армии. Семьи не завёл, потому как женщины любимой не встретил. А лошадей всех любил.
— Что ж это за нелюди на нас идут? Какие ведьмы их на свет произвели? Чьи они лохматые титьки сосали? — бормотал, страдая, Семёнов. — Ладно, люди на людей войной пошли... Лошадей-то за что? Ну, глянь, командир!
— На людей насмотрелся, — буркнул, почти огрызнулся Говорков.
— Встречу какого немчуру, убью до смерти, — зло цедил сквозь зубы Семёнов.
Раненая лошадь на дороге вдруг попыталась вскинуться на дыбки. Кто-то выстрелил — то ли опасаясь безумия животного, то ли решив прекратить его мучения. Лошадь снова попыталась вскочить… Ещё один выстрел… Лошадь боролась за жизнь. Ещё выстрел… И ещё… Наконец, глаза лошади перестали быть живыми…
Мёртвые броневики с огромными дырами в бортах, края которых лохматились зазубринами железных лепестков. Металлический остов и голый мотор полуторки, у которой взрывом снесло кузов и деревянную кабину. Другую машину развалило на куски, сплющило передок, словно огромной кувалдой. Рядом тело пулеметчика без ног и одной руки. Оторванная по колено нога в ботинке с размотавшейся обмоткой лежит неподалёку в кювете. Целая рука сжимает приклад пулемёта Дегтярёва, застрявшего сошками в задке телеги — видать, стрелял в самолёты. Рыжие сгоревшие танки, толстый металл которых прошит бронебойными снарядами. Пласты железа разодраны, искорёжены, скручены в спирали. На некоторых видна бурая засохшая кровь, около других лежали обугленные останки танкистов…
Ни у кого из проходящих и мысли нет захоронить погибших. Не до того.
Чудовищная картина не вязалась с тишиной зеленеющего леса.
Прошли совсем немного — и вновь на всю дорогу чадящие танки с вывихнутыми башнями, разбитые пушки, автомашины и повозки с военным снаряжением.
У грузовика с изуродованной взрывом кабиной и разбитым кузовом среди разбросанных вещей мёртвая женщина с оторванной ногой в задравшейся юбке. Пожилой сержант, прибившийся к роте Говоркова, нагнулся, чтобы одернуть юбку… Под ногами убитой увидел мальчика лет двух. Из развороченного бедра торчала сломанная кость. Лужица крови застыла тёмным студнем. На закрытых глазах малыша вздрагивали веки, а пальчики рук непроизвольно шевелились.
— Живой! — воскликнул один из бойцов. — Перевязать мальца надо.
— Лицо белое, кровью малый изошёл, — остановил бойца сержант. — Если в больницу срочно, может и спасли бы. А так помрет. В долгих мучениях…
Сержант ухватил себя за нос, сжал переносицу что есть сил. Похоже, чтобы удержать подкатившие к глазам слёзы. Вынул из кобуры наган.
— Ничего тут не сделаешь, а малого от страданий избавить надо… Вы идите… Негоже на такое смотреть…
Бойцы, словно испугавшись чего, заторопились вперёд, толкаясь, как в тесноте.
Говорков оглянулся.
Сержант, не снимая пилотки, перекрестился.
Говорков отвернулся.
Сухо выстрелил, словно громко чихнул, наган.
В сторону от дороги уходил сгорбившийся сержант, который не захотел быть с теми, которые видели сотворённый им ужас.
Старшина Семёнов остановился, вяло всплеснул руками, уронил их в полной безнадёге. Помотал головой, как пьяный, пробормотал с болью:
— Кто разучился плакать, научится заново, увидев это.
Вдалеке дымились руины расстрелянного города.
И с окольной дороги пришлось уйти, достали «лаптёжники» — немецкие пикирующие бомбардировщики.
Долго блуждали по лесам и перелескам, спали урывками в мокрых от росы кустах. В промокших гимнастёрках ночами изнемогали от холода.
Однажды остановились на ночлег в селе. Немецкая разведгруппа вошла в село. Гренадёры забросали хаты гранатами.
Вырвались, потеряв несколько человек, потому что спали в сараях, чтобы не обременять хозяев. Снова прибились к отступавшему потоку. Шедший в толпе контуженый боец вдруг закричал: «Спасайтесь! Немцы окружают! Нам конец!». С вылезающими из орбиты глазами, с винтовкой наперевес кинулся бежать, выстрелил. Перепугавшись собственного выстрела, завертелся на месте, как загнанный зверь, попытался достать какого-то командира штыком. Командир выхватил пистолет, застрелил безумного.
Паника заразна. Какой-то политрук рвал с рукава красную звезду — знак отличия политработника. Прошёл слух, что немцы политработников в плен не берут, расстреливают на месте. Поняв, что накрепко пришитую звезду не отодрать, принялся суматошно мазать красное грязью. Звезда не замазывалась! Снял китель, бросил в сторону, убежал в нательной рубахе...
***
Откуда-то с востока донеслись приглушённые звуки пушечных выстрелов.
— До линии фронта дошли! — обрадовались бойцы.
— Прибавить шаг! — скомандовал Говорков и трусцой направился в сторону выстрелов. Рота побежала следом.
Бежали по перелескам с полчаса.
Пушки стрелять перестали.
Минут через пятнадцать услышали отдалённые автоматные очереди.
Бежали ещё. Стрельба давно прекратилась.
Запыхавшиеся, вспотевшие, усталые выбежали на край поля.
Среди стрелковых ячеек и обрушенных орудийных окопов с вмятой в землю батареей дивизионных пушек по краю поля в переломанном кустарнике и на самом поле лежали тела красноармейцев и командиров, пробитые пулями, раздавленные гусеницами, исковерканные взрывами, разорванные пулеметными очередями. Много. Рота, может, больше... Оторванные руки и ноги. Лужи крови у тел, над которыми с противным жужжанием уже роились мухи.
Посередине поля громадина немецкого Т-3 (прим.: это по советской терминологии. По немецкой — PzKpfw III). Воняло горелой резиной, взрывчаткой и кровью. Кровью пахло густо, как на скотобойне.
Бойцы, остановившиеся чуть сзади и вокруг Говоркова, придерживали шумное, запалённое дыхание, ошарашено смотрели на побоище.
К роте Говоркова из кустов, из ямок вылезали и подходили бойцы разбитого подразделения. Их становилось всё больше. Они окружили подошедшую роту огромной толпой.
— Штук десять танков, да бронетранспортёров с гренадёрами, — выпучив глаза, суетливо доказывал себе несметность немцев перепуганный боец. — А у нас что? Четыре пушки… Разметали немцы батальон. Человек тридцать в плен взяли. Расстреляли комиссара и двух, на евреев похожих.
— Наши сидели под охраной возле подбитого танка, — перебил говорившего другой боец и махнул рукой в сторону горевшего танка. — Немцы танк чинить пробовали. Смеялись, лопотали что-то. С ремонтом не получилось у них. Хотели на буксире утащить, тоже не получилось. Пленных расстреляли и ушли.
— А вы где сидели? — зло спросил Говорков. — Из кустов наблюдали, как ваших товарищей расстреливают?
— У них танки, — огрызнулся подошедший старший лейтенант без фуражки с винтовкой за плечом. — Что мы против бронетехники?
— Танков всего десять было, — сказал Говорков. — А вас сейчас триста, не меньше. А было все пятьсот. Кто бежит, того убивают. У вас и пушки, и гранаты. Могли сражаться.
— Могли… — смущённо огрызнулся старший лейтенант. — Да только бойцы у нас необстрелянные… А у немцев бронетехника... В момент смели.
— Да уж… Немцы чухаться не дают, — остыв, согласился Говорков, вспомнив разговор с комиссаром об армии новобранцев. — Бьют танковыми кулаками…
= 2 =
Сосед справа пошёл на прорыв в сторону посёлка Мосты. В Мостах единственная на всю округу переправа через Неман, которую пока держали советские войска. Пробившись к Мостам, батальоны смогут вырваться из окружения.
Командир полка приказал поддержать соседа.
Двигались стремительным маршем. Лошадей, тянущих пушки и телеги, гнали вскачь. Бойцы и командиры бежали. Слышался топот ног, тяжёлое дыхание, бряцанье оружия и редкие команды-просьбы: «Подтянись, братки!».
Минометчики задыхались. У одних на спинах плиты от минометов, у других на плечах трубы, у всех на каждом плече по две мины, связанные за хвосты, за спиной — винтовка и вещмешок, шинельная скатка наискосок, противогазная сумка на боку, тяжеленная каска на поясе.
Не легче пулемётчикам: один тащит за спиной станок, другой на плече, как бревно — тело пулемёта. Третий — щиток, четвёртый в двух руках — коробки с лентами.
Выбивающиеся из сил красноармейцы бросали на обочины мешавшие противогазы и тяжелые каски.
Выбежали на дорогу, сжатую с двух сторон густым лесом. По обочинам чёрной, изрытой взрывами, сожжённой земли громоздилась мёртвая техника. Сгоревший Т-34. Из люка свесилось тело танкиста. Нижняя часть обгорела до черноты. На спине задрались недогоревшие остатки чёрного комбинезона, оголилась неживая белизна тела.
Воняло нефтяной гарью, бензином, горелой резиной, взрывчаткой и тухлым мясом.
На земле труп с разорванным животом… Много трупов повсюду…
Земля раздавлена и взорвана. Когда-то чистый ручей забит трупами — отбросами войны. Зелёные рощи, душистые луга пропахли зловонием от распухших в летней жаре трупов людей и лошадей.
Откуда-то, будто поджидали, выскочили два «юнкерса», промчались над колонной, стреляя из пулемётов и бросая бомбы. Похоже, «юнкерсы» здесь караулили советские колонны, втягивающиеся в узкое пространство.
Прогромыхала связка орудий, запряженная цугом из трёх пар дико ржавших и храпевших от страха лошадей. На передках тесно держались друг за друга бойцы. Возница, выпучив глаза, орал непотребное, нахлёстывал лошадей, пытался выскочить из-под бомбёжки. Убитая в последней паре лошадь волоклась в постромках.
Увидев, что «юнкерсы» развернулись и летят в обратную сторону, бойцы кинулись с дороги в разные стороны.
Прячась за стволом дерева, Говорков видел, как щеголеватый старший лейтенант в яловых сапогах, затянутый в тугую портупею, с биноклем на груди и кобурой на поясе, вскочил на брошенный автомобиль со спаренной зенитной установкой в кузове.
— Давай ленту! — крикнул сопровождавшему его бойцу.
Боец полез в кузов вслед за командиром, поправил неизрасходованную ленту.
Старлей передёрнул затвор и открыл огонь по «юнкерсам».
Говорков недоверчиво качнул головой: сбить из пулемёта бронированного «лаптёжника» — сомнительная затея.
Первый самолёт пронёсся мимо. Второй крупнокалиберной очередью швырнул старлея и бойца с машины на землю.
Говорков тяжело вздохнул.
Обычная смерть на войне. Старший лейтенант, конечно, имел право попытаться сбить штурмовика. Но так плакатно, с открытого места, грудью навстречу «юнкерсу»… Решил поиграть со смертью? Играй один, зачем бойца на смерть позвал? Жалко бойца.
На пределе сил батальон продолжил марш-бросок.
Сначала наткнулись на немецких разведчиков-велосипедистов. Увидев советскую колонну, разведчики бросили велосипеды и побежали в лес. У одного велосипедная цепь зажевала штанину и он, пытаясь убежать на четвереньках, волочил за собой громыхающее «средство передвижения». В колонне засвистели, позоря неудачливого велосипедиста. Фашист вырвал, наконец, штанину из цепи и дал стрекача вслед за товарищами.
Разведка донесла, что впереди, в полукилометре, линия обороны противника.
Не прошли и ста метров, как вдалеке появились немецкие бронетранспортёры, из которых высыпались гренадёры. После короткого боя немцы отступили. Рота вышла на расстояние прямой видимости противника, но сблизиться не дала вражеская авиация.
Стервятники подлетели чёткой стаей: жёлтые концы
