмеет.
Хозяин двора спокойно вздыхает и опускается назад на табурет.
– Я тебе раз сказал, а ты все не поймешь, – говорит он. – Сколько их тут, мальчишек, сам-то представляешь? Какого тебе надо, я откуда знаю? Хочешь, попробуй объяснить, может, я и отвечу… ежели хотя бы пойму.
У стражника опять вздрагивает губа, но в этот раз он просто усмехается, опирается локтем на стойку и наклоняется к хозяину.
– Хех… черт… – улыбается он, а затем придвигается еще ближе, дышит чуть ли не в самое лицо. – Ты меня лучше не дури, братец. Я с тебя кожу спущу, ежели узнаю, что ты обманул.
– А кто тебя обманывает? – удивляется хозяин. – Или ты сам не видишь, сколько мальчишек по улице бегает?
– У тебя на дворе сколько, я тебя спрашиваю?! – хлопает стражник ладонью по стойке.
А хозяин преспокойно отворачивается.
– Один только был, снимал тут ночлег пару дней, – отвечает он безмятежным тоном, похоже, вообще ни капельки не волнуясь. – Вот только с утра ушел, заплатил, ничего не сказал.
Наконец, понимая, что большего расспросы не дадут, стражник резко оборачивается и громко командует остальным воинам идти. Хозяина постоялого двора они оставляют в покое, даже и одного вопроса больше не задают, а Исэндар едва успевает спрятаться, и чуть не попадается стражникам на глаза.
Остается теперь лишь пролезть во двор, со стороны конюшен, например, или от другой улицы. Что мальчик, собственно, и делает. Правда, тут же его и замечает кухарка, которая немедленно гонит, больно лупя по голове влажной тряпкой.
– Ах! – вздыхает она чисто в женской манере. – Да ты! А ну кыш отсюда! К нему со всем добром, а он!.. Кыш!
И объясниться не успеть, слово не получается вставить, но на счастье заходит хозяин, как раз пришедший на шум. Увидев мальчика, спрашивать он уже ничего не собирается, оглядывается хмуро в зал, быстро закрывает дверь и торопливо подходит к Исэндару.
Взяв того за грудки, мужчина подтягивает ближе, но злиться на него мочи нет, и даже если бы хозяин ни за что дал оплеуху, то и так относиться к нему хуже никак бы не получилось.
– Ты что делаешь, болван? – тихонько шипит хозяин. – А ну проваливай к чертовой матери. И так ко мне одноглазый пришел, чтоб его, так ты еще и сюда полез опять, дурень. А ну проваливай!
Так мужчина и швыряет обратно к окну, даже кухарка уже с жалостью глядит, а вот сам Исэндар ничуть не обижается. Только спросить еще хочет кое-что, но не успевает, и мужчина отвечает на незаданный вопрос раньше.
– Дураку твоему я сказал тебя на выходе из города ждать, – объясняет он. – Тебя они еще раньше приходили искать, сразу, как ушел, я его тогда и выгнал. Теперь проваливай, и чтобы духу твоего здесь не было!
И чтобы мальчик не сомневался и не привязывался, хозяин помогает ему вывалиться из окна прямо в кусты. На миг все же появляется какое-то обидное чувство, а затем мальчишка даже улыбается.
Впрочем, радость надолго не задерживается. Проклятый торгаш все испортил и теперь придется думать, как найти и разговорить Голоса. Подкупить его точно не выйдет, поскольку заработать не удалось, а в городе теперь оставаться еще опаснее, чем было в предыдущем.
Как бы там ни было, а нужно добраться до окраины. Где-то там, на дороге, соединяющей города Предгорья, ждет дурак. Он или с одной, или с другой стороны, так что искать долго не придется, лишь бы не попасться на глаза стражникам.
А это оказывается не так просто. Тело еще болит, хоть и несильно. Двигаться быстро не получится, убежать, в случае чего, может и не выйдет, а потому ни за что нельзя, чтобы заметили.
И в то же время повсюду бродят царские воины. Наверняка, не все из них даже знают про мальчика, видимо, только те, кто был с одноглазым, когда Исэндар им попался, но и эти как-то так угадывают, где искать, что мальчик несколько раз чуть не попадается.
Наконец, он становится нечаянным свидетелем того, как на свору беспризорников выходят как раз те стражники, которыми руководит одноглазый. Детей они сразу же начинают лупить, выясняя, где может быть мальчик, но никто не отвечает. Самого взрослого, которого Исэндар недавно держал за грудки над землей, расспрашивают дольше всего.
– Отвечай, выродок, – шипит на него одноглазый.
А тот улыбается, после чего берет и плюет в здоровый глаз, а после сваливается на землю и от удара меча теряет голову.
Его так и оставляют лежать на земле. Мальчик смотрит на беспризорника, сидя в кустах, и все не может понять, зачем было так глупо терять жизнь, а все же чувствует, как сильно проникся к тому, кого еще день назад всей душой презирал.
Приходится сидеть так до самого вечера, пока несколько воинов не приходят убрать мертвое тело. Затем, когда стража уходит, к кровавому пятну сходятся боязливые ребятишки, и теперь их становится так жалко, что усидеть в своем укрытии у мальчишки никак не получается.
Он тоже выходит к месту, где только что лежал похолодевший труп какого-то бездомного мальчишки, даже имени которого он так и не узнал и теперь уже не узнает.
Только вот, как можно догадаться, свора детей его встречает без почета, да и без радости. Они встают стеной, липнут друг к другу и выглядят так, будто готовы в любой миг драться. Вдруг и глаза сами собой виновато опускаются, а затем Исэндар делает еще шаг, но после тут же застывает.
Навстречу к нему выходит мелкий, пацаненок, с выкатившимся из-под рваной рубахи пузом. Руки и ноги тонкие, голова еще совсем детская, круглая. Босой, уверенный, сердитый, он расправляет плечи, глядит, выпрямив спину и сжав кулаки и хоть первым готов в бой.
Остается лишь вздохнуть, а потом Исэндар спокойно достает из маленького, старого, тряпочного мешочка, оставшегося про запас, несколько медных и бронзовых монет и протягивает их пузатому вместе с мешочком.
Сказать нечего. Ни одному, ни другому. Все так и стоят, молчат, пока, наконец, пузатый мальчуган, уверенно шмыгнув и отерев нос, не подходит, чтобы забрать деньги. Что и зачем произошло, каждый объясняет себе сам, а затем приходится торопиться и уходить, пока не наступила ночь.
В темноте искать дурака будет тяжело, чтобы себя не выдать, а потому из города нужно выбраться раньше. Да и стражники все еще рыщут, но затем мальчик вдруг застывает в кустах, не решаясь, наконец, убежать, когда такая возможность появилась.
Сейчас на пути никого. Можно легко выбраться из города, никто и не заметит, но Исэндар не спешит. Мысль теперь не дает так запросто улизнуть, держит в городе сладким чувством мести. Сейчас бы пробраться к травнику и стащить у него рецепт зелий, хотя бы один единственный, наверняка же где-нибудь должен быть записан, а читать мальчика как раз научил отец.
Это же чувство было тогда, когда удалось своре беспризорных раздать пощечины. Теперь оно угасло, но не забылось, а сейчас вспыхнуло уже по-новому.
В этот раз все иначе. Травник, в отличие от мальчишек, заслуживает самого жестокого наказания. Столько ругани в уме рождается от мысли об этом мерзком человеке, сколько ее даже слышать за всю жизнь не приходилось.
Пожалуй, можно у него даже и еще чего-нибудь стащить. И чем больше об этом думать, тем больше кажется, что лучше выход и не найти. Если бы еще стащить у него пару серебряных, вот это было бы совсем хорошо, а тогда уже можно будет подумать и о том, как пробраться тайком к Голосу и заплатить ему, чтобы тот всего лишь рассказал об отце правду.
И вновь зачем-то думается, как после можно будет навестить мать и отправиться
