новой жизни, по крайней мере, она напоминала мне череду каких-то нереальных картин.
Сейчас мне кажется, что это была не я, а какая-то ненормальная. Как при этом мне удавалось работать, понять не могу. Хотя многое из своих прежних ощущений я очень хотела бы описать Марте. Думаю, она как специалист по бионике и психологии заинтересовалась бы, а как женщина разносторонняя и вдумчивая дала бы дельный совет. Именно Марта в свое время полушутя утверждала, что женское сознание при интенсивной интеллектуальной деятельности остается во многих своих сферах на уровне подростка или даже ребенка, компенсируя этим перенапряжение мозга в определенных зонах. И действительно, уровни моего сознания были развиты неравномерно, и я вполне ощущала свою зрелость и силу с одной стороны наравне с инфантильностью во многом другом.
Впрочем, свои смутные раздумья об этом я как бы размывала внутренним взором, страшась осознанно погружаться в данную область, ибо не находила сколько-нибудь рациональных символов для ее неясных категорий. Ведь, несмотря на мою веру во всесилие математики с ее безграничными возможностями открывать последовательности даже в хаосе, рассудочные методы познания в хаосе души были недейственны. В этой сфере я целиком полагалась на интуицию.
Уединенная жизнь на даче – вот что мне нужно сейчас. Крыльцо и Бабушка, сидящая на нем подолгу. Только к обеду, когда солнце начинает сильно припекать, я кормлю ее и отвожу спать. Эти простые действия странно оголяют боль в сердце, ведь когда-то моей мечтой было прижаться к ней. И вот сейчас мечта осуществилась, но это уже вовсе не та бабушка, что так требовалась мне, хотя ее душа по-прежнему властно притягивает мой разум.
С Додиком мы не виделись несколько месяцев. Он иногда звонил, все время одолеваемый какими-либо трудностями: с жильем, деньгами, с родителями жены. Я пропускала его жалобы мимо ушей, потому что вернуться к нашей с ним работе, требовавшей полной самоотдачи, в моем тогдашнем состоянии было для меня попросту невозможно.
Додик, дабы хоть как-то зарабатывать на жизнь, крутился вовсю, но по нашему обыкновению возил меня иногда развлечься в компанию своих друзей. Он вообще обладал чрезвычайной общительностью, и его обаяние простиралось на самых разных людей, круг его знакомств был широк и очень разнороден.
Более всего из предлагаемого Додиком набора нравились мне литературные сборища, где верховодил его приятель Цитов. Додик пописывал несуразные стихи, громко именуя их верлибрами. Подрагивая от волнения, он выставлял свои шедевры на устный разбор, что являлось обыкновенной практикой в данном объединении, а я при этом служила ему группой поддержки. Он страшно переживал, и, блистая взором, поминутно вскакивал, потел и ежился, но молча ожидал своей участи, пока члены данного клуба с высокопарным пафосом безжалостно критиковали товарищей по перу. Каждый из них втайне надеялся, что его-то злая доля минует, но Додика долбили с особой основательностью, не оставляя камня на камне в его творениях.
На мой взгляд, приличные стихи из всей этой поэтической братии писал только сам Цитов. Остальные творили дилетантщину, но Додик уверял, будто жена Цитова пишет стихи еще более значительные, хотя прочесть их мне пока не довелось ввиду того, что Цитов готовил к изданию ее поэтический сборник и до времени не обнародовал его содержимое. Особу эту я не видела, поскольку на тусовках литобъединения она не объявлялась, но поговаривали о ней, как о девушке весьма утонченной.
Цитов работал в "Мужском стиле", любимом журнале Додика, весьма гордившегося знакомством с его создателями. Додик вообще являлся откровенным и беззастенчивым снобом и очень надеялся на престижное и интересное общение с друзьями Цитова вне литобъединения, ибо уверился, что через них будет вхож в широкие художественные и литературные круги, к чему очень стремился. Меня он убеждал, что возле этого мира всегда крутится большой бизнес, где только и есть вероятность найти спонсоров для нашей работы, и даже приобрел на одной артистической тусовке картину некой Алисы, ставшей в одночасье модной художницей. Нужно признать, вещица, доставшаяся Додику, действительно была необычной и притягательной. Но особую ставку мой друг делал на некую Нору, возле которой вилось много всякого народу, и в круг которой он чрезвычайно изворотливо "втирался" через свою жену Соню.
С Никитой – главным редактором журнала – Цитов познакомил меня именно на приеме у Норы, но из-за Бабушки я редко вырывалась в город, да и наша с Додиком тема слишком поглощала меня. А друг мой разрывался между мной, домом и работой в компьютерной фирме, куда его по дружбе пристроил Цитов.
В свое время для владельца этой компании мы оборудовали инвалидное кресло, начинив его электронной системой собственной разработки с элементами искусственного интеллекта. Поэтому Сережу до его женитьбы я знала достаточно хорошо и очень уважала за сильный характер и ум. Правда, я давненько его не видела, поскольку он больше не нуждался в инвалидном кресле, а жена его, как я слышала, женщин к нему на пушечный выстрел не подпускала и, по словам знакомых, была не слишком любезной дамочкой. Но Додик, работавший под ее началом вместе с одним юристом, превозносил свою патронессу.
Сослуживец Додика, Максим, оказал ему значительную помощь в деле о наследстве, вдруг свалившемся от одного дальнего родственника. У моего друга вообще имелось множество еврейских тетушек и дядюшек за рубежом, но этот родственник, что называется седьмая вода на киселе, всем на удивление оставил незадачливому племяннику приличную сумму, чем очень поддержал его семейство, ведь Соня родила двойню, и они очень нуждались. Правда, Додику вменялось завещанием издать дядюшкины мемуары в России, что и было сделано очень быстро и дешево через одну полиграфическую фирму. К удивлению Додика данные воспоминания привлекли одно издательство, и оно даже предложило за них некоторую сумму. В этом Додика также консультировал Максим, убеждавший его не спешить, а поискать более выгодных предложений, ведь родственник, оставивший наследство, оказался человеком интереснейшей судьбы и вдобавок, похоже, обладал недюжинным литературным дарованием, чего самовлюбленный племянник не оценил, как ни вчитывался в текст рукописи, ибо увлекался иной литературой.
Несмотря на помощь родителей и наследство, позволившее приобрести неплохую квартиру в пределах Садового кольца, Додику, как отцу двоих детей, приходилось в поте лица зарабатывать на жизнь своей семьи. С Максимом они с тех пор очень подружились, ведь тот с большим уважением относился к нашим изысканиям и частенько при необходимости подменял друга на работе. Да и мог ли кто сопротивляться чарам Додика?!
***5
Фирма Сергея специализировалась на поставках оргтехники, и Додик с Максом занимались ее таможенной "очисткой". Для комплектации и хранения компьютеров по поручению Сергея они сняли большой сухой подвал, который посещали по очереди. Помещение это являлось складом, хотя и не слишком удобным, поскольку товар приходилось таскать через парадное, зато здешний консьерж выполнял по совместительству и роль охранника, да и мизерная арендная плата играла не последнюю роль.
Макс имел диплом юриста, но работа в солидной адвокатской конторе без протекции оказалась недосягаемой, и он, потыркавшись немного, удовольствовался вполне приличным окладом на более скромной должности без названия. В фирму, где он теперь работал, его устроили друзья, вполне серьезные люди, да и директором у него была особа с образованием экономиста. Поэтому Макса поначалу несколько удивляло то, что в напарники ему дали совершеннейшего шалопая. Однако очень скоро он подружился с Додиком.
В отличие от своего нового приятеля, Макс по натуре был чрезвычайно аккуратен и собран, в делах любил порядок и по обыкновению после рабочего дня всегда проверял помещение склада, где однажды и обнаружил спящую на коробках чумазую девчонку.
-Как ты сюда попала?- растолкал он ее, уязвленный в самое сердце тем, что кто-то смог проникнуть в святая святых, в самый центр доверенных ему ценностей. Здание охранялось, и Макс был убежден в надежности избранного хранилища, но вера его разбилась в прах нарушительницей, которая никак не могла после сна сообразить, чего от нее хотят. Макс в негодовании готов был схватить ее и выволочь на свет, однако, придирчиво оглядев непрошенную гостью, умерил свой гнев и решил спокойно все выяснить. Этому способствовал вид девочки: в глаза бросалась изысканность одежды и внешняя привлекательность маленькой преступницы, хотя руки и щеки ее были перемазаны чем-то вроде сажи.
-Так, давай рассказывай, как ты сюда пролезла, иначе я тебя в милицию сдам,- сказал он строго, чтобы развязать ей язык. Юная особа сладко зевнула и подняла на Макса изумительно ясный взгляд, а потом, пройдя в дальний угол подвала, отодвинула металлический лист и показала лаз, который скрывался за ним.
-Мы с детства тут с мальчишками играли в разбойников. Я понятия не имела, что здесь теперь склад. Но не прогоняйте меня, я ничего не трону. Мне необходимо где-то переночевать одну ночь.
Макс оглядел ее с ног до головы и усомнился:
-У тебя, что же, дома не имеется или с родителями проблемы? Рассказывай все подробно, иначе точно сдам в милицию. Во-первых, кто ты?
Девочка, вполне пришедшая в себя, отвечала без малейшего волнения:
-Меня зовут Моника, мы из российских немцев. Гостила у маминых друзей на даче, а дома увидела, что у папы украли одну вещь, очень ему дорогую. Но подумать он может только на меня; вот я и ушла, будто пока с дачи не вернулась.
-А где твоя мама?
-Мы живем вдвоем с отчимом, он мне как отец, а мама уехала на море со своим новым мужчиной.
Подумав немного, Макс сказал:
-Ладно, если приготовишь яичницу с беконом, можешь сегодня заночевать у меня на даче – это в часе езды отсюда. Только дай свой паспорт, чтобы не натворила чего.
Девочка поспешно кивнула, вытащила кошелек с документами и протянула ему. Почему Макс решил, что повезет ее на дачу, он и сам не мог бы ответить. То ли потому, что она была очень симпатичной, то ли ему стало жаль ее, хотя, окажись она мошенницей, трогательную историю легко смогла бы сочинить. К тому же наличие отчима и любовника матери рисовало ему картину семьи со сложными обстоятельствами, а Макс подсознательно избегал знакомиться с девушками из "трудных" семей. Он слишком хорошо помнил себя семи лет от роду, когда родители развелись. Детские страдания по этому поводу до сих пор терзали его сердце, хотя давно преобразовались и даже пошли ему на пользу, выработав в нем стойкость характера и самостоятельность.
Словно опомнившись, он вдруг осознал, что помимо воли с нарастающим вниманием разглядывает девочку, и ощутил, как теряет, если уже не потерял, опору: взгляд юной незнакомки, беспечно и легко обращаясь к нему, мимоходом подхватывал его как пушинку и увлекал за собой.
В машине Макс не заговаривал: любой разговор, по его мнению, сейчас выглядел бы неуместным. Ну, согласился он
