Ну, то есть вот абсолютная – мерзкая, грязная, которую даже человеком назвать было бы грешно.
Пьяный – перманентно. Грязный, в какой-то рванине – всегда. И он словно бы даже не стыдился этого своего состояния, будто бы даже выставлял его напоказ. Хотя, нет, и это - неправильно. Если бы выставлял напоказ, так это было бы хоть понятно: дескать, бравирует человек своей ничтожностью. Так нет же, он словно бы даже не замечал никого вокруг. А так вот просто жил. Жил и совершенно не интересовался тем, как к нему относятся окружающие. Это и раздражало в нём всех. Никогда ни с кем не здоровался, но и не хамил никому. Просто выходил из своей квартиры-берлоги и долго-долго не мог попасть ключом в замочную скважину. «А чего там запирать-то!..»- ехидничали соседи, хотя, ой, как хотелось многим хоть одним глазком заглянуть в его эту самую берлогу и узнать, как же живут такие вот. А вообще-то – как, все примерно представляли…
В доме нашем он жил давно. Наверное, всю жизнь. Во всяком случае, были среди жильцов те, кто помнили его ещё ребёнком, когда мать его, учительница начальных классов, была ещё жива. А он был аккуратно подстриженным под чёлочку юрким мальчишкой, во всём ей помогавшим. И звали его тогда Славка. Теперь вот, давно уже, никто и никак не зовёт. Даже отворачиваются брезгливо, если случается повстречаться с ним в подъезде или во дворе. А за глаза говорят о нём: «Эта скотина из девятой…»
Особенно почему-то не любила его Галка из квартиры напротив. Говорят, что со Скотиной они ровесники и когда-то даже учились в одном классе. Галка была на голову почти его выше, но каждый день он стоял в подъезде и ждал, когда она выйдет, чтобы в школу вместе идти. Ну, не совсем, конечно, вместе (стыдно же ей рядом с таким недомерком!), а плёлся он в двух шагах сзади. Но портфель Галкин нёс. Нёс как великую святыню, как, наверное, король Артур нёс бы Чашу Святого Грааля, если бы её однажды попросили принести в школу на классный час. И из школы тоже нёс. И, не отрываясь, смотрел в Галкин затылок с туго заплетённой косой, словно бы боялся, что вдруг однажды она исчезнет, и жизнь его, Скотинина, закончится в тот же момент.
Скотина столь преданно служил своей Галке, что даже забросил изостудию в доме пионеров, о чём очень сокрушалась его матушка, ибо руководитель изостудии его хвалил и говорил, что есть у него рука и власть над линией, что от природы мало кому даётся.
А Галка, Галка и не отпускала его от себя, и не приближала. Нравилось ей, видно, что рядом с нею всегда пусть и такой неказистый, а кавалер.
И так продолжалось, пока Галка не влюбилась в Витю, который жил в доме напротив и совсем недавно вернулся из армии.
Роман их развивался бурно и стремительно. Настолько стремительно, что Галка даже школу не успела закончить, как вдруг обнаружила, что беременна. Мать Галку, конечно, избила до полусмерти, а Витя избил Скотину, чтобы не смел приближаться к его будущей жене. Тем более, что жениться Витя и не отказывался.
Свадьбу сыграли бурно и с коммунальным размахом. Было всё: кукла на капоте чёрной «Волги», кража невесты, воздушные шарики и пьяная драка во дворе уже под утро, когда засидевшиеся гости, так и не доев холодец, сваренный Галкиной матерью, гасили в тарелках заслюнявленные «бычки» - остатки «Беломора».
И начала-а-а-а-сь семейная жизнь Витина с Галей, здесь же, на глазах у всех. Потому что квартира у его родителей была большая, и молодой семье выделили даже отдельную комнату.
Скотина в это время успел похоронить мать, которая ушла так же тихо, как жила, никого не потревожив. Многие даже не сразу узнали, что её уже нет, потому что Скотина сделал всё сам и за помощью ни к кому не обращался.
А Витя оказался мужиком широким и любвеобильным. Каждые выходные в доме устраивался пир горой, куда приглашались Витины друзья с жёнами, разумеется. С одной из этих жён Галка Витю в разгар такого пира и застукала прямо в супружеской спальне, где на полу, рядом с кроватью, спал сильно перебравший муж. Да и вообще его бесконечные романы с кондукторшами и диспетчершами (он работал в автобусном парке недалеко от дома) начались ещё тогда, когда Галка ходила с пузом,- первенца вынашивала. Начались, да так и не прекращались вплоть до Витиной смерти: заснул за рулём, когда уже возвращался в парк после смены, и въехал в фонарный столб, так за рулём и умер.
К тому времени у Галки было уже двое ребятишек, с которыми она и перебралась в освободившуюся родительскую квартиру. Так вот она и стала снова соседкой Скотины. Говорят, что спустя несколько месяцев после Витиных похорон, Скотина приходил даже к ней свататься, но Галка даже слушать не стала – тут же указала ему на порог. Разве после Вити, крепкого, пусть и гулящего, можно было даже представить себе рядом этого… Скотину. С тех пор и запил он, с тех пор и имя его забывать стали. С тех пор и стал «Скотиной».
Когда у Галки обнаружили рак, операцию делать было уже поздно, а дети маленькими совсем ещё были: шесть и четыре. Умерла она быстро, хоть не мучилась. А детей к себе Скотина забрал, пока оформляли на них бумаги, чтобы поместить в детский дом.
А когда детей увезли, Скотина в тот детский дом устроился дворником и истопником по совместительству. А ещё он ко всем утренникам рисовал там сказочных птиц и зверей для актового зала,- вот и пригодилась изостудия…
Когда же старшему из Галкиных ребят, Валерику, исполнилось восемнадцать, из детдома его выпустили, и вернулся он жить в материну квартиру, забрав с собою и шестнадцатилетнего брата Серёжку.
Входят они, значит, в дом матери своей покойницы, а прямо посреди комнаты, пыльной и неубранной, прямо на настоящем мольберте, в полный рост нарисованная, стоит мамка их, Галя. А за плечо забросила тот самый портфель, который когда-то за нею в школу Скотина таскал…
Вот и опять изостудия пригодилась...
