– вмешалась другая женщина, пыталась приподнять Люсю. Продавец свежего сока, наблю-давший эту сцену, выбежал из-за прилавка со стака-ном воды для Люси, разразившись громогласным потоком брани на арабском, неожиданно перешедшим в «великий и могучий».
Мальчик-велосипедист потихонечку скрылся. И вообще, «а был ли мальчик?», как когда-то ритори-чески сформулировал классик. Испарился…
Слоноподобная серая туча заполонила небо, разродившись несколькими тяжелыми каплями. Дышать стало легче.
Люся открыла глаза, которые казались прозрачно голубыми топазами, независимо от отражающегося в них дождливого неба, механически пытаясь нащу-пать на груди кулон. Едва придя в себя, она неожи-данно почувствовала, что ей как-то очень не достает ее по-деревенски недообработанного топаза, словно древнего щита покоя. И вдруг она вспомнила о пре-вращенном в футбольный мяч слонике – без хобота и хвоста. Кошечка поиграла-поиграла – и на планете одним слоном меньше стало. Жизнь – не река с бакенами, что сигналят об опасности на пути проходящим мимо кораблям…
5
Едва придя в себя от произошедшего, Люся присела под козырьком одного из открытых кафе на Бен Иегуда. Дождь так и не разразился. Ощущение безза-щитности не покидало, оголяя то, что казалось давно ушедшим.
Там же неподалеку скрипач играл ирландскую мелодию. Музыка долетала до ее столика. Семь лет назад этот парень знакомился с нею. Тогда он был студентом первого курса Иерусалимской Академии музыки и танца имени Рубина. Люсины приятель-ницы поговаривали, что уже не один год он перво-курсник. Предлагал вместе поехать в Эйлат, говорил, что оттуда можно дернуть на остров любви в Красном море .
- Что еще за остров? – поинтересовалась Люся.
- Какая же ты неромантичная! Самые жгучие любовные интриги завязывались на этом острове.
- Ну, ты и гонишь! – рассмеялась Люся.
- В общем, это не столь уж важно, – не зная наверняка ни одной более или менее определенной истории, связанной с островом, прервал ее вечный студент, - важно, что остров когда-то называли Топазион. И все топазы – желтые, бесцветные, зеленые, черные, голубые – все они называются топазами от этого самого Топазиона. Так что, желаешь любви, как у Тристана и Изольды, давай махнем на Топазион!
- Кончить, как они, уж точно не хочу. А вообще-то, ты музыкант или в турагентстве подвизался?
- Не подвизался – к тебе вяжусь! А топаз, он как стеклорез. Давай знакомиться. Я – Томаз, – ответил скрипач с легким кавказским акцентом.
- Отвяжись, «Топаз», я – дама замужняя, а стеклорез тебе еще пригодится, – отшутилась Люся.
Теперь студент был уже лысым, почти всегда пьяным, играл ту ирландские песни, что-то там на «бис» и все еще числился в студентах. И долетавшие до нее звуки заунывной мелодии рассыпались Невы-павшими дождинками. Надо же, вспомнила! Вот что значит больная голова. И вообще, мало ли кто в городе пристает. Это в ульпанах на здоровую голову учат: «Говорите с каждым, кто бы с вами ни заговорил на улице. Вот тогда язык и развяжется. Только тогда и начнете говорить на иврите!» Однако проповедуют эту теорию, как правило, почтенные старцы или мужчины, ну, очень посредственные внешне. Солнце в Израиле палит нещадно. Так что сильная половина здесь перегрета и возбуждена. Никакая кипа не спасает, тем более, да и размер кипы часто не по голове. Так что для белой женщины, привлекательной, хоть на малую толику, следовать теории разговорного иврита…С развязыванием языка тебе тут же развязывают поясок или расстегивают кофточку. А потом идут по тебе, как слоны – один слон, второй слон, третий слон. А сами дородными хоботами – под юбку и даже хлипкими хвостиками в грудь. Вот и становишься серой мышкой, чтоб никто не замечал. Идешь и шарахаешься от всех помощничков по части развязывания языка. И нет защиты от этого всемирного братства.
Голова гудела. Ирландская мелодия не успокаи-вала, пожалуй, наоборот, вносила раздражающее смя-тение, словно в горле першило, хотя кофе был еще недопит… Несколько раз, словно невзначай, ее рука оказывалась в ложбинке, где еще час назад так крепко покоился топаз, словно сросшись с нею. А теперь как душа оголилась…
Таиландский топаз лежал в магазине.
6
В отличие от многих репатриировавшихся врачей Александр сдал профессиональный экзамен сразу и сразу был взят по специальности на работу. Но так как в Израиле в государственных организациях мень-ше всего любят платить репатриантам государствен-ную зарплату, то его, конечно же, взяли на «шапиров-ку» – то есть стипендию от Министерства абсорбции. Вроде бы ты и врач в государственной больнице, что для Израиля уже само по себе звучит гордо, только без пакета прав, гарантий и льгот, без оплаты повышения квалификации, без права на постоянство работы и получаешь по сетке на несколько уровней ниже, чем врач на обычной ставке. Больных на тебе - не меряно, в отличие от тех, кто на ставке, и в каждый момент – могут выгнать за милую душу. К примеру, так вышвырнули саму Люсю из орга-низации, якобы помогающей репатриантам и эми-грантам, бессовестно оставив даже без пособия по безработице. Иначе говоря, полностью зависишь от неограниченной власти и желаний твоего начальника и уж, сохрани и помилуй, если попадешь к такой-нибудь самодурке-стерве… – это из тоже же личного опыта Люси. Короче, ее начальница в своей репатриантской конторе все вопросы решала, как в собственной партийной и муниципально-эротической вотчине. Это вам не серая мышка, что тихонечко ищет кусочек сыра, – одна баба из русской глубинки за стадо слонов сойдет. Партийный список – и… по головам – новая государственная должность. Не у каждого репатрианта так замечательно судьба складывается.
Впрочем, Александру ни мыши, ни слоны не мешали – глупо жаловаться. На общем репатриант-ском фоне, хоть и не крепко повезло финансово, зато профессионально очень даже повезло. Работал по специальности аж в четырех больницах! Еле-еле на работы разъезжать поспевал. Так ведь еще там и работал! Короче, везде нужен, а одной нормальной ставки нет…
А тут еще больничный стационар в центре Иеру-салима («Бикур холим») стал этак подбрасывать Александру больных-туристов для сопровождения их за границу. Сдавал их Александр родственникам в аэропорту, а потом – день на достопримечательности. Платили мало, зато в Австрии и Дании побывал. Даже в Россию – на день – на Волгу ездил. А тут – новое предложение – Таиланд.
7
Это были 1980-е годы. Люся училась в Москве. Сын оставался у ее родителей, счастливых уже той мыслью, что их дочь, хоть и разведенная, но теперь живет высокой аспирантской жизнью в столице, а не где-то там – в неубедительной провинции Повол-жья…
Люся, и впрямь, можно сказать, жила в библио-теке. Но временами, когда глаза слипались от усталости, она покидала храм книги и спешила в центральный «Детский мир», в который съезжались родители из всех уголков России, чтобы купить своим чадам какое-нибудь новое игрушечное чудо.
Чего только она ни привозила своему Димке, но любимым оставался Микки-Маус производства Вос-точной Германии из популярного в то время мульти-ка. У него были неестественно длинные ноги – длин-нее туловища с головою – такие, что их можно было завязать в узелок. И это очень нравилось всем детям, хотя казалось уродливым всем родителям. Серая ворсистая спинка переходила таким этим же ворсом, как капюшон, на голову и ушки. И было нечто неуловимо забавное в этой комбинезонно-капюшон-ной экипировке Микки. Очень скоро Димка как-то очень по-личному начал именовать Микки Мышей и все время просил положить Мышу с ним спать. Так Мыша Микки и поселился в кроватке со Слоном-подушкой.
И каждый раз, когда мальчик скучал по своей маме-аспирантке, он еще крепче обхватывал приехав-шего из Москвы Мышу Микки. Готовые заплакать глаза ребенка упирались в искрометный, задорный взгляд мышонка, а грустные пухленькие губы чуть-чуть растягивались, далеко не дотягивая до игрушечной улыбки веселого Мыши Микки.
И все-таки… с ним было не так одиноко… Он был из Москвы, от мамы… Иногда Димка во сне инстинктивно тянулся к нему и опечаленно лепетал «мам…, мам…». Но, нащупав мягкую ворсистую спинку Микки, бормотал: «Мам-Мыша, Мам-Мыша…»
А Люся… Люся училась. Училась не только ради себя, но и ради него, чтобы ее сынишка гордился ею, чтобы после защиты диссертации получать достой-ную зарплату и обеспечить материальную независи-мость себе и своему сыну… Но всякий раз, когда она вспоминала о придуманном Мам-Мыше щемило сердце. И она подгоняла себя, как только могла, за-щитив диссертацию досрочно. За всем этим стоял Мам-Мыша – желание сократить срок разлуки и скорее вернуться к сыну.
8
Александр глянул в окно иллюминатора.
Самолет пробирался сквозь облака, как сквозь отмели на Волге. Когда-то они втроем – Александр, Люся и маленький Димка – жили на берегу в палатке на базе отдыха. Днем Димку нужно было укладывать спать. Александр или Люся по очереди читали какую-нибудь из историй Григория Остера – единственной книжки, взятой ими с собою. Александр читал Димке «38 попугаев» – веселую сказку, с которой каждый из героев – измерял своим ростом рост удава. Получилось полтора слоненка, сколько-то там мартышек и 38 попугаев!
- Пап, а сколько это Мам-Мышей будет? – не унимался Димка.
- Вот после сна и будем твоими Мама-Мышками измерять все, что только пожелаешь.
Димка уже поднялся, когда Александр стоял на берегу, расставив удочки на поплавках, то бишь поплавушки, как их называют на Волге.
- Пап, от нашей палатки до костра и до берега я уже все измерил, а вот сколько Мам-Мышей будет от нас вон до того домика?
- Какого домика? – поплавки периодически дергало. Видно поклевывало.
- Вон, до того, что на воде… – Димка указал рукою, как раз в ту сторону, куда Александр забросил удочки.
- До бакена что ли?
- Бакена? Домика! Просто он маленький. И мы все в нем не поместимся. Зато в него рыбки заплывают и выплывают. И то, что мы им говорим, они по своей почте всем-всем разносят!
- Ну, и сплетницы – эти твои почтовые рыбки, – мягко улыбнулся Александр. – Только до их домика далеко и Мам-Мышкой трудно измерить.
- А если почтовую рыбку послать?
- Это можно, – отозвался Александр. – Но сначала давай-ка подальше закинь свою поплавушку.
Одиннадцать часов полета… Благо, больной не досаждал. Все время молчал. Александр невероятно волновался:
- Кто будет встречать? – размышлял он про себя. – Будут ли встречать вообще? Кому нужен ступорный молчун в нищей стране? Сколько таких, вроде него приезжают на заработки, а потом просто не выдер-живают условий рабских контрактов платежеспо-собных цивилизаций легально, а сколько нелегально. Одним человеком больше на земле, одним меньше… А сорвался – так сорвался… Этот хоть легально работал по контракту, вот врач и сопровождает до дома – не до аэропорта, как в Европе? До деревни, что в 400 километрах от Бангкока. Почему ящик со всеми медицинскими препаратами, вплоть до аппара-та ЭКГ, дефибриллятора и набора для трахеотомии! По возвращении обязан вернуть этот ящик в компа-нию. Никогда такого не было. Значит, никто беднягу здесь давно не ждет! Не нужен он таким здесь!
Александр глянул на своего подопечного. Погру-зившись в
С уважением, Анюта