Не верю теперь ничьим улыбочкам. Ни приятелей, ни родственников, ни официальных лиц, а уж тем более женщин.
Даже, наоборот, настораживаюсь, когда кто-то очень уж сладенько мне лыбится. «Ну, значит, какую-то подлянку жди», – думаю я.
Вот и мой прежний шеф тоже всегда так душевно мне улыбался. Прямо разве что целоваться не лез. Какой, дескать, вы у нас замечательный! Как нам с вами повезло!..
Ну и я в ответ тоже, понятно, расплывался в улыбке, тут же таял, наполнялся уверенностью, что со мной всё в порядке – кто ж меня тронет, когда первое лицо с такой симпатией ко мне.
И вдруг вызывают в кадры, говорят, ваша должность подлежит сокращению, так что с такого-то числа вы уволены.
Я (в шоке): – А Николай Николаевич знает? Он в курсе?
– Конечно, это его решение, – и показывают мне приказ.
– А как же его улыбки? – спрашиваю я в полной растерянности.
– Вы это о чем?
– Да нет, всё нормально, – сказал я, приходя в себя. И, взяв обходной лист, пошел собирать подписи.
«Ну, какая же он сволочь фарисейская! – думал я. – Это же надо – так притворяться! Интересно, когда он подписывал приказ, тоже миленько улыбался?.. Ну, попадись ты мне!..»
И в тот же день, нате, встречаю его в коридоре. Та же душевная улыбка, участливый взгляд. – Вы уже знаете, да? Не обижаетесь? Нам надо молодых выдвигать… От этого никуда не деться… Это жизнь…»
И я снова растаял. – Да я все понимаю, – сказал я тоже с улыбкой. – Большое вам спасибо… Просто хотелось…
Но он, не дослушав, поспешил с моей жалкой благодарностью дальше…
Было, конечно, обидно, но я себя, как мог, успокаивал: «Ничего, ничего, пройдет время и тебе, Николаша, тоже скажут: пшёл вон! Меня хоть выгнали по-человечески, уважительно, с доброй улыбкой – это вообще-то большое дело. А тебя, может, в наручниках выведут… А куда ты денешься? Это жизнь, как ты говоришь! Тогда посмотрим, как ты будешь мило улыбаться…»
