Зима в Германии, а конкретно, в округе Дрезден, совсем не похожа на нашу. Нет сильных морозов, снега не так уж и много.
И тем более удивительно, что там можно было приобрести офицерские сапоги на меху. Они были вполне себе качественные, теплые, хорошо сидели на ноге, но вот один недостаток был весьма существенным – подошва быстро снашивалась.
Поэтому, когда я приобрёл себе такие сапоги, то по совету товарищей, которые прослужили больше меня в ГСВГ, а главное, пережили местную зиму, решил сходить к одному местному сапожнику, который делал хороший «накат» на сапоги, плюс набойки. А главное, чуток шпрехал по-русски.
Выбрав один из свободных от службы дней, я взял сапоги и вышел в город, где по указанному адресу нашел нужного мне камрада.
Встретил меня небольшого роста, подвижный старичок, лет семидесяти, провел к себе в небольшую, чистенькую комнатёнку, где на небольших самодельных стеллажах с чисто немецкой аккуратностью была расставлена обувь разных моделей и фасонов.
Достав свои сапоги, я стал объяснять ему, что хочу получить в итоге.
-Ё… мать… (далее нецензурно)
Я немного опешил. Немец разговаривал на русском матерном, как на родном немецком.
-… … … сапог!
Он повертел сапоги, осмотрев их со всех сторон. Потом взялся за работу.
-Ты, …, удивльон? Я быть руски плен, сорок четвертый год…
Я с интересом посмотрел на немца. Впервые я видел человека, который воевал в Великую Отечественную, да еще и против нас, и пытался разобраться в своих чувствах. С одной стороны после войны прошло почти 40 лет, а с другой – немец убивал наших, и, скорее всего, убил не одного советского солдата.
Пока сапожник занимался ремонтом, он, перемежая немецкие и русские слова и щедро сдабривая свою речь великим и могучим русским матом пытался рассказать мне, что он служил в тыловых частях, с русскими солдатами он не воевал, а в 1944-м попал в плен в результате окружения их подразделения частью Советской армии.
Он не был ярым фашистом, выполнял присягу, и я как офицер должен был понять его.
После войны он попал в Советский Союз и работал на строительстве Владимирского тракторного завода, а в 50-х годах вернулся домой в Германию. А т.к. он был из-под Дрездена, то и остался жить в ГДР.
Прощаясь со мной, он сказал, что больше всего его поразило то, как русские стояли насмерть даже тогда, когда шансов остаться в живых не было никаких. И, сокрушенно покачав головой, добавил, что, начиная войну с Россией, Гитлер забыл заповедь Бисмарка: «Заключайте союзы с кем угодно, развязывайте любые войны, но никогда не трогайте русских.»
Я вышел на улицу со смешанным чувством…
Я не мог понять и принять его не как офицер, а как русский человек.
Я не мог понять и принять не его конкретно, а всех тех, кто пытался завоевать мою страну.
Я не мог поверить в то, что человек, пробывший почти всю войну на Восточном фронте, не убил ни одного советского солдата.
Я не мог понять и простить Германию за то, что они натворили на советской земле.
Я подошел к мусорному баку и выбросил свои отремонтированные сапоги.
