том числе и «Ульштейн Нахрихтен-Динст», Н. Бессехес.
Более двадцати газет и журналов поместили сообщение о неожиданной смерти Ларисы Рейснер. Печатались небольшие воспоминания о разных периодах ее жизни, в основном о фронтовых событиях, о поездках и книгах. В архиве Рейснер хранятся три стихотворения за подписью Вс. Рождественского, Толстого, Аверьяновой, а также множество траурных писем, телеграмм, адресованных Михаилу Андреевичу Рейснеру: из Кабула, Берлина, от Н. Альтфатер, от Раскольникова, который был в Ташкенте, от Сейфуллиной и Правдухина, успевших приехать из Ленинграда на похороны, от Раковских из Парижа, из Осло от Коллонтай, от посольства Афганистана в Москве, от редакций, музеев, разных учреждений.
К 11 часам 11 февраля огромная толпа запрудила весь проезд Никитского бульвара около Дома печати, откуда слышалась траурная музыка в исполнении струнного квартета Страдивариуса.
Варлам Шаламов писал Борису Пастернаку, что «сотни раз перечитывал каждую строку, которую она написала… Героиня моей юности, в которую я был по-мальчишески влюблен, и эта влюбленность очищала, подымала меня… На похороны Ларисы Михайловны Рейснер я не имел сил пойти, но обаяние ее и теперь со мной – оно сохраняется не памятью ее физического облика, не ее удивительными книгами, начисто изъятыми давно из всех библиотек, – оно сохраняется в том немногом хорошем, что все-таки, смею надеяться, еще осталось во мне».
В разговоре с В. Шаламовым Б. Пастернак сказал: «…когда я написал „Доктора Живаго“, имя главной героини я дал в память Ларисы Михайловны Рейснер».
Как выносили гроб из Дома печати, Шаламов видел.
«За гробом вели под руки Карла Радека. Сам он идти не мог. Лицо его было почти зеленое, грязное, и неостанавливающиеся слезы проложили дорожку на щеках с рыжими бакенбардами…
Лидия Сейфуллина, «скорбная и заплаканная, была неутешна. Тихо с отчаяньем спрашивала, роняя слезы – скажите, что же это такое. Как это может быть, чтобы Лариса умерла… Сейфуллина всю жизнь хранила печальную и нежную память о Ларисе Рейснер, ее портрет постоянно стоял на ее письменном столе», – вспоминал Николай Смирнов.
«Тело Ларисы Рейснер погребено на площадке коммунистов“ Ваганьковского кладбища рядом с могилой поэта Нечаева», – сообщали «Известия» 12 февраля 1926 года.
На похоронах выступили заместитель главного редактора «Известий» Б. Волин, начштаба 5-й армии во время Гражданской войны, а в 1926-м наркомпочтель И. Н. Смирнов, красноармейцы бронедивизиона.
Студент свердловского художественного техникума Петр Павлович Шерлаимов предложил сделать надгробный памятник. Но ухаживать за могилой было некому, и она скоро затерялась. Екатерина Александровна умерла 19 января 1927 года, Михаил Андреевич Рейснер – 5 или 8 (приводятся обе даты) августа 1928-го. В мае 1964 года на предполагаемом месте захоронения Ларисы Рейснер был открыт небольшой надгробный памятник с портретом. Недалеко от могилы Сергея Есенина и могилы дипломата Нексе.
«Ей нужно было умереть где-нибудь в степи, в море, в горах, с крепко стиснутой винтовкой в руках, ибо она отличалась духом искательства. Этот воинствующий дух, не щадя себя, она отдавала революции», – из некролога А. Воронского в «Красной нови». Через год Воронского первый раз арестовали, отдав журнал другому главному редактору.
Многие читатели, следившие за очерками Л. Рейснер в разных уголках России, только из некрологов в центральных газетах узнали, что Л. Рейснер – женщина. Один из них написал Вере Инбер: «Теперь ее портрет висит над изголовьем моей постели».
***
