Осколки

только не сразу, а через два-три поколения, когда исчезнет проклятое наследие прошлого.
Веснин. Блажен, кто верует.
Константин (Лиде). В принципе, я с вами согласен, но человеческую породу трудно переделать.
Лида (резко). Вы пробовали?
Веснин. Вы вовсе смутили нашего бедного поэта. Не забывайте, поэты люди мечтательные, не от мира сего.
(К ним подходит Раджа).
Раджа. Вероника и Анатолий прибыли. Трезвые.
Веснин (смеётся). Важное замечание! Веди же их сюда.
(Раджа идёт за Вероникой и Анатолием).
Веснин. (Лиде). Не прошло и часу от назначенного времени, а гости уже собираются. Глядишь, скоро и Твердохлебов пожалует.
(Вероника и Анатолий в сопровождении Раджи подходят к скамейке. Веснин и Константин встают, чтобы приветствовать Веронику. Сысоев вдруг пробуждаётся и пытается поцеловать ей руку, но падает).
Сысоев (лёжа). Excusez-moi, как говорится.
Вероника. Боже мой, Сысоев, в каком вы виде!
Константин. Извините, я сейчас отведу его в беседку, пусть проспится. Раджа, помогите мне, пожалуйста.
Раджа. Давно надо было.
(Раджа и Константин хотят увести Сысоева, но он вырывается от них).
Сысоев (поёт). «Ой, вы кони мои вороные, чёрны вороны – кони мои!».
(Раджа и Константин подхватывают его и скрываются за деревьями. Сысоев продолжает петь: «Мчались мы, ну  а пули свистели, но догнать нас они не смогли, потому что как вихорь летели чёрногривые кони мои»).
Вероника (с восторгом). У него определённый певческий талант! Мне надо бы написать портрет Сысоева.
Сысоев (внезапно появляется из-за деревьев). «Мы уйдём от проклятой погони, перестань, моя радость, рыдать! Нас не выдали чёрные кони, вороных уж теперь не догнать».
(Раджа и Константин снова хватают его и уносят за руки и ноги).
Сысоев. Виноват, господа, не ту карту открыл! Миль пардон, миль пардон!..

Сцена третья

(Наступает пауза. Веснин, Вероника и Анатолий усаживаются, затем говорят одновременно).
Веснин. Наш обед…
Вероника. Мы опоздали…
Анатолий. Мы шли…
Веснин (поднимает руку, успокаивая их). Позвольте мне сказать. Наш обед ещё не начался, ждём генерала Твердохлебова…(Лиде). Это мои друзья: Вероника и Анатолий. (Веронике и Анатолию). А это моя близкая родственница Лидия, она только что приехала из России.
Анатолий (равнодушно окинув взглядом Лиду). Рад познакомиться.
Вероника (Лиде). И я рада! Так вы только что из России? Это видно: платье на вас российского покроя – в России шьют крепко, но мешковато, никакой элегантности. Завтра я покажу вам магазин, где можно купить хорошенькое платье, мое оттуда. (Веснину). Как вам, граф?
Веснин. Экстравагантно.
Вероника (довольно). Этого я и хотела. Если уж мы вынуждены из-за глупых представлений о приличии прикрывать самые привлекательные части своего тела, то пусть они хотя бы подчёркиваются фасоном и цветом. Нет, в самом деле, как обидно, что мы не можем показать, к примеру, ноги и грудь! В античные времена женщины не стыдились выставлять их напоказ: вполне понятно, что мужчины готовы были всё отдать за прелести какой-нибудь Елены Прекрасной или Клеопатры.
Анатолий. Дай тебе волю, ты бы голая ходила.
Вероника. И ходила бы! Стыд – это пережиток прошлого, это оковы, в которые заковали нас ханжеская мораль и религия. «Долой стыд!» – готова я провозгласить на весь мир; хотите, прямо здесь разденусь?
Веснин (поспешно). Не надо, мы ещё не вышли из-под власти прежних представлений.
Вероника. Ну, как хотите, а избавление от стыда всё равно неизбежно. (Лиде). Обязательно сходим завтра в магазин: у вас отличная фигура, нельзя прятать её под этим немыслимым платьем.
Лида (растерянно). Меня оно устраивает… Да, я знаю, Чехов говорил, что в человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Но он же говорил, что человек должен стремиться к гармонии в своём облике – внутреннем и внешнем.
Вероника. Неужели это платье гармонирует с вашим внутренним обликом? Это было бы печально, но я уверена, что вы себя принижаете. У вас прекрасное одухотворённое лицо: видно, что вами движет какая-то высокая идея. Но вы зажаты, как подросток: вам обязательно надо почитать Фрейда, чтобы избавиться от своих комплексов.
Лида. Прочту как-нибудь…
Вероника (Веснину). Мы опоздали, потому что увидели вернисаж на набережной. 
Анатолий. Да, мы шли…
Вероника (перебивает его). Я сама расскажу. (Веснину). Мы шли к вам и увидели, как самодеятельные художники выставляют свои картины. Это невероятно, это подлинное искусство! Никаких плавных линий, никаких определённых форм: всё угловато, изломанно, экспрессивно. Один портрет меня просто сразил: синий трёхглазый мальчик  на фоне турбулентного потока бытия. Я записала фамилию художника: вы обязаны пригласить его в «Осколки» как председатель попечительского совета нашего художественного объединения, а ещё лучше – купите его картину.
Веснин. Я пока не председатель, это вы меня назначили.
Вероника. Не кокетничайте! Вам самому хочется быть председателем, но вы не желаете признаться в этом. В конце концов, став председателем, вы сможете сменить на настоящие произведения искусства тот хлам, что хранится в вашем доме. Пейзажи с нимфами и амурами, пышнотелые красавицы в покрывалах и кисее, благородные отцы семейств во главе своих многочисленных домочадцев – это же пошлость, граф, как вы этого не понимаете! Любой знающий вас человек сразу определит, что всё это не может быть вашим, потому что вы ни в коей мере не похожи на добропорядочного буржуа.
Веснин (несколько смутившись, со смехом). Вы угадали: весь этот хлам, как вы изволили выразиться, достался мне от прежнего владельца, биржевика. Я собирался купить несколько полотен импрессионистов, но они очень выросли в цене и продолжают расти – боюсь, не смогу приобрести больше двух-трёх произведений.
Вероника. Ха, импрессионисты! Когда-то это был вызов буржуазному искусству, а теперь они сами превратились в искусство для буржуазии. Вы отстали на целое поколение: не вздумайте покупать импрессионистов, они безнадёжно устарели.
Анатолий. Любишь ты поучать: всё должно быть по-твоему. А мне, например, тоже нравятся импрессионисты.
Вероника. Это ты говоришь, чтобы меня позлить. (Веснину). Не слушайте его, граф, он хочет казаться эдаким ретроградом-обскурантом и брюзжит, как желчный больной старик. Но на вернисаже он был даже в большем восторге от авангардистских картин, чем я.
Анатолий. Только чтобы успокоить тебя.
Вероника (грозит ему пальцем). Ах ты, лицемер! Что-то ты закис в последнее время, но ничего, я тебя встряхну.
(Появляется Константин).
Константин. Фу, еле уложили Сысоева! Раджа принёс ему плед и подушку – пусть отоспится в беседке, куда его такого сажать за обеденный стол! Я виноват, не надо было сюда с ним приходить.     
Вероника. Здравствуйте, Константин! Мы с вами толком не поздоровались.
Константин. Моя вина; разрешите вашу ручку?
Вероника. Если поцеловать, я против: целование рук подчёркивает неравное положение женщин – вы же не целуете руки мужчинам. Если пожать – вот вам моя рука!
Константин. Пожать. (Жмёт ей руку, потом спохватывается и обращается к Лиде). С вами мы здоровались, но не обменялись рукопожатием.
Лида (сухо). Это лишнее.
Веснин (Константину). Вы бы прочли Лидии свои стихи: это отлично заменит рукопожатие.
Вероника. Просим, просим! (Хлопает в ладоши).
Лида (с неожиданным раздражением). Если стихи плохие, не надо их читать. Нет ничего хуже плохих стихов и фальшивой музыки.
Анатолий (усмехаясь). Согласен, с одной поправкой. Кому есть что сказать, и кто может это сказать, тому не надо прибегать к разных ухищрениям, вроде рифм и строф. Я ещё понимаю женщин, которые любят манерничать, но поэт-мужчина это что-то противоестественное. Настоящая мужественность несовместима со стихами.
Веснин. Вы слишком категоричны в своём суждении. (Константину) Что касается ваших стихов, какая вам разница, что скажут критики? Если вы настоящий поэт, это никак не повлияет на вашу страсть к творчеству. Будут ли вас хвалить или ругать, вы всё равно станете писать. 
Константин. Но доброе слово не помешает и поэту.
Веснин. Доброе слово – возможно, однако не признание. Признание – это искушение; когда вы не признаны, вам нечего терять: вы пишете, не задумываясь о том, понравятся ли ваши произведения. Вы пишете так, как вам того хочется.
Вероника (Константину). Прочтите же нам свои стихи!
Константин (садится на скамью, хмуро). Не буду.
Вероника (Анатолию и Лиде). Ну вот, всё испортили.
(К скамейке подходит Раджа).
Раджа (торжественно). Прибыли генерал Твердохлебов и его люди!
Веснин (приняв серьёзный вид). Ты почётный караул выстроил?
Раджа (удивлённо). Не понимаю.
Веснин (махает рукой). Зови Твердохлебова. (Лиде). Вот и дождались.
Лида (теребит свою сумочку). Да, хорошо.
Вероника. Зачем вам этот генерал?
Анатолий. Да, зачем? В России от одного его имени содрогаются.
(Лида не отвечает. Раджа подводит к ним Твердохлебова и двух охранников генерала).
Твердохлебов (охранникам). Встаньте у ворот, здесь вы мне не понадобитесь: я среди друзей.
Один из охранников. Но ваше превосходительство…
Твердохлебов. Никаких «но»! Идите! (Охранники уходят, с ними уходит и Раджа.  Твердохлебов наклоняется к Веронике). Вы всё цветёте, мадмуазель! Позвольте поцеловать ручку?
Вероника (отдёргивая руку). Не позволю! Вы же знаете, что мне это неприятно.
Твердохлебов. Люблю необъезженных лошадок: и фыркают, и взбрыкивают, и норовят укусить, а как укротятся, нет лучше лошадей.
Вероника. Почему у вас все сравнения – лошадиные?
Твердохлебов. Что поделаешь, в молодости я служил в кавалерии, а это на всю жизнь. (Лиде). Не имею чести быть вам представленным, мадмуазель.
Веснин. Это Лидия, моя родственница, приехала из России. (Лиде). А это его высокопревосходительство генерал Твердохлебов.
Лида (не поднимая глаз на Твердохлебова). Я поняла.
Твердохлебов. Сразу заметно, что вы лишь недавно приехали из России: нет, знаете ли, эдакой примеси западной гнильцы. Русские женщины скромны, добродетельны и богобоязненны, эмансипации они набираются на Западе; впрочем, вся эмансипация до первой беременности: как забеременеют, вмиг воспоминают, что они женщины. А уж с возрастом эмансипация просто смешна: женщину и без того перестают воспринимать как женщину. В отношении женщин Бог строг, но справедлив: они привлекательны только в том возрасте, в котором могут рожать. (Веронике). Вот лет через двадцать сами захотите, чтобы вам ручку поцеловали, да уж никого не заставите.
Вероника. Вы хотите казаться рыцарем, но ваш идеал – «Домострой».
Твердохлебов. И не скрываю! «Да убоится жена мужа своего» – вот основа крепкой семьи. Страх и уважение – это корень всего; дети должны бояться и уважать отца с матерью, жена – мужа, а народ – власть. Это веками проверено, на этом весь мир стоит: выдерните эти скрепы, и всё рухнет.
Анатолий. Вам бы в журналах печататься.
Твердохлебов (Анатолию и Константину). В моё время молодые люди вставали, когда к ним подходили старшие, и никто из молодых не посмел бы сделать замечание, пока на то не будет дозволения.
(Анатолий только пожимает плечами).
Константин. Извините. (Хочет встать, но Вероника сдерживает его).
Вероника. Времена меняются, но вы не меняетесь вместе с ними, генерал.
Твердохлебов