Гур-гур вместо музыки - 2

 памяти Леонида Гуревича -
драматурга
и хорошего человека
*

                гур-гур - киношный сленг -
                фоновые шумы в кино. 


                   МИНИСТР

И пошёл я сдавать свой первый фильм…
*
Сейчас этого уже никто и не поймёт.
Госкино было два - РСФСР и СССР.
Фильм сначала надо было сдавать в первом, потом во втором.
*
Надев костюм и галстук, и взяв яуф - жестяное ведро с крышкой,
в котором лежал мой детёныш, которого я вынашивал пять месяцев,
я приехал в Госкино РСФСР. 
Начальником тогда был Проценко Александр Иванович -
по уровню - министр.
- Только на афишируй Проценке, что у меня учишься, - предупредил Гуревич, - Он меня сильно не любит. 
*
Но с собой я взял, кроме яуфа, ещё и свою подружку -
рослую, красивую девушку с длинными ногами,
попросив одеть юбку покороче.
А, может, она и сама одела.
*
Это было нервно, долго, нудно - наконец просмотр.
- А это кто? - спросил Проценко про девушку
- Подружка моя, - нагло ответил я.
Наглость моя Проценке понравилась. Подружка больше.
*
Фильм кончился.
Обычно - говорили редактора, главный редактор. Последним министр.
Это и был приговор.
- А что - хороший фильм,  - удивлённо сказал  Проценко, нарушив все регламенты.
Редакторы сразу закивали.
- Пошли ко мне, - сказал Проценко и мы пошли в его кабинет.
Вместе с моей подружкой.
Наглость моя Проценке понравилась. Подружка - ещё больше.
*
Я должен был сдать фильм любой ценой.
Иначе - горел квартальный план студии, премии и пр.
Кто-то из редакторов подал голос про «голую бабу в кадре».
У Проценки было хорошее настроение:
- Никакая она не голая, - возразил он, - Трусы, лифчик - всё так… деликатно.
Чудо - голую бабу проскочили.
*
- А человек горит? Какое надругательство! - и так далее…
Тут начались самозабвенные монологи редакторов о смысле жизни, смерти, долге режиссёра перед жизнью и смертью и пр.
- Все помрём, - задумчиво сказал Проценко, -  Пусть останется.
Знал бы он - крепкий мужик - совсем немного ему  осталось.
Монологи закончились.
Второе чудо свершилось.
*
- Ну…  митинг этот - я не обсуждаю, - нахмурился Проценко, - Давай так - Партию нашу я никому трогать не позволю - выкидываешь митинг,  я подписываю бумаги.
Третье чудо свершилось.
*
Но какой чёрт меня дёрнул за язык сказать:
- Я ничего переделывать не буду.
*

                КУЛАК

Проценко удивился.
Министру - какой-то студентик говорит - нет.
- Ты что -  спорить что ли со мной тут собрался? - сильно удивился Проценко, - Как Курсы называются?... При Госкино. Это мои Курсы. Сейчас позвоню Кокоревой  -  она тебя выгонит.
- Ну…  звоните, - промямлил я и пол поплыл под стулом.
- Да нет… - передумал Проценко, - … я не буду Кокоревой звонить. Я мастеру твоему позвоню. Чтоб фильм за тобой переделал, - он так и сказал - «за тобой» - как дерьмо убрал, - Кто там у тебя мастер?
- Гуревич, - сказал я.
И вспомнил, что говорить этого не следовало.
*
- Ах, этот!... Понятно всё! - откинулся в кресло Проценко, - Значит - диссидентский капитальчик себе зарабатываете? И потом - страдальцами - на историческую родину?… Значит - так! Бабу голую убрать! Гроб убрать! Митинга этого - чтоб духу не было!... Нет… - редакторам, - … завтра - ещё раз фильм просмОтрите - и полный список поправок мне. Свободен! -  и занялся бумажками на столе.
*
Редактора ликовали. Подружка моя сидела пришибленная.
Всё геройство меня покинуло:
- На какую историческую родину? - зачем-то залепетал я.
- А-а! Не хотят они с Гуревичем на родину, - усмехнувшись, объяснил  Проценко редакторам, - В Америку хотят…. Наше государство их кормит, поит, обувает, учит. А они - на государственные же деньги - страну грязью обливают.
Я уже не сопротивлялся - так, вяло вякал:
- А где это я страну обливаю? Я про партию сказал.
- Рот закрой мне тут - про Партию!
- И то - не я сказал - народ. В народе зреет… - и тут я случайно попал в какую-то точку, видимо, созвучную идеям Проценко.
- Это не твоего ума дело! Партия разберётся! - усмехнулся, - Гуревич, небось, надоумил? -  редактору - Иру Кокореву  вызови. Что она там смотрит? Гнездо какое-то диссидентское развели!
*
Космонавтом вместе со стулом  я плавал в тошной невесомости.
Мало - я сам утопал, так я ещё и Гуревича топил. И директора Курсов.
Которая ко мне очень хорошо относилась.
И это как-то придало мне сил:
- А при чём тут Гуревич?
- Что - скажешь, не он это делал?
- Он вообще к фильму не имеет отношения.
Проценко удивился.
- Он фильм видел?
- Видел. Вчера.
- Что сказал?
- Да то же, что и вы.
Это очень удивило Проценку.
И я повторил ему слово в слово Гуревича. И ещё раз повторил:
- Это - народ говорит. Нужны перемены. Время требует.
- Нагод, - передразнил меня Проценко.
Я разозлился.
Стул из невесомости брякнулся на пол.
- Вообще-то - я не картавлю.
*
Да Проценко и сам стал понимать, что я не еврей.
- А если ты не картавишь, что ж ты ходишь у них на поводу.
И тут, утопая, я стал огрызаться:
- У кого я хожу? Я - что считаю нужным, то и делаю. И ни у кого на поводу не хожу! А от Гуревича я не слышал за год вообще никаких диссидентских разговоров. И фильмы у него есть и о грузинах, и о русских, и об иконах… - со мной было кончено,
но я кинулся отмазывать Гуревича,
ибо всё, что происходило, было по моей вине.
Я был сбивчив, но видимо говорил горячо - говорил, что Гуревич мастер, Гуревич профи, Гуревич классик -  странно, но Проценко слушал. Я видел - он отходил от своей вспышки.
*
- Так! Все свободны, ты остался, - вдруг встал и  объявил Проценко, - И ты, девушка, иди, погуляй, - это моей перепуганной подружке с застывшей улыбкой.
Все вышли.
*
Когда все выходили, я тоже почему-то встал.
Мы стояли друг против друга.
Он был немного ниже меня ростом, но шире - крепкий мужик с казачьей чуть вьющейся чёлочкой-чубом …
*
Что было дальше - мало кто поверит.
Но, как это касается Гуревича, я всё же, дорасскажу.
В словах, может, и не точно - за смысл ручаюсь.
*
- Наглый ты… - как-то устало сказал Проценко, - … ни с кем не считаешься. Не люблю наглых… чёрт с тобой и твоим  Гуревичем. Квартальный план горит - я подписываю акт, едешь в свой Новосибирск…
- Я из Ленинграда…
- Не перебивай, бл*дь! … Едешь в Новосибирск, выкидываешь на*уй этот митинг.
И какой чёрт меня опять дёрнул:
- Я ничего не буду выкидывать…
Пауза
- Ты что - оборзел, *ля?
*
Министр со мной говорил, как шпана из подворотни.
Просто он не привык, что бы ему говорили нет.
- Ну, почему оборзел? - возразил я.
- Выкинул на*уй этот эпизод, я сказал! - заорал Проценко.
Не зря у них в кабинетах двери были с обивкой.
- Не выкину.
Проценко присмотрелся ко мне.
- Не пойму - у тебя связи? … или ты дурак?
- Нету у меня связей, - голосом утопленника сказал я.
- Значит - дурак. Сам сказал, - усмехнулся Проценко - видно  было - он от меня уже устал, - Короче!…  зае*ал! Выбрасываешь этот ё*аный митинг, я подписываю - идёшь дальше, в Госкино СССР.
Что за черти дёргали меня в тот день за язык - не знаю, но я опять сказал:
- Да не буду я ничего выбрасывать.
*
Проценко побагровел.
И тут - я ушам своим не поверил:
- Ты что в еб*льник хочешь!
И тут повёлся я….
*
Я не люблю, когда со мной так разговаривают.
И хрен с ним - что министр.
Не гнев, не агрессия, а какое-то нехорошее безразличие посетило меня.
Я довольно усердно занимался восточными рукоприкладствами,
когда это было ещё подпольно…
Но тут - министр…
*
Справа была финская стенка,
соответствующая его рангу в советской иерархии -
призы, подарочные вазы, бюстик Ленина, тома Ленина…
Я повернулся к ней и…
всадил кулак в какую-то дверцу.
Смысл, как я помню, был таков -
ты, конечно, министр - можешь делать, что хочешь -
и я это вынужден буду проглотить.
Но смотри, что могло быть с твоим лицом…
*
Ударить-то я ударил, да не совсем удачно ударил -
жгучая боль пронзила руку аж до плеча.
Дверца хрякнула и отвалилась.
Но не до конца - только, приоткрывшись, перекосилась.
За дверцей был зеркальный бар и видны стали горлышки бутылок…
*
Надо отдать Проценке должное - он остался абсолютно спокоен,
только криво усмехнулся.
Не обращая на меня внимания, потрогал дверцу бара, пытаясь её поправить,
потом вышел из кабинета, закрыв за собой дверь …
*
…я решил - за милицией.
Стоял, как дурак, посреди его кабинета -
и бури всяческих мыслей налетали на меня, как стаи воронья.
Я уже и сел, и Гуревича посадили, и на Курсах идут повальные аресты…
И дико болела рука. Причём, почему-то вся.
И начинало подташнивать…
Я решил,что это - от грядущей милиции...
*
… дверь открылась и вошёл Проценко.
В руке у него была большая заледеневшая бутылка «Посольской»
и горсть соевых батончиков в другой.
Как будто меня нет, он полез в поломанный бар:
- Вот режиссёр пошёл - мебель ломает… да какой режиссёр - студент!
Достал два тонких стакана, с хрустом открыл бутылку, налил  сантиметра по три в каждый, развернул две конфеты.
Усмехнулся:
- Иди. Выпьем за знакомство.
*
Я подошёл и понял, что правой рукой не могу взять стакан.
Взял левой.
Он поднял стакан:
- Я - Проценко. Александр Иваныч. Министр… А ты кто?
Чёрт, как же мне стало стыдно… Я не знал, что и ответить.
- Давай. Герой,  - он протянул стакан.
Мы чокнулись и выпили.
*
С детства не люблю соевые батончики.
- За бутылку возьми, - кивнул на руку Проценко.
О, какое это успокоение - раскаленная рука на ледяной бутылке.
- А сейчас - зови свою тёлку - посидим, потолкуем.
*
Соевые батончики быстро кончились. Он сказал:
- Секретарша ушла. Лень за закусоном идти. Давай, жевачкой закусывать.
- А как это?
Он достал из поломанного бара блок жёлтой пахучей мечты детства «Juicy Fruit»,
раскрыл пачку, достал две пластинки,
мы ещё раз махнули,
он выдохнул и стал учить:
- Смотри. Выпил. И сразу в рот. Слюна прёт. И жуёшь - слюной запиваешь.
Это оказалось чертовски вкусно.
*
Мы просидели с ним часа три.
Умяли эту 0.75. Сжевали полблока резинки.
И говорили, говорили, говорили - о кино, о жизни, о Гуревиче.
Бедная моя подружка просидела почти молча.
Бедная моя рука.
*
- Что у тебя с рукой? - когда вышли, спросила подружка.
- Распухает иногда. Ни с того, ни с сего… Может, это наследственное?
И поехали в травмпункт.
Вышел я оттуда с двумя замотанными пальцами и лангеткой виде палочки для мороженного, только пошире. 
*
Что сделал хитрейший Проценко?
Он принял фильм. Но с гневными идеологическими поправками про эпизод с митингом, приложив эту бумажку к остальным документам.
А мне сказал:
- А теперь иди в Госкино СССР сдавайся. А я посмотрю.
И засмеялся.
Потому что самое страшное - было впереди.
*
Как я там сдавал - это отдельные рыдания,
но Гуревич в них почти не фигурировал.
*
Гуревич не слышал эту историю.
Я просто не знал, как ему её  рассказать.
Много было жёстких слов, жёстких мыслей.
Я и сейчас-то не всё рассказал - так, историю-лайт.
Но через месяц, два, он с удивлением сказал:
- Ты знаешь, Проценко вдргу ко мне  стал лучше относиться. Тут видел его - он так со мной - вежливо -  как ваша мастерская? С чего бы это? Может подлянку какую задумал?
Он был мнителен.
Как человек, которого много гнали.
*

                                                    продолжение....