то падает молча. И другие, наткнувшись на его тело, падают молча. Шедшие не смотрят, через что перешагивают, на чём поскальзываются их усталые ноги.
— В животе пустота, как в пещере. Скажет кто: «Хлеб», в животе эхо полчаса гуляет, — выговаривал задумчиво боец, путаясь языком в зубах.
— А у меня даже кишки пустые, — жаловался ему сосед без эмоций. — Ежели с заднего конца заглянуть, зубы увидишь. Хочешь на мои зубы посмотреть?
На восток утекают колонны, в которых смешались автомашины, трактора, тягачи и повозки из разных подразделений. На восток бредут группами и поодиночке измученные до последней степени войска без командиров и генералы без войск, танкисты без танков и артиллеристы без пушек. Большинство уставших и убитых тяжестью отступления людей не расставалось с оружием: у командиров из запыленных кобур виднелись рукоятки наганов и пистолетов, у бойцов из-за спин торчали стволы винтовок даже с примкнутыми штыками. Некоторые не расстались и с касками, несли их на поясе, а то и на шее, как лошади носят торбы в походе.
Уходили на восток милиционеры и пожарные, тащили скарб беженцы. Везли в переполненных автобусах, грузовиках и на телегах окровавленных, запылённых, почерневших от огня и копоти раненых.
Безумие отступления. Ужас бегства.
Какие-то подразделения ушли вперёд, какие-то отстали, из-за хаоса на дорогах найти родное подразделение невозможно. Авиация противника безнаказанно истребляет отступающих.
Бесчисленные воронки от бомб и снарядов, гигантские скопления разбитой, сгоревшей и брошенной техники. Перевёрнутые телеги с невыпряженными из оглоблей мёртвыми лошадьми, брошенные танки с открытыми люками. Продырявленные и закопчённые — с закрытыми… Изуродованные, словно их били гигантской оглоблей, полуторки. Зад полуторки словно вдавлен в землю, фары глядят в небо, будто машина на последнем издыхании пытается выкарабкаться из земли… Бронемашины с развороченными, словно консервные банки, бортами… Бочки, оторванные колёса, щепки и доски от разбитых грузовиков, бытовой мусор… В некоторых местах техники столько, что приходится растаскивать её в стороны, потому что объехать из-за болот или густого леса невозможно.
Недалеко от обочины мирно паслась лошадь. Красавица! На таких ездят щёголи-командиры. Паслась неторопливо, покачивая окровавленным обрубком передней ноги… Скорее всего, наступила на противопехотную мину.
Как тошно и тоскливо стало Говоркову! «Мы, люди, воюем… А они-то, безвинные, за что страдают?!».
— Добей, — не глядя на идущего рядом красноармейца, махнул рукой Говорков в сторону лошади.
Боец, который уже убил не одного немца, испуганно затряс головой: «Не смогу…».
Кюветы и обочины завалены распухшими на июньской жаре смердящими трупами людей и лошадей. Тучи жужжащих мух.
Запах пожара, запах сгоревшей техники, сгоревшей плоти, сгоревшего мира. Запах смерти.
А с флангов, сзади, спереди — отовсюду — то и дело беспощадный артиллерийский и миномётный огонь. Над головами много раз за день круговерть самолётов с крестами на крыльях. И ни одного нашего. С неба вместе с бомбами падают бочки с пробитыми дырками, издавая в полете душераздирающий вой. Белым дождем сыплются немецкие листовки — пропуска в плен. «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!». В перерывах между обстрелами издалека кричат репродукторы: «Русские солдаты, сдавайтесь! Сопротивление бессмысленно! Гарантируем сдачу на почётных условиях и медицинское обслуживание раненым».
— А я в левом кармане гимнастёрки всегда портсигар держу. Мне знакомый рассказывал, что его от осколка отцовский портсигар спас.
— Соврал тебе знакомый. Или прихвастнул. Ежели осколок на излёте, он и без портсигара тебе окромя шишки с синяком, ничем не навредит. Коли в глаз попадёт, то, на манер камня, может выбить, разговору нет. А ежели рядом снаряд или граната рванут — никакой портсигар не спасёт. Осколок с монету винтовочный ствол гнёт и в тело вминает, аж рёбра лопаются. Нет, портсигар против осколка — всё равно, что сахарная водица для лечения страдающих половым бессилием...
— Каким бессилием?
— Не важно. Тут идти сил нет, а уж про другое…
Военный регулировщик на развилке дорог указал повернуть на длинную насыпь, ведущую к мосту через заболоченную пойму реки, впадавшей в Неман. Вся насыпь до моста через реку забита автомашинами, повозками, тягачами, орудиями. Обойти колонну негде, кругом болота и густой ельник.
У разрушенного моста суетились бойцы. Камнями, бревнами, фашинами (прим.: связки прутьев) и землёй перекрывали русло реки.
— Воздух! Воздух! — закричали в ожидающей колонне. — По машинам! Рассредоточиться!
Рассредоточиваться некуда, кроме как сдать назад. Замыкающая машина тронулась с места, но к ней подскочил стоявший неподалёку лейтенант, выхватил пистолет, выстрелил в водителя. Машина как пробкой застопорила движение колонны назад.
Рота Говоркова как раз подходила к хвосту колонны, выстроившейся на дамбе.
— Он что же делает, гад! — поразился старшина Семёнов, хлопнув по ляжкам ладонями и присев от удивления.
— Дорогу к отступлению перекрывает, — оценил обстановку на дамбе и в небе Говорков. — За мной!
Он и несколько бойцов кинулись к машине.
Лейтенант выстрелил из пистолета, ни в кого не попал… Его сшибли с ног, обезоружили, заломили руки за спину. В одном кармане лейтенанта старшина Семёнов обнаружил удостоверение личности начальствующего состава РККА, протянул Говоркову. Пошарив по другим, нашёл документы офицера вермахта.
— Диверсант, — понял Говорков.
— Сдавайтесь, — высокомерно посоветовал диверсант на русском языке с едва заметным акцентом. — Вы проиграли войну. Вы разгромлены. Германское командование гарантирует вам достойное содержание в лагерях военнопленных…
— Некогда нам с тобой капитуляции обсуждать, — буркнул Говорков, вытащил пистолет, выстрелил в диверсанта. — Сбросьте его с дороги.
Над колонной взвились сигнальные ракеты. Похоже, немецкие сигнальщики, прятавшиеся в лесу, показывали бомбардировщикам цели для бомбометания.
Бомбардировщики приближались.
— Кто машину водить умеет? — крикнул Говорков.
Бойцы кинулись к кабине, вытащили убитого шофёра на обочину. Один из бойцов сел за руль, завёл машину, начал сдавать назад. За ним попятились ещё несколько машин.
— По машинам! — крикнул Говорков, сам вскочил в кабину машины, за рулём которой сидел его боец.
Тридцать бойцов рассыпались по четырём ближайшим машинам: кто на подножки, кто поверх груза, лежавшего в кузовах.
Пикирующие бомбардировщики с воем заходили на бомбометание.
Машины развернулись и помчались к развилке. Регулировщик куда-то исчез. Водитель повернул налево, и через несколько километров машина выехала к исправному понтонному мосту, где не было затора и стоял полковник с автоматом, который, как оказалось, ждал здесь ту самую, только что разбомблённую на насыпи автоколонну.
***
Ближе к вечеру к Говоркову подъехал на коне майор Дымов, командир батальона.
От батальона народу осталось меньше двух рот полного состава, поэтому комбат не рассылал связных, а отдавал распоряжения самостоятельно.
Дымов спешился, посмотрел на осунувшееся лицо Говоркова, на забинтованную, висевшую на грязной перевязи руку. Сочувственно спросил:
— Ну, ты как?
— Ничего, — буркнул Говорков. — Где наша не пропадала, кто от нас не плакал! Мы славяне, мы прорвёмся. Вот ведь угораздило! Прямо в подмышку стрельнуло.
— Кость не задело?
— Не задело. По коже пуля скользнула.
— Повезло. А могло бы грудную клетку прострелить, лёгкое. Или руку.
Дымов присел на обочину, вытащил из планшета карту, ткнул пальцем:
— Открытой для отхода на восток осталась заболоченная горловина вот здесь. Это населённый пункт Мосты. Там единственная переправа через Неман. Войска 3-й и 10-й армий, отступающие со стороны Гродно, могут перейти Неман только здесь. Перед нами прошли остатки 11-го мехкорпуса Мостовенко, они будут держать предмостный плацдарм, не дадут противнику прорваться к переправе. Но им нужны сутки, чтобы подготовить укрытия для артиллерии и танков, вырыть капониры, окопы. Мы в арьергарде. Значит, нам держать немца. На тебя и на твоих бойцов я надеюсь больше чем на других.
Показал место на карте:
— Вот здесь дорога проходит по болоту. Оседлаешь дорогу, задержишь немцев на сутки. За это время наши переправятся на ту сторону. Выполнив задачу, отступишь через Мосты, а врага задержит мехкорпус Мостовенко.
Говорков присел рядом с Дымовым, уставился в карту.
— Четыре пулемёта тебе дам, патронов сколько хочешь. Ребята брошенную машину с боеприпасами нашли, патронов море, — убеждал Дымов.
— У меня от роты осталось три десятка бойцов. Есть раненые. Обойдут немцы — и хана нам.
— Там болота, танки не обойдут. А пехота у них без танков не ходит. Дорога на взгорок поднимается, сядешь наверху, немцы как на ладони будут.
— То есть, ты ставишь меня на дорогу в качестве заслона, и я должен пулемётами отбиться от танков? Без пушек или противотанковых ружей я дорогу не удержу. Это не заслон, а… танец на сковороде какой-то.
— Нету ни ружей, ни пушек, — помрачнел Дымов. — Гранаты соберём, отдадим тебе. Танки у них без поддержки пехоты тоже не ходят. Удержишь пехоту — удержишь танки. Надо, Говорков, удержать, чтобы наши успели отойти.
В словах Дымова Говорков не чувствовал уверенности.
— Приказ понятен, — буркнул Говорков. — Стоять, как девице невинной: визжать, кусаться, царапаться, брыкаться, но держаться.
Дымов сложил карту, спрятал в планшет, встал, отвернулся от Говоркова, будто обиделся.
Говорков тоже встал. Отвернулся в другую сторону. Раздражённо сунул здоровую руку глубоко в карман галифе.
Дымов вдруг задумался, звучно поскрёб щетину.
— Есть сорокопятка! — оживился он. — Прибилась к нам… Правда, с боезапасом у них… сильно худо. Пришлю!
Комбат осторожно взял Говоркова за плечо, просительно заглянул в глаза:
— Помоги, лейтенант, а? Ты у меня самый надёжный! Спасём людей, выйдем из окружения, упрёмся…
— Чем смогу… — сердито буркнул Говорков.
— Ну и ладно, — благодарно одобрил Говоркова майор, осторожно тронул за здоровую руку, сел на коня, ускакал вперёд.
Когда нескончаемый, казалось, поток отступающих иссяк, и по дороге прошла стрелковая рота, прикрывавшая отход, с запада выскочило звено «лапотников». Юнкерсы с воем пикировали, бомбили, обстреливали из пушек кого-то впереди.
— Похоже, то место, где нам стоять, — кивнул старшина Семёнов в сторону поднимающихся от взрывов дымов.
— Похоже, — согласился Говорков. — Сказал же майор: там узкий проход через болото, разбежаться и спрятаться некуда.
— Тяжело там сейчас нашим…
— Да уж… Все мы однажды наткнёмся на пулю.
— Жизни можно избежать, а смерти не минуешь.
Минут через двадцать рота дотопала до указанного места. Дорога длинным подъёмом шла в горку, переваливала через покатый гребень и по сухой равнине уходила к Мостам. Дорогу перед взгорком с двух сторон ограничивало что-то вроде болота, поросшего камышом и чахлыми берёзками.
На дороге перед взгорком в беспорядке виднелись разбитые и брошенные грузовики. Там и сям лежали убитые и раненые лошади. Живые лошади,
