- спасение! И Длинный – там его ждет! Туда, туда, Бурый – туда!
… плита откидывается дверью, еда валится на землю и ноги, в ужасе народ прыгает кто куда, а прямоугольном проеме, в атласной своей козырной рубахе вылезает дружок, песок на могилку поплевывая, словно в море нырял! Локтями в края упирается, фирменно скалится как актер Фернандель.: «Перцы, я что-то не понял – какого лешего вы тут без меня?! Ну-ка, быстро штрафную!» - бледный Пашка укажет на стакан под бархатцами, Длинный развернется к стеле, оценит свой посмертный портрет, поднимет большой палец, потом цапнет сборку, пожамкает тонкими музыкальными пальцами, ухмыльнется– «до прочности грибатого довели. молодцы, не забыли». Откроет рот, жадно втянет водяру, и взбучку задаст: «Что же вы гуртом на Вовку наехали? Зачем его гасите?! Он же для всех старается! Вам что, охота с чужим мастером жить? Пейте лучше! Я разрешаю. Миру – мир, солдату – дембель. Ну, ладно, адье! Мне пора!» и нырнет обратно. Аккуратно, как люк, снизу закроет плиту.
«Да, это был бы лучший конец»
- А соль где? Соль кто-нибудь взял?
Спрашивал Павел, не вставший с закорок. Ему никто не ответил.
- И как жрать?
- А что тут жрать? Одна ботва! - хохотнул Толян.
- Во-во, - засмеялись другие.
- Белая смерть у Брыка осталась, - втянув слюну, просвистел Космос, - у столе у него.
«Не у Бурого в столе – а у Брыкова! Ясно?! Я не мастер для них!» - с горечью подумал мастер. Видение сразу исчезло.
- А консервации… рас…солу не взяли? Соленых огурцов…?
Бурый опомнился: .
- Так чеснок жа я принес, закусывайте, тожа остро!! Они вона, рядом со шпротами! Беритя!
- Нету рассола. – проворчал блондин, передвигая туда-сюда тарелки,. - Старую консервацию съели, а новую Татка брать запретила, - и добавил с сарказмом, - А одна банка уже лопнула…
Нет, нет, нет Бурого! Не видят его!
И он - зашагал прочь! К холму! К небу! Бодро, уверенно! Вскоре голоса затихли, а тропа пошла под уклон. Холм обнаружил незаметные террасы и выступы, глинистые обвалы, блестевшие в траве почти отвесно – пришлось задирать колени и шагать кое-где прямо по холмикам. И Бурый шагал – что ему? Он и сам словно дух незаметный!
Горько усмехнулся.
Желтое солнце вошло в зенит.
На памятниках стеклянно искрило.
Бурый шел, опережая подземных пловцов.
Небо приближалось навстречу.
Недалеко до вершины поднялся на плато. Там было кучное упокоение. Два столбика, ограда с завитушками накренилась, красноватая плита что разложенный диван на уровне пояса. Бурый оперся на черные завитушки, вытянул руку, потрогал камень – не холодный, нагрелся. Задирая колени, залез, осмотрелся – стерта позолота имен. Снова потрогал гранит…. Постоял… и, неожиданно присел на надгробие! Потом развернулся и перекинул ноги через оградку!. Заболтал, точно на высоком бережку, а потом и лег. Закрыл глаза. Обеспокоился было - подземные хозяева на него протестуют! И - снова утешился:
«А я же сам, как призрак бесплотный. Не, не озлятся»
Так и лежал. Пятки «казаков» постукивали о мягкий дерн. Шуршали камушки. «А ничего. И даже кайфово. Раз сам будто умер - отчего не подхорониться?»
Приподнялся на локте – ох, сколько свободного места! Отдыхай, где душа пожелает! Как он раньше не видел.
Лег, подложив руки под голову. Приятный холодок двумя стальными полозьями прокатился ему по лопаткам. Расслабился…
И вскоре благодарная водка обожаемой королевой вступила на царство, и желтая роза распустилась под сердцем, и на нее с гулом порхнули беззаботные пчелы, и в их добродушном ройном гудении тут же различились переклички прежних застолий!
Ж-ж-ж..
Да! Он вспомнил! Есть спасительный случай, который может сукам привесть: на улице буря, а их тепловой - как «Летучий Голландец в штормовом океане» – так вопил Длинный, зайдя к ним прямо с дождя! Они, как матросы, валялись вповалку, и только длинноволосый боцман священнодействовал за качающимся столом! Да, знатно ужрались, пока Женька ошивался на б…дках. Вот, вернулся под занавес в трюм, бросил плащ на перила, истекая водой с голых рук в ветвистых прожилках фиолетовых вен.. Футболка почернела от влаги, прилипла к сутулой худобе.
Ж-ж-ж… Что это? Ай…
…При свете люминесцентных кишок глядит на компанию,– кто лежит, кто сидит, кто под трубами к стенке прилег… Садится за стол, стирает влажные кружками от стаканов, сметет крошки, поднимает трехлитровую банку со спиртом, прищурившись, наставляет на свет, встряхивает и прижимается ухом - мурлычет разведенное зелье! Потом находит янтарек леденца и пару блокадных огрызков – закуска готова! А где же стаканы? А стаканы - вповалку, на полу, на земле, как хозяева! Длинный их строит в шеренгу... кренит банку над ними…
Ж-ж-ж
Открыл глаза. С методичностью маятника над ним курсировал работящий пчелиный рой. Где-то по близости была пасека. Хорош хозяин - медок с покойничков делает! «Ну, так - он свой медок – ты свой»
…Длинный подцепил с цементного пола битый эмалированный чайник – запивка! Вода, на случай концентрации сильной! Взболтнул, привстал и нахохлился. Взял первый из шеренги стакан, выдохнул и резво употребил, запрокинув мокрую голову. Секунду подумал. Потом выдохнул, степенно отодвинул чайник. Вроде потянулся к желтому леденцу на коричневой столешнице. . И отстранился – левой рукой правую отвел как чужую. «Рус-иван после первой не жрет». Опять налил-выпил, сосучку снова взял – и отставил. Выдохнул: «И после второй избегает». Третья доза - и та же процедура – «и после третьей – стояк!».
Длинный военный фильм повторял, где пленный в концлагере, думая, что его порешат, три стаканюги одним махом умял!
Осенило – так вот жа традиция - фильмы копировать! С того фильма обычай - три тоста глотать Рус-иваном без закуси! А они закуски набрали!
Бурый резко поднялся, вытянул шею, нашел глазами компанию, крошечную среди бескрайности поля, как сходка рыбаков на бесклевье… Скинул ноги на тропу и ломанулся, лавируя между памятников. Расстояние сокращалось быстро, а в голове, словно в пустой бочке, гремело решительное: «Что жа, ляди?! Три первых тоста-то Длинный-то пропускал! Он жа Рус-иван, помните?! С какого ж фильма он стибрил, а, Пань?»
И вот тут-то Пашка и вступит! Он жа телеки смотрит, он жа настоящий Рязанов ходячий, Журнал «Кинопанорама»! все фильмы позырил! Про любое кино, про актеров, кто где снимался, все знает! Она жа, если не бухой, исключительно кино занимается! Это же его крутизна, вот, вот, вот! – Бурый на бегу поднял глаза - компания была уже близко, - Крутость в душе как удержать? Невозможно, если темой становится! Тут же и выдашь! Ведь для чего живем? Да чтобы крутость выказывать! Она как толянов удар, как его коттеджная дача, как предстоящая должность! А как Павел голос подаст – я и заведу разговор и вернусь из мертвого царства, – Бурый прыгал с могилки на могилку, скатился на поле, притормозил в шагах двадцати – беззвучные жамканья ртами окрасились звуком, превратясь в подобие спора Пашки с наследником. Отчетливо слышалось: «ямы», «трубы», «бабосы», словно беседовали о работе теплосетей, но после пары шагов уяснил – не о ней, а о Длинном, о работе Длинного – в них. О том, как он рынок послал и спустился в канавы. Чашкин, зияя щербатиной, что-то лениво вбрасывал, а Пашка жестами помогал себе возражать.
Прибавил шаг.
- А где он квасил по-черному? Не у вас.
- В кильманде.
- Не-не, - не соглашался Чашкин, - ревматизм где подхватил?
- Он был до ям.
- А вены отчего полезли?
- Э..
- «Э-э» - передразнил Чашкин, - он трубу в центнер веса на себе пер до скупки.
- Он в скупку с нами ходил один раз, - внятное возражение Пашки.
Короткое молчание.
- А остальные без вас.
- У нас ему было кайфовей.
- В чем же кайфовей?
- Везло.
- Ой, да ладно. – Чашкин морщился. - Прям-прям везло?
- Да вот. Прямо…. и прям.
- А в чем конкретно везло?
- В том, что… - Павел пожевал губами, - в том, что теплосеть – золотое дно.
- Канешно, вы же - золотари у нас! – взвизгнул Чашкин и тронул ладонь к ладони в замедленном аплодисменте.
Пашка повел ладонью по мешковатой щеке. Вздохнул. Надо было отвечать длинно и доказательно. А говорить Пашка не любил. Знал, что от его пауз между слов можно повеситься. И все забывали о начале, когда он тягуче доходил до конца.
- Длинный хотел войти в – сунул рукой, словно рыбкой, - в те-е-емы.
- Ха, темы! - ухмыльнулся Чашкин.
Павел опять тоскливо посмотрел вдаль, безуспешно ища бегущую строку субтитров.
- Шишки разводящего выбирали. Вот. И к Длинному присма-атривались. Потом, - Павел пожевал губы, - оказали доверие. Показали.
- Темы? – живо уточнил Чашкин.
- Ды.
- И?
- И Длинный стал… выбирать.
- Что?
- Ну.. или бабосы, или – должность.
- Пфф-ф-ф. – фыркнул наследник, и шало посмотрел на стелу, - о как! Я чет упустил! Ну и?
- Что? Он и уволился. – вздохнул блондин.
- Выбрал службу занятости чувак! На уй бабки с карьерой! – взорвался хохотом Чашкин и толкнул рукой Фрица. Тонкие губы немца чуть тронулись.
- Ну а что там за темы-то были? Военная тайна?
- Нет, – сказал Павел, - не тайна. Начальники - друзья. Бабло - вот-вот…
- Так и чего ж он свалил?
«Да, отчего он свалил? – подумал Бурый. Это действительно был интересный вопрос. Все было так неожиданно…
Пашка вздохнул, и бросил взгляд на холм.
- С козлом не ужился.
«Козлом?! Каким еще козлом?!» - изумился Бурый.
- Каким еще козлом? –возмущенным эхом вторил наследник, - У него один был враг, отец родной, - И полез он в ямы из мести родным, потому что предки не дали бабкину хату. А ушел от вас, потому что…
- Он… никогда не мстил, - перебил слесарь тихо прошевелив пухлыми губами – он… с козлом встречаться не хотел… больше.
- С козлом теплосетях?
Выдохшийся Пашка еле кивнул.
Бурый присел между оград, сделав вид, что поправляет обувь, потом вежливо кашлянул. Пашка вздрогнул, потрогал собачку на молнии и… вдруг забубнил скороговоркой, от нетерпения сглатывая окончания слов, как будто субтитры уже не пропадали, а бодро бежали по краю горизонта словно на вывеске.. Вернулся к началу, где муссировалась тема вредности, и соглашался: ямы – погибель, а потом выворачивал лихо, что между тем они его блаженная земля! Остров сокровищ – вот что на самом деле ихние ямы! И он два года торил тропу к сундуку мертвеца, который их, лохов педальных, должен был о-бо-га-тить!
Диво! Пашка не клял теплосети, а защищал! Притом, яростно, страстно, насколько вообще можно было представить охваченным страстью сивого флегму! Да еще и с фантазией, от масштаба которой в обморок можно было упасть. Откуда он это взял?! Не иначе, покойный ему чертил письмена! И мораль выводил: умные люди здесь круто взлетают. Бывший начальник в хозяева рынка ушел. Другой подался в сенаторы. Брыков-мастак в авторитете у криминала. То есть, все шишки рядом с теплосетями пасутся, кого ни возьми, словно работорговцы возле племен африканцев масаи.
- Если знаешь, как спи…дить, тебе везде хорошо, - философски изрекал Чашкин, - только причем тут Длинный?
