Пиппи поняла и решила Прасковья, уперевшись в неё взглядом. Ну и чтобы Пиппи не соскочила уже с её крючка мысли, завела с ней дискуссию о сложности судьбы вот таких как она публичных людей. Чьей красотой и доверчивостью пользуются все, кому не лень, и им нужно обладать большим самообладанием и крепкой конституцией, чтобы оставаться самой собой под давлением стольких негативных и завистливых на себя взглядов и ещё хуже домыслов, кои не имеют ничего общего с их настоящим.
– Так скажи, Пиппи, ты его видела? – через прищур взгляда на Пиппи, спрашивает её Прасковья. Ну а Пиппи ожидаемо делает вид, что она ничего не поняла из спрашиваемого.
– Кого? – недоумённо так хлопая ресницами глаз, ничего не понимает Пинни.
– Того самого человека, кто создан для тебя. Правда, он этого ещё не знает и тщательно это скрывает от всех, и главное от тебя и себя. А не даёт ему во всём этом раскрыться его так называемый долг перед национальными интересами (вот такой он интересный человек). – Говорит Прасковья вроде бы всё понятно, а Пиппи всё равно этого недостаточно, чтобы она уразумела Прасковью. И в чём тут причина, в том, что она из-за специфики своей работы, всегда быть на людях, в публичном поле, перестала мыслить глубинными категориями ума, либо же она продолжает играть на публику, показывая себя вот таким поверхностным человеком, чтобы было легче подвинуть человека на откровение со своей стороны и тем самым выудить из него все его секреты, которые и будут записаны в строенные во внутреннюю оболочку Пиппи камеры, то это и не поймёшь. И поэтому Прасковья со своей стороны продолжает свою игру разума, как бы переводя разговор на то, что тут представляет Пиппи на своём рекламном щите.
– Мне, кажется, что твоё предложение, – Прасковья тут кивает на билеты в руках Пиппи с турами в одно из райских мест, где находится сама беззаботность и вечное солнце, – предполагает увеличение вероятности нахождение тех самых людей, кто может себе позволить то, что мы называем отдыхом от себя. А отдых от себя – это всегда нечто противоположное тому, чем ты в обычной жизни занят. И если твои туры предполагают райскую беззаботность и дорогого очень стоят, то в противоположность им, пакетом идёт крайняя напряжённость и затратность жизни человека, решившего отдохнуть от себя вместе с тобой. – А вот из каких-таких оснований Прасковья сделала последний вывод, то этого Пиппи никак не поймёт, хоть ей и приятно было услышать такое предположение на свой счёт, которое и сбило её несколько с толку.
– Это необязательно так. – Всё же Пиппи находится в том, чтобы возразить.
– Но тебя то не проведёшь. – Усмехается Прасковья. – В чём, в чём, а в людях ты разбираешься, видя каждый день столько их. И ты уж точно выявишь, кто перед тобой стоит. Давай, говори, кто он? – А это уже совсем был непонятный вопрос Прасковьи, заданный ей ещё так, как будто они с Пиппи закадычные подруги и столько лет друг друга знают. Тогда как всё не так, и они в первый раз только сейчас встретились, и при этом вот так оффлайн.
Но как выясняется сейчас, то реальность — это не только физические и логические законы, а в ней не меньшее, а подчас большее место занимают параллельно действительности виртуальные миры, создающиеся на ходу и живущие в областях мысленного мира, являющимся проектом реализуемого вашей инициативой мира, плюс подкасты и законы жанра. И эта нейронная сеть, одна из множества других логических и иллюзорных сетей, которым вдоль и поперёк пронизан окружающий, как мы его знаем и видим мир вокруг и в себе, и определила вот такую ситуацию с Пиппи, которая есть не просто зрительное воплощение вашего внутреннего нерва, видящего в ней отклик на свои чувственные посылы, а она ко всему прочему может не только вас выслушать, когда вы, нагрузившись по самое не хочу своими переживаниями в купе со слабительным напитком, уткнётесь свои лбом в панель этого рекламного щита, но и посоветовать вам, как выйти из этого положения собственного уныния и удрученности:
– Возьми, придурок, себя в руки, подотри сопли рукавом, и мигом к нам в офис за путёвкой и за мной.
И какой бы ты не был придурок и маменькин сынок, ты берёшь себя в руки, передумав прямо здесь размякнуть и уснуть, идёшь по указанному адресу, почему-то чаще всего приводящим тебя домой. Что тоже уже не плохо, и ты остаёшься при тех своих кредитах, которые могли бы запросто растрачены не на свои желания и нужды.
Что же касается прямо сейчас происходящего разговора и общения Прасковьи с Пиппи по своей отдельно выделенной нейронной сетке, то Пиппи уловила ход мысли Прасковьи в последнем её заявлении, и посчитала, что её откровенность заслуживает с её стороны ответной откровенности.
– Что есть, то есть. – Согласно кивает в ответ Пиппи, заговорщицки улыбаясь. – И такой именно субъект буквально вчера тут нарисовался. – На этом месте Пиппи задумалась над тем, как всё-таки ей представлять этого вчерашнего субъекта для Прасковьи. Кто подруга себе ничего, но в вопросах взаимоотношений с мужским населением нужно даже самого последнего его представителя учитывать, и иметь про запас и в виду. Вдруг прямо завтра произойдёт мор мужского потенциала (а к этому дефициту и к росту себя стоимости всё так и идёт, судя по сегодняшней повестке дня), и тех, кто останется полноценным представителем своего пола будет теперь столь всего ничего, что они будут выдаваться в прокат и по талонам, и при этом не всем, а только тем, кто является активистом гражданского общества, борющегося с его пережитками. И тут самый захудалый, потрёпанный жизнью и само ничтожество тип, но со стойкой жизненной позицией на свою мужскую роль, уже не может быть проигнорирован той же Пиппи, имеющей в себе ещё природные атавизмы – женские начала, мать твоюринство.
И Пиппи решила, что чему быть, тому не миновать. И не буду я преуменьшать и преувеличивать роль посторонних для меня людей. – Так вот, – взяла вновь слово Пиппи, – прохожий человек, а это основной контингент моего наблюдения, тем и характеризуется, что ведёт и мыслит себя мимоходом, задерживаясь разве что только на мгновение на встречных для себя препятствиях. Так что мне сразу бросаются в глаза те люди, чей основной целью на данный момент не является его проходящая мимо мысль. А те люди, для кого его прохожесть есть инструмент для достижения некоей цели, как бы они не старались не выделяться из толпы прохожих, в момент мною вычисляются. Тем более они, сами того не понимая, всё делают для своего раскрытия передо мной, выбирая для своего и скрытия своих намерений от других людей именно вот такие как я закоулки и остановки для собственных мыслей.
Мол, меня заинтересовала эта рекламная вывеска, и это вполне обстоятельный и резонный предлог для моей остановки на мостовой, пока преследуемый мной человек со своей стороны остановился, чтобы завязать шнурки на своих ботинках, тогда как на самом деле он посчитал необходимым оглядеться по сторонам в плане выявить там за собой слежку. А так как ведущий за ним и в самом деле слежку и наблюдение агент 007 (другой пока что никак на ум не приходит), так умело замаскировался под обывателя и туриста одновременно (ему огромных усилий и профессионализма стоило выглядеть, как лопух и надеть на себя эти треклятые джинсы, эти шмотки не от таких как он респектабельных денди) и сейчас вот так ловко увернул себя от подозрения со стороны преследуемого им шпиона Клауса Скорцени, то тот ничего из того, что ожидал увидеть, не обнаружил, хоть ему и не понравилось предвзятое целеустремление и уверенность в своих силах, прослеживаемые во взгляде на красотку с этого рекламного щита обывателя с дороги, раскатавшего свою губу на то, что только он, Клаус, достоин.
– Тебе повезло, что у меня сейчас нет времени. – Глядя на Василия, нашего агента 007 (05 ему будет мало) испепеляющим взглядом, Клаус всё равно не смог удержаться от того, чтобы этот чужеземный для него мир не рассмотреть с позиции своего мировоззрения. Где он так и хочет всё называть своими словами и именами, и расставлять вещи и события с ними связанные, только по подобию того, как он идеологически осмысляет этот мир. Для чего собственно он сюда и был заслан иноземными спецслужбами, в чьи задачи и входит переделать и переформатировать чужеземный мир под себя. Не хрен мол смотреть на мир под другим фокусом обозрения и смотреть на всё про всё с противоположных и противовес нам позиций. А на мир, чтобы в нём был мир, нужно смотреть только с одной точки зрения, и тогда у нас не возникнет больше споров между собой каким быть этому миру.
– А так бы я тебе указал на твоё место у папарацци. – С вот такой категоричностью определяет жизнь Василия этот Клаус, видимо большой знаток вашего и кого другого мест в этой жизни. И места все эти не блещут оригинальностью и блеском нищеты, а они есть отражения вашей личной и естественной инициативы. И как можно по принципиальному взгляду Клауса на Василия понять, на кого он смотрит сквозь профиль своего к нему предубеждения, а также через призму своих шнурков, кои ему хочется почему-то изо всех стянуть не на своей туфле, а на шее своего идеологического врага, то Клаус смотрит на мир и его представителей через информационную составляющую, а иначе и никак не понять его злоупотребление этим, Феллиньевским словом.
Ну а что насчёт принципиальных расхождений между Клаусом, собой представляющим определённый его государством кластер политики и международных отношений, и выбранным им в качестве жертвенного агнца на заклание, первым встречным для вот таких его мыслей прохожего, кем, так уж удивительно вышло, что оказался агент 007 Джеймс-Василий (он так долго скрывался под чужой личиной, что уже не сможет себя осмысливать без этого имени для своего прикрытия), кто есть плоть от плоти государственной политики и проводимых ею в жизнь предубеждений против развития человека вне государственной машины, то Клаус смотрит на всю эту жизнь вокруг совершенно не так, как Василий. Хотя с Василием у него больше общего, чем с Джеймсом.
В чём же состоит неприкрытая правилами этикета и манер сермяжная правда Клауса, так это в том, что мир тут вокруг и вещи его определяющие, как бы это не странно не звучало для него, представителя одного из авторитарных режимов (все враги твоего режима есть авторитарные режимы, тотально неразумные и пагубные для человечества, традиционно и основательно погрязшие в своём ретроградстве и регрессе философской мысли; Омара Хайяма им только подавай), то его категорически не устраивала излишняя опека государственными стандартами жизни обывателя. Где ему шагу не дают сделать без того, чтобы этот шаг не отрегулировать какими-нибудь регламентами. И всё подаётся под лозунгами свободы и декларацией государством первейшего права человека, не просто быть тем, кем он захочет и на что у него хватит возможностей, а на необходимость принять своё участие в выборе себя тем, кем он только не пожелает быть.
А вот это всё привело к прямо противоположным результатам. И человек обыватель и потребитель этой системы взаимоотношения государства и его гражданина, вдруг оказался разориентирован и растерян,
