- Вот ведь чудно́ как всё в мире – третий день, как тепло, а уж всё в цвет пошло́…
Дед Степан щурится от солнца, садится на скамью под берёзой, улыбается.
- Берёзонька - девонька раскраса́вилась… Одува́н шмеля приветил… Больно я́рок… Машутка с Гришуткой солнечны были головушки... Не спрятаться… Ежели б не фашист тот, клятый, народили б внуков…
По лицу - тень, руки сжимаются, белеют пальцы.
- Ли́душка, лада моя, сме́ртушку искала, а жизнь победила! В сорок девятом одарила Дарёнкой, к маю… Ландышей я на радостях нарвал!.. Плакала лада моя - слёзки это Машутки с Гришуткой… Не рву. Никогда.
Бабочка взвилась спиралью в небо. Проводил взглядом.
- Вот так и жизнь... Дарёнка когда внука принесла!.. Гришку то... Упрям… Пигалицу эту, Нину́шку привёл… Воробушек, а поди ж, Машутку с Дашуткой разом на свет… Радость отцова теперь...
Степан взглянул из-под ладони вдаль.
- Туман один… Григорий от Да́рьюшки и Нину́шки вороча́ется? А?..
Наклоняется, гладит ландышевые ушки под берёзой.
- Жаль, ландыши к маю не поспели… Слёзки… Свидимся скоро, Ли́душка, договорим. Загостился я.
Подошёл крепкий седовласый мужчина, помог подняться.
- Ну что, дед Степан, пойдём?
- Пойдём... Не шибко, Григорий...
Вслед с портрета смотрит женщина. Косы уложены кольцами, строгий взгляд, кружевной воротник, а у подножия гранита пригрелся майский ландыш, и сверкают на тонком стебельке две жемчужные слёзки…
