от Чудово выступ, на острие которого расположена Спасская Полисть, угрожает коммуникациям Второй ударной армии русских у Мясного Бора. Это очень важный выступ. Не страшно, что красные прорвались в наши тылы по бездорожью, безлюдным лесам и гиблым болотам. Пока мы в Спасской Полисти, выступ от Чудово до Спасской Полисти подобен немецкому пальцу на сонной артерии русской армии. Задача вашей боевой группы — в нужный момент оказаться там, где горячо, где требуется поддержка или решительные действия для нашей победы.
Затем Майер с Леманном отправились в госпиталь, располагавшийся в двухэтажной школе и окружающих жилых домах.
Во дворе школы на морозе стояло множество саней и грузовиков, в которых сидели и лежали укутанные в одеяла и всяческое тряпьё раненые. Те, кто мог идти, ушли, в надежде получить медицинскую помощь. Остались неходячие: живые лежали вперемежку с мёртвыми. Некому было заботился о том, чтобы согреть или облегчить боль раненым. Врачи и санитары работали в перевязочных и операционных, а случайно проходившие мимо солдаты не обращали внимания на просьбы о помощи: всем не поможешь.
Некоторые раненые в пропитанных кровью повязках, кое-как спустившись из машин и саней, ползли к дверям госпиталя по снегу на четвереньках: обмотанные тряпками, как цыгане, заросшие бородами, грязные и завшивленные, со впалыми от истощения щеками, как нищие бродяги.
Майер и Виганд с трудом протиснулись через толпу и приоткрыли входную дверь. По другую сторону двери стояло, сидело и лежало на бетонном полу нуждающихся в медицинской помощи столько, что офицерам пришлось перешагивать через страдальцев и отыскивая место, куда поставить ногу, чтобы не наступить ненароком на людей.
Майера словно мокрым одеялом облепил густой, влажный смрад. Спёртый воздух, насыщенный запахами крови и гноя, мерзкими запахами изуродованной, разлагающейся от гангрены плоти, запахами заразы и смерти, пропитанный потом, мочой, приторной вонью поноса и кислотой рвоты, как нечто живое, заползал в ноздри и горло. От резкого запаха Майера чуть не вывернуло. Прикрыв рот ладонью, он с трудом дышал через рот, с усилием сдерживая рвотные позывы.
Но здесь, по крайней мере, раненые находились в тепле.
Отовсюду слышались мольбы о помощи, стоны и даже вопли. Увиденное и услышанное походило на кошмар.
Майер кое-как протиснулся к первой от входа двери. На каталке перед дверью лежал солдат, рану на его животе прикрывала окровавленная тряпка. Приподняв тряпку, раненый с гримасой страдания испуганно рассматривал вздувавшуюся из раны синеватую кишку.
Как и коридор, огромная комната за дверью была набита ранеными и обмороженными. Легкие раны перевязывали прямо у входа. Пациентов с серьёзными ранениями направляли в дальний конец зала, где за ширмами стояло три операционных стола, около которых суетились несколько врачей и санитаров в запачканных кровью халатах.
Плиточный пол операционной был заляпан кровью и грязью.
Майер увидел, как санитар снял с рук солдата повязки. Обмороженные кисти серо-синего и коричневатого цвета, покрытые пузырями, напоминали опухшие обезьяньи лапы. Вместе с повязками с обмороженных конечностей отваливались омертвевшие пальцы. Если бы Майер не видел своих ног в подобном состоянии, его бы стошнило. Майеру показалось ужасным, что лицо хирурга, удалявшего омертвевшие, но ещё держащиеся за живое пальцы, не проявляло ни жалости, ни отвращения.
Майер одёрнул себя: хирург профессионал, он просто выполняет свою работу.
На другом столе лежал светловолосый молодой человек, голый, со страшными ожогами на животе и ампутированными до колен ногами. Майер заставил себя отвернуться и не смотреть на раздутые половые органы между культей.
Медики торопливо мыли и бинтовали раны. Выживет солдат или нет, зависело не от качества медицинской помощи, а от бога у верующих и силы иммунитета у атеистов.
То, что свежие огнестрельные раны медики обрабатывали вместе с уже гноящимися, даже по понятиям Майера было нарушением санитарных норм и вело к тому, что свежие раны инфицировались заразой из гнойных ран.
Солдат, раненых в голову или в живот, относили в отдельное помещение. Чтобы прооперировать такого раненого, требовалось полтора-два часа, а выживали немногие. У врачей не хватало ни времени, ни сил, чтобы заниматься тяжелоранеными. В первую очередь заботились о легкораненых, которых через короткое время можно отправить на передовую.
Хирурги в резиновых фартуках, вооруженные скальпелями, ампутационными ножами и пилами, без особых раздумий максимально быстро ампутировали руки и ноги — заботились не о здоровье солдат, а о спасении их жизней от гнойной инфекции и гангрены.
Эфира и хлороформа для наркоза не хватало, поэтому операции часто проходили почти без обезболивания. Оперируемые вопили и теряли сознание от болевого шока. Вероятно, так кричали истязаемые еретики в подвалах инквизиции. Отрезанные конечности бросали в тазы и вёдра или попросту выбрасывали в окна на задний двор, где санитары складывали их в кучи.
Пол вокруг операционных столов был скользким от крови. Тошнотворные запахи скотобойни перебивал запах карболки. Работа на этом «мясокомбинате» шла без остановки.
В бывших классах раненые в голову, похожие на безумных, лежали рядом с парализованными от ранений в позвоночник. Раненые в лёгкие, почки и желудок надеялись выжить и ждали от бесконечно занятых врачей помощи. Раненые без двух, без трёх и даже без четырёх конечностей, похожие на русские самовары, умоляли дать им воды или подставить утку.
Большинство из раненых в ноги были обречены всю жизнь передвигаться на костылях и слушать издевательские крики детей за спиной: «Прыг-скок!»…
Майер и Виганд обошли первый этаж и поднялись на второй. Заглядывали в лица беспамятным и умершим. Леманна нашли в палате, тесно уставленной кроватями.
— Здравствуй, Зигфрид! — поприветствовал Леманна лейтенант Виганд. Майер помахал раненому рукой. — Мы еле нашли тебя. Нет ни номеров палат, ни списков раненых.
— Какие списки?! — слабо рассмеялся Леманн. — Лежим вперемешку и вповалку. Мне повезло с кроватью. А многие рады и месту на тёплом полу.
Леманн и его соседи выглядели довольно изнурёнными.
— Как дела, Зигфрид? — вежливо спросил Майер.
— Не знаю.
Леманн пожал плечами и попытался изобразить улыбку.
— Ну и ладно, — кивнул Майер. — Это лучше, чем плохо.
— «Выстрел на родину», Зигфрид (прим.: ранение, позволявшее эвакуацию для лечения в Германии и месячный отпуск после выздоровления). Ты всегда хотел такой, — бодро воскликнул Виганд.
— Повезло… Хорошо быть раненым и оказаться подальше от боёв, а в особенности от ужасной русской зимы. Лишь бы рана не загноилась.
— Моли Господа о помощи.
— Мне и раньше не было дела до Господа, не буду надоедать ему и сейчас. Постараюсь справиться сам. Вообще-то, вру. Я пытался заключить с ним договор и предлагал ему сделку. — Леманн показал вверх и смущённо отвернулся, будто собирался признаться в чём-то постыдном. — В качестве пожертвования за жизнь и возможность уехать домой живым я предлагал ему руку или ногу. Похоже, он раздумывает над моим предложением.
— Всё будет нормально, приятель. Ты, как истинный Зигфрид из сказаний о нибелунгах, преодолеешь все невзгоды и попадёшь в объятия своей Кримхильды.
— Лишь бы гангрена не началась. Перевязки здесь делают так редко! — физиономия Леманна скривилась, как от лимона. — Без ноги девушку на танцы не пригласишь.
Он попытался улыбнуться.
— Не падай духом, старина. Подумаешь, нога! Получишь от государства прекрасную кожаную ногу с петлёй через плечо. С такой ногой можно хорошо повеселиться. У нас в городке до войны один парень под машину угодил, потерял ногу, ходил на протезе. На посиделках он вонзал шило себе в бедро, девицы вопили от страха и падали без чувств. А мы им массаж сердца делали для оживления, — Виганд заговорщицки подмигнул и сделал жест, будто сжимает мячик. — Представляешь веселье?
— Мы тебе маленький презент организовали, — Майер вытащил из кармана свёрток с колбасой и освободил конец колбасы от бумаги. По палате распространился соблазнительный запах копчёности.
— Это не маленький презент, — оживился Леманн. — Это царский подарок!
Соседи по палате завистливо смотрели на подарок и, не скрывая, сглатывали голодные слюни.
Не удержавшись, Леманн откусил кусок.
— М-м-м… Божественно! — протянул он, закатывая глаза к потолку.
— Судя по твоей небритой физиономии, кормят вас не ахти, — посочувствовал Виганд.
— Не ахти — мягко сказано. Нас почти не кормят. А зачем? Мы не бегаем в атаку и не роем окопы, лежим в тепле, — грустно пошутил Леманн и жадно откусил от колбасы ещё кусок. — Но проблема в том, что иногда мы оправляемся по-большому. А после этой процедуры организм требует заполнить освободившееся место.
Пошутив, рассказав новости и пожелав Леманну скорейшего выздоровления, офицеры вышли в коридор.
— Ты иди к машине, а я зайду к начальнику госпиталя, кое о чём спрошу его, — сказал Майер Виганду.
Кабинет начальника госпиталя располагался на чердаке. Стены и потолок крохотного помещения утепляли щиты, доски и тряпьё, торчащее из щелей.
— Был выбор между чердаком и подвалом, — рассказал штабс-арцт Нойман, заметив оценивающий взгляд гостя и проникшись симпатией к Майеру. — Подвал, конечно, надёжнее в плане защиты от бомбёжек. Но там сыро, а мои лёгкие склонны к бронхитам. Я предпочёл это помещение. Тут тепло и сухо.
— Что такое русский мороз, может сказать только тот, кто зимовал в России, — кивнул Майер, одобрительно разглядывая утеплённые стены кабинета. — Русские морозы лишили меня большей части пальцев на ногах.
— К сожалению, многие наши врачи до сих пор толком не понимают, что такое обморожение. Нам неизвестна тайна воздействия русского холода на организм — в Германии обморожений практически не бывает. Из-за этого происходят дичайшие случаи. Недавно доктор на передовой загипсовал конечности с переломами и с наилучшими намерениями отправил раненых в госпиталь. По морозу с влажными гипсовыми повязками! Понятно, что сырой гипс замёрз, а в ледяном панцире превратились в лёд и ноги. Пришлось ампутировать!
Начальник госпиталя возмущённо воздел руки вверх. Майер сочувственно кивнул.
— Другой солдат долго сидел на броне танка в числе сопровождающей пехоты. Глубоко отморозил не только ягодицы, но всю промежность и половой член!
Майер едва сдержал улыбку, понимая, что ситуация трагикомичная.
Начальник госпиталя вздохнул и подвёл печальный итог:
— За последние дни в результате обморожений в некоторых полках на линии фронта выбыло из строя до семидесяти процентов солдат.
Штабс-арцт расстроено покачал головой, вздохнул в голос, безнадёжно махнул рукой.
— С питанием раненых в госпитале совсем плохо. Недавно получили убитую лошадь… Её хватило на один день. О хлебе мы давно забыли. Раненые голодают. Анемия, дистрофия… У истощённых солдат, естественно, раны заживают плохо… Температура тела ниже тридцати четырёх градусов… Полнейший упадок защитных сил. Я лично объезжаю ближайшие военные части и продовольственные склады, чтобы
