выходке, но даже и та теоретически дикая выходка постепенная стиралась и переходила в повседневную рутинную ненависть. Мать моя женщина! – ругался он, но ничего поделать не мог. Такова была цена столичной жизни.
Мирон Прибавкин покорно оделся, хлебанул чая, и, на ходу засунув бутерброд с колбасой в карман, в прекрасном расположении духа выскочил из дома. Начинался прекрасный летний день, после которого следует принять душ, но Мирон Прибавкин не спешил в управление. Накануне он сказал, что задержится до обеда по служебной надобности, а сам поехал в автосалон «Кунцево» и тихо, скромно купил недорогой, но солидный, за миллион с небольшим, УАЗ «Патриот» «максимум» белого цвета, с кожаным салоном и системой дистанционного слежения, а также приобрёл номера, полис ОСАГО по онлайн и зарегистрировался. Потом знакомый жиган Луценко, которого Мирон Прибавкин когда-то отмазал за мелкие уголовный проступок, выдал ему автомобильный номер, и Мирон Прибавкин был счастлив второй раз в жизни, первый раз был счастлив, когда по глупости женился на Зинке. Увы, те времена канули в вечность, осталась лишь горечь воспоминаний.
К обеду он подкатил в редакцию «Голь и Город» в новенькой, сверкающей лаком «патриоте» и вполне уместно, даже лихо припарковался, не задев ни соседей, ни бордюр, сказалась подзабытая практика на отцовской машине, которую он три года назад вдребезги разбил на Самотечной.
Главный редактор Владимир Иванович Пузаков, несмотря на летнюю духоту, тепло одетый, в респираторе «3М» и защитных очках, делающими его похожим на аквалангиста на дне пруда, ещё и в платяных белых перчатках от прокаженного, сообщил следующее:
– У меня, знаете ли… почки… – прохрипел он для понимания, – всякие прививки категорически запрещены… Мне обещали их поменять, то есть почки, – объяснил он, морщась за стёклами очков, – да пандемия всё испортила, будь она неладно!
– Я не по этому поводу, – пользуясь моментом, строго посмотрел на него Мирон Прибавкин. – Мы знаем, что вы хроник, и следим за ситуацией. Меня интересует Дарья Гнездилова, журналистка-блогер, «Криминальное досье».
– Есть такая… – надтреснуто-перепуганным голосом сообщил Пузаков. – Что она натворила? Если что-то серьёзное, мы от неё избавимся. Она мне самому надоела хуже пареной репы.
– Мне просто надо с ней поговорить в рамках расследования пропажи людей! – сдержанно ответил Мирон Прибавкин, дабы не раскрывать секретов дела.
– А-а-а… – радостно оскалился респиратором Пузаков. – Я лично одобрил этот материал. Животрепещущая тема! – И вызвал Гнездилову.
Гнездилова оказалась тёмно-рыжая лошадкой, выше Мирона Прибавкина на целую голову, с густой вишнёвой чёлкой, крепко скроенная, жёсткая в оборотах и неустрашимая, словно промышленная бетономешалка.
– Я ничего не знаю, – безапелляционно заявила она в присутствии главного редактора Пузакова, перекатывая во рту жвачку справа налево и слева направо. – Источника информации я не обязана раскрывать!
– Даже в рамках уголовного дела? – ехидно спросил Мирон Прибавкин, давая понять, что он видел таких упрямиц толпами каждый день по сто тысяч раз и всех перегибает через колено с помощью триста восьмой статьи УК РФ.
– Даже в рамках! – подтвердила лошадка Гнездилова, едва не надув шарик из жвачки, который должен был лопнуть на глазах изумлённого главный редактор Пузакова.
– Гнездилова! – глухо из-под респиратора одёрнул её главный редактор Пузаков. – Смотри мне! – и зашёлся в тяжёлом кашле.
– Пойдемте-ка прогуляемся на улицу, – миролюбиво сказал Мирон Прибавкин, беря её под руку и подмигивая главному редактору Пузакову, который покраснел по респиратором, как рак в кипятке.
Мирон Прибавкин ожидал, что лошадка Гнездилова встанет на дыбы, и всё такое прочее не менее горячее, и её придётся вызывать повесткой, но неожиданно она согласилась, и Мирон Прибавкин имел счастье до самого лифта лицезреть её чрезвычайно крепкие ноги, затянутые в чёрные колготки, на высоких моднячих каблуках прозрачного цвета.
Они вышли, свернули в сквер и сели на лавочку.
– Не хотите мне ничего добавить? – со всё той же холодной ленцой, которая выработалась годами ретивой службы и от которой у многих подозреваемых в зависимости от пола развивался или цистит, или простатит, спросил Мирон Прибавкин и прищурил и без того узкие нанайские глазки.
– Нет! Я уже всё сказала! – отрезала лошадка Гнездилова и высокомерно тряхнула вишневой чёлкой.
– Дело в том… – со значительной паузой объяснил Мирон Прибавкин, – что пропал человек, возбуждено уголовное дело, вы свидетель, если будете упираться, я вас вызову повесткой и предъявлю обвинение по статье триста восемь, отказ от дачи показаний, а это три года, между прочим. А если покопаться, то ещё что-нибудь наскребём. Оно вам надо?..
На самом деле, Мирон Прибавкин пугал, статья триста восемь не была «рабочей» и подразумевала всего лишь денежный штраф.
– Я не знала… – вдруг уступила лошадка Гнездилова и, казалось, сделалась меньше ростом, а Мирон Прибавкин, наоборот, вырос. – Я согласна…
– Говорите, кто вам рассказал о Самсоне Воропаеве? – потребовал Мирон Прибавкин, не упуская момента.
– Дайте слово, что у того человека не будут неприятности! – на последнем упрямстве не уступила лошадка Гнездилова.
Мирон Прибавкин в саркастически скривил губы. Дарья Гнездилова умоляюще посмотрела на него и сжала девичьи кулачки.
– Запросто! Даю! – спровоцировал он её по застарелой, как подагра, следовательской привычке, куда вложил чуть-чуть от Луи де Фюнеса, чуть-чуть от Жан-Поля Бельмондо и даже чуть-чуть от Пьера Ришара, чем страшно поразил Дарью Гнездилову, которая, в свою очередь великих французских комиков в упор не знала и привыкла к молодёжному поверхностному эпатажу типа Панова, поэтому для себя тотчас назвала Мирона Прибавкина опасным старикашкой, хотя, разумеется, Мирон Прибавкин таковым не был, а всего лишь прикидывался Иваном Грозным, о котором Дарья Гнездилова абсолютно ничего не слышала и слышать не хотела.
На самом деле, он никакого слова давать не собирался. Это была обычная уловка любого следователя хоть в полиции, хоть в прокуратуре: наобещать в три короба, но естественно, слово не держать, обоснованное преамбулой юрисдикции «разоблачить и посадить», было двигателем следствия, а там хоть трава не расти и прокурор не бейся.
– Ширинкина… – огорчённо пробормотала лошадка Гнездилова, и в смущении переведя взгляд на воробьёв, что дрались на дорожке.
– А… кто это? – удивился Мирон Прибавкин и принял самый глупый вид, на который был способен, ибо не в его интересах было пугать свидетеля не то что до смерти, а просто до заикания.
Он делал это инстинктивно, дабы свидетель не заподозрил его в служебной корысти, а поверил бы в его искренность. Корысть же у него была всегда на уровне инстинкта следователя и была неизменной, как основная чёрта профессии, и только с любимыми женщинами он расслаблялся и становился самим собой: мальчиком с рабочей окраины империи, из Кузбасса, где деньги зарабатывают тяжёлым шахтёрским трудом. Так что в глазах родни он сделал в столице шикарную карьеру.
– Это… моя бабушка, – уже менее упрямо тряхнула чёлкой лошадка Гнездилова.
– Бабушка?.. – отшатнулся Мирон Прибавкин, который уже стал привыкать к сладковатому запаху жвачки лошадки Гнездиловой.
Дело запутывалось всё больше и больше. Бабушка нам ни к чему, неизвестно зачем умиротворённо подумал Мирон Прибавкин.
– Вероника Иридиевна… – кивнула лошадка Гнездилов и упрямо перекатила жвачку слева направо.
Да что же это такое?! Мать моя женщина! – подумал с возмущением Мирон Прибавкин, книг не читаешь, мультфильмов не смотришь, сидишь в рунетах и куках.
– Вероника Иридиевна? – он вдруг вспомнил вдовий горбик сиреневое вязание и прекрасный индийский чай. Это её и спасло от его повторного визита. – Тогда кто такая Жанна Дулерайн? – заподозрил всеобщее предательство Мирон Прибавкин и мерзко прищурился, словно задумал изобличить Дарью Гнездилову окончательно и бесповоротно.
– Моя двоюродная сестра… – пролепетала Гнездилова за своей густой вишневой чёлкой и отчаянно заморгала, словно собираясь залиться горькими слезами.
– А-а-а! – с досады закричал он так, что в здании напротив замелькали любопытные лица и респиратор «3М» главного редактора Пузакова, похожий на краба в водорослях.
И у Мирона Прибавкина в голове сложилась полная картина всеобщего обмана.
– Тогда, может быть, вы знаете местонахождения Самсона Воропаева?! – испугался он круговерти у себя в голове.
Но лошадка Гнездилова его огорчила.
– Увы, к сожалению, не знаю, – наморщила она лобик под своей густой вишневой чёлкой. – Я даже не знаю, кто такой Самсон Воропаев. Если это ейный хахаль, то, значит, это он, – решительно добавила она, плохо скрывая ехидство, и снова сделалась упрямой лошадкой.
Ага, сказал сам себе Мирон Прибавкин, и страшно расстроился: он-то считал себя гениальным ведущим в этой игре, а, оказывается, водили-то его, да всё за нос и за нос все компанией. Это был подвздошный удар по самолюбию. Посажу всех, мстительно решил он, при первой же возможности!
С этой дикой мыслью он подскочил и побежал к «люське», моментально забыв о лошадке.
– А я?.. – удивилась лошадка Гнездилова, в панике цокая каблуками следом.
– Вы?.. – переспросил Мирон Прибавкин так, словно увидел её впервые.
– Но вы меня простили?.. – клонила она лошадиную головку, просительно заглядывая ему в глаза.
– Простил, – милостиво ответил он, думая о слове «хахаль». – Вы мне не нужны! Хотя стойте! Я не беру с вас подписку! – погрозил он ей пальцев перед всей редакцией, – но не вздумайте никуда уезжать, вы мне понадобитесь в качестве свидетеля по громкому уголовному преступлению! – настращал он её, для острастки выпятив короткую, неказистую челюсть, которая никак не тянула на тяжёлую, породистую челюсть Фернанделя.
– Я поняла… я понял… – понурила рыжую головушку лошадка Гнездилова, – я больше не буду. Только вы меня не увольняйте: это мой первая громкая статья! Я старалась…
– Вот как?.. – тотчас остыл Мирон Прибавкин и невольно посмотрел на здание редакции, намереваясь обнаружить под респиратором подлое лицо главного редактора Владимира Ивановича Пузакова и передать ему, что Дарья Гнездилова не виновата, что Дарью Гнездилову увольнять не надо, что она свой в доску человек и тоже страдает, как и все, даже несмотря на то, что она женщина. – Не уволю, – пообещал он, вспомнив себя молодым и глупым, – если вы мне скажете, между вашей двоюродной сестрой и Самсоном Воропаевым был роман?
– Так… – с облегчением души махнула рыжая лошадка Дарья Гнездилова, – интрижка, – злорадно поморщилась она. – Я ей говорила, не связывайся!
– Мать моя женщина! Я так и знал! – обрадовался Мирон Прибавкин своей проницательности. – Имя моё уберите, и пишите что хотите.
– А как же?..
– Что?.. – тормознул он со скрипом в левой коленке.
– А как же правда жизни?..
Её идеализм лез изо всех щелей, даже её густая вишнёвая чёлка была собирательницей этой святой правды жизни.
– Идите вы знаете куда со своей правдой?! – нагрубил он нарочно, чтобы Дарья Гнездилова спустилась с небес
