которые я смотрела. Несколько мгновений длились, растягивая паузу, превысившую все допустимые такты, но позволившую мне развернуть веером гипотезы, отмести несостоятельные и оставить предположительно верные. А тем временем взгляд его проникал в меня насквозь, словно я не имела плотности, и овладевал мной безо всяких помех, поглощая полностью, без остатка. И я отдавалась этим глазам со всей страстью, понимая, что сопротивление бесполезно.
Неясным образом мы оказались за колонной в конце платформы и непонятно как начали целоваться. Потом он потащил меня за собой, и я шла как во сне, удивляясь изворотливости своего разума, отодвинувшего на задний план чисто физиологические восприятия и застелив сознание некой дымкой, через которую все стало казаться чарующе притягательным. Поцелуи незнакомца требовались мне подобно влаге в знойной пустыне, и оттенки вкуса не примешивались к ощущению свежести чистой воды; мои губы жаждали утоления и даже непроизвольно причмокивали.
-Поехали ко мне,- сказал он, еле сдерживая прерывистое дыхание, и я кивнула, плохо соображая основной частью мозга, тогда как малая, но плотная его часть очень сметливо прикинула, чем это мы будем заниматься. Голос незнакомца прозвучал несколько сдавлено от возбуждения, но я восприняла этот похотливый призыв как страстный музыкальный аккорд: он разбудил во мне спящие животные силы. Помню, но смутно, что звуки стали менее отчетливыми, будто их поглощала невидимая толща воды. Да и сама я как бы плыла, не вполне ощущая собственное тело, а лишь его отдельные точки: ладонь, которую держала мужская рука, а еще живот, почему-то дрожавший у меня мелкой дрожью, точно лист жести под градом дождевых капель.
Что такое случилось со мной тогда, объяснить не могу, но у меня не было сил сопротивляться. Хотя краем сознания я все-таки подумала, что это вероятно мой тип мужчины, и даже отметила, как прилично он одет: на руке у него блеснул "роллекс", а галстук стоил не менее ста евро (насколько все-таки практичен женский ум). Как подобный плейбой оказался в метро, оставалось загадкой. Я и сама сюда попала случайно, начисто забыв о назначенной встрече с подругами и девичнике, для которого везла апельсины.
А незнакомец тем временем несколько раз останавливался и впивался в меня поцелуем, но как-то мы все-таки добрались до его машины. Там он снова накинулся на меня, и мы не могли разъединиться несколько минут.
-Как тебя зовут?- с трудом смогла я спросить, на что он, продолжая меня целовать, достал из внутреннего кармана паспорт и свободной рукой протянул его мне. Кое-как мы поехали. В голове стоял туман, ощущаемый мною как нечто материальное, струящееся и обволакивающее, но, прорываясь к реальности, я все-таки смогла прочесть фамилию и имя в паспорте. Впрочем, кроме имени уже через минуту все вылетело у меня из головы. Кирилл и вовсе ни о чем не спрашивал, глаза его были затянуты поволокой, которая передавалась и мне,– я впитывала ее точно губка и, отяжелев, все ниже погружалась на дно сознания.
Не помню, как мы добрались до его квартиры: все уплывало у меня из-под ног, и я усиленно старалась удерживать равновесие.
-Ты пахнешь, как я хочу, как всегда мечтал. Ты – моя женщина…- в беспамятстве шептал он, раздевая меня, и не прошло десяти минут, как мы соединились. Это повторялось и повторялось с перерывами на отдых, но каждый раз мы в каком-то радостном безумии с животным восторгом бились в конвульсиях, будто через нас пропускали разряды тока. Мое имя он узнал через пять часов,– до этого оно ему просто не потребовалось, поскольку общались мы лишь отрывочными звуками.
-Алина, А-ли-на, Аля,- распевал он на все лады, как полный идиот, с блаженной улыбкой.
Два дня мы не могли ни о чем думать, кроме почти беспрерывного секса, чередуемого душем, приемом пищи, сном в обнимку. Возможно, мы разговаривали, но память сохранила лишь наслаждения плоти. Что это было? Какое-то сумасшествие. Я отключилась от своего разума, превратившись в некий начиненный нервными окончаниями орган вожделения и удовлетворения. Тело мое дрожало от каждого прикосновения и ежеминутно разражалось каскадом пульсаций.
Через двое суток мне было трудно ходить и сидеть, но сознание так и не пришло в норму, напротив – опьянение усилилось. Мобильник трезвонил без умолку, мои родители просто с ума сошли, потеряв со мной связь, и Кирилл решил таки отпустить меня ненадолго домой, из чего я почему-то сделала вывод, что он разумный человек.
Сейчас я вспоминаю свое состояние с содроганием, поражаясь тому, насколько мой рассудок тогда покорился инстинктам. Будь незнакомец кем угодно – преступником, сумасшедшим, наркоманом,– это никак не остановило бы меня; главным оказалось физиологическое притяжение. Чувственная интуиция безошибочно нашла полновластного хозяина женщины во мне, а идеалы и увлеченность моего интеллекта самым ужасающим образом совершенно обесценились рядом с мощным биополем мужского существа. Мало того, я самодовольно упивалась тем, что Кирилл, не раздумывая, готов был сделать для меня все, хотя совершенно не понимала, чувствую ли к нему любовь. На мои мечты о ней это не слишком походило, тем не менее через месяц после знакомства мы поженились, поскольку сила физического влечения решила все, затмив доводы рассудка.
***4
Кириллу исполнилось тридцать лет, и он работал топ-менеджером в преуспевающем холдинге. Мать его вышла замуж вторично, а сам он уже почти семь лет жил один. Имея прекрасное двойное образование – военного инженера и финансиста – он хорошо зарабатывал и уже готовился к созданию собственной фирмы, для чего интенсивно занимался созданием начального капитала. С помощью мужа матери и собственного отца Кирилл почти укомплектовал свою будущую команду, тщательно отбирая людей и находя профессионалов как алмазы в породе. Я частенько слышала разговоры о ценных бумагах, инвестициях, электронных торгах, но не вникала в дела мужа, потому что работала в сфере науки, увлеченная только ее проблемами. Он уважал моих коллег, однако к моим занятиям относился с некоторым предубеждением, поскольку считал, что женщина должна жить иными интересами. Правда, ни на чем не настаивал, да и я не выказывала ни протестов, ни согласий, ибо и сама не слишком то понимала, чего по-настоящему хочу.
Кирилл не менее меня был увлечен своим делом, поэтому говорить друг с другом о внешней, активной стороне жизни поверхностно каждый из нас избегал, отдаваясь во власть любовной неги и погружаясь во вновь рожденный общий мир. Понимание между нами если и было, то лишь на физиологическом уровне: наше близкое общение почти полностью сводилось к постели, где мы не разговаривали, а только издавали какие-то нечленораздельные звуки, дышали и сопели, точно на погрузке угля. Но нужно признать, муж прекрасно устраивал наш быт и оказался достаточно практичным и рациональным человеком.
Больше всего мне нравилось то, что он ни в чем не мог мне отказать, и я забавлялась какими-то глупейшими капризами, не касаясь, впрочем, серьезных вопросов и не предъявляя ему сколько-нибудь весомых требований. Тем не менее порой ему было достаточно трудно угодить мне, поскольку приходилось идти против самолюбия и даже, что намного важнее, поступаться некоторыми принципами, от чего он чрезвычайно страдал, ведь, несмотря ни на что, все-таки выполнял все мои прихоти. А я, не осознавая своей жестокости, наблюдала за ним в эгоистичной уверенности, что имею право его мучить, впрочем, в ответ отдавалась ему полностью, без остатка.
Как-то он обронил в задумчивости:
-Никогда бы не поверил, что все ценимое мной раньше потеряет для меня значение, но ты сделала это со мной.
И действительно, я имела над ним неограниченную власть, однако мне даже в голову не приходило использовать это хоть как-то; меня поглощало лишь одно желание: быть его женщиной. Являлось ли это счастьем, сказать трудно: я находилась в состоянии невероятного оглупления, что, кстати, прекрасно осознавала, но с чем даже не пыталась бороться.
Все свободное время мы проводили в какой-то невообразимой круговерти – с друзьями, на вечеринках, в ближних и дальних поездках. Первые месяцы нашей совместной жизни проплыли в моем сознании покрытые туманом. Смутно могу припомнить хоть что-то кроме состояния животного блаженства. Никого кроме Кирилла я не видела и не слышала, правда, при этом не могла бы сказать: злой он или добрый, скупой или щедрый, умный или глупый,– я понятия обо всем этом не имела. Думаю, он находился в таком же положении,– мы оба были слепы и глухи ко всему на свете, кроме призывов плоти. Стоило нам остаться наедине, мы набрасывались друг на друга, точно оголодавшие звери. Это могло происходить везде: будь то туалетная комната у друзей на вечеринке или салон автомашины где-нибудь в уединенных кустах. Выпив в ресторане чуть больше нормы, я почти теряла человеческий облик и начинала расстегивать рубашку мужа на глазах у окружающих, а он, извиняясь, хватал меня в охапку и увозил домой, где от рубашки оставалось одно воспоминание.
Только на работе я переключалась и становилась на время прежней. Кирилл специально почти никогда не звонил мне днем из опасения выбить меня из колеи, хотя сразу заявил о неприемлемости того, чтобы я работала. Но, превознося мои желания, он покорно мирился и с моей работой, и с неуемными капризами, которые, кстати, я капризами вовсе не считала, и которые выполнялись им со странной смесью наслаждения и отчаяния.
Мои родители были очень довольны: по их мнению, в мужья я выбрала обеспеченного и серьезного человека. Он о чем-то подолгу беседовал с моим отцом и умел развлекать мою мать, осыпая ту комплиментами, я же как недоразвитая, не вникая ни во что, все время улыбалась и без остановки тарахтела, что у нас все замечательно, и муж подарил мне то-то и то-то, а еще – мы едем отдыхать на Сейшелы, но главное: мы любим друг друга, любим, любим... Правда, мой разум находил "такую" любовь несколько странной и даже противоестественной, а то обстоятельство, что я ничего не только не выбирала, но вообще потеряла последние остатки воли, описать кому-либо казалось мне постыдным.
Лучше всех меня всегда понимал отец, однако я редко открывалась ему, а возлюбленную мамочку после нашего соединения с Кириллом от меня словно кто-то насильно отодвинул на недосягаемое расстояние. Я и раньше не была с ней сколько-нибудь искренна, но во мне жила надежда, что при желании всегда можно все ей поведать о себе и получить совет, любовь и заботу. Теперь же путь к ней был отрезан: откровенничать об интимных сторонах своей женской жизни казалось мне невозможным в принципе. Моей нянькой во всех отношениях стал муж,– именно он притаскивал меня домой, умывал, раздевал и укладывал в постель, если я была пьяна после вечеринки.
Хозяйством нашим занималась приходящая горничная. Иногда я что-то гладила – это запечатлелось в моей памяти более отчетливо: я всегда ощущаю некие вытягивающие напряжения от утюга и других электроприборов, что может даже рождать у меня слишком объемные фантазии. Нечто подобное происходило со мной и в моей
