В единственном оконце чёрные краски ночи сменились серыми красками рассвета. Жена уже колдовала возле остывшей за ночь печи.
Прохор сунул ноги в чуни. Без них он зимой и не вставал, суставы всё чаще и чаще тревожить стали. Чай не молод – сорок стукнуло. Перекрестился на божницу, набросил на плечи зипун и вышел во двор.
Огляделся – снегу-то навалило! Взял деревянную лопату и стал чистить дорожку до самого плетня, где висела на связанных ивовых прутьях нехитрая калитка.
Проделал дорожку и до сарая, где живность обитала: лошадь, корова, пара поросят, четыре овцы, да десятка два кур. Хозяйство, конечно, не Бог весть какое, но зиму пережить помогает. А там весна. Вспашет Прохор своё поле в двадцать десятин, засеет капустой, да репой: и себе, и на продажу. Город не маленький, как-никак уездный, капуста с репой всегда спросом пользуется.
***
Вернулся домой, разделся, и сразу к календарю. Календарь его гордость – летом, как раз перед Новым годом на базаре купил. Тетрадку тогда ещё за две копейки купил и карандаш – за три. Деньги немалые, но старшому уже двенадцать – пора грамоте учить, дочке – девять, и та всегда рядом стоит, когда старший брат в тетрадке буквы карандашом выписывает.
Когда они с жинкой этот календарь на базаре увидели – взгляд оторвать не могли. Красивый, с картинкой, где Георгий Победоносец змия убивает. Вверху цифры выведены: 7208 год. И месяца все с числами и днями недели. Не утерпел Прохор и купил, целых пять копеек не пожалел.
Теперь он на стене висит под иконой. Хозяин каждое утро одно число карандашом зачёркивает, которое наступивший день означает. Вот и сегодня зачеркнул последнее в четвёртом месяце – закончился студень. Взял и название пятого месяца зачеркнул, а вместо него наверху написал: Сечень. Это название, как-то понятней. И сразу мысль в голову пришла, что лес вырубать пора уже – дровами на весь год запасаться.
Сегодня пятница, после воскресения, пожалуй, с Тихоном и займутся этим. Тихон сосед – они и летом вместе работают, и зимой. Вдвоём сподручней. Сыновья помогать будут. Дровни завтра осмотреть надо.
- Ой! – вскрикнула жена, – Прохор, солдат к нам идёт! Как бы чего не было...
Хозяин набросил на плечи зипун, сунул ноги в валенки и вышел на крыльцо. Слегка поклонился посыльному. Солдат чему-то улыбнулся и подал руку, после посмотрел на бумажку:
- Прохор Капустин?
- Да, он самый.
- Надлежит, Прохор, тебе и твоей семье сегодня в полночь явиться на площадь ко дворцу воеводы. Каждому быть тепло одетым, и при себе иметь чашку с ложкой и кружку, - солдат глянул в удивлённые глаза хозяина и спросил: – Тебе понятно?
- Понятно, - но понятно не было.
Прохор долго смотрел вслед незваному гостю, потом покачал головой и вернулся в избу.
- Проша, что там? – в глазах жены трепетал испуг.
- Велено сегодня в полночь всей семьёй явиться ко дворцу воеводы, - удивлённо покачал головой. – И каждому при себе иметь чашку с ложкой и кружку.
- А зачем?
- Не сказал.
- Ой, Проша, как бы не было беды! – вскинулась жена.
- Хватит кричать, детей испужаешь! – прикрикнул хозяин, а сам сел на скамью задумался, крепко задумался. Да разве дадут подумать? Младший сын, Фадей, сразу к отцу на лавочку подсел:
- Тятя, а куда мы сегодня ночью пойдём?
- На кудыкину гору, - отшутился родитель и подтолкнул мальчонку, – пошли за стол, мать каши наварила.
Хороша каша: мягкая, да с маслом коровьим, упрела в печи – аж рассыпается. Только вкуса Прохор что-то не чувствует – визит посыльного покоя не даёт.
- Тихон идёт! – показала на окно жена, затем всплеснула руками. – Ой, пойду, схожу к Марфе, а то у меня…
Что у неё случилось, она ещё не придумала. Быстро накинула шубейку и побежала к соседке.
Зашёл Тихон, поздоровался.
- Кыш на свою половину! – крикнул хозяин детям.
Те сноровисто выскребли остатки каши и порскнули из-за стола.
- Что скажешь, Тихон?
- Да, что здесь гуторить – парней в рекруты забирают, повинности разные напридумывали. Теперь вот и нам всем с чашками и ложками. Да ещё ночью. Не нравится мне это!
- Мне тоже, а что поделаешь? До дворца воеводы от нас всего три версты – придут, из дому заберут. Да ещё нагайкой получишь.
- Ну, а сам-то думаешь, зачем?
- Мне вот что покоя не даёт. Ладно бы нас, мужиков, а баб и детишек зачем?
- Да-а! – тяжело вздохнул Тихон.
- Вздыхай – не вздыхай, а идти придётся.
Несколько минут посидели молча, затем сосед встал, подошёл к календарю:
- Прохор, так завтра уже сечень.
- Сечень, - на лице появилось подобие улыбки. – Хотел с тобой по вырубке поговорить. Да, уж теперь, как Господь пошлёт.
Оба одновременно повернулись к иконе и перекрестились.
***
Весь день прошёл в тревожном ожидании. Когда за окном совсем стемнело, приказал Прохор своему семейству собираться. Хотел лошадь запрячь, но передумал – мало ли что у начальства на уме, так можно и без лошади остаться.
Надели с женой шубы, а под них разных поддёвок – мороз на дворе хоть и не суровый, но всю ночь стоять – околеешь. Детишек тоже потеплее одели.
Тут и Тихон со своим семейством вышел. Только немногие решили в домах остаться. Бывший штабной писарь, безногий Афанасий, сказал, что за серьезные указы бумагу должны были дать подписать. Но, как знать!
Прохор махнул рукой:
- Пойду, лошадь запрягу – будь, что будет. На худой случай на твоём мерине дров из лесу навозим.
***
Уселись в сани. Бабы и ребятня прижались друг к другу – так теплей. Темень на улице, но Прохор дорогу хорошо знает – сколь раз в город на ярмарку ездил. Да и лошади дорога привычна.
Издали заметили, словно горит что-то на площади. Не на земле – в воздухе, словно шары какие-то светятся. Подъехали ближе - и впрямь шары. Бабы ойкнули и перекрестились. А вокруг люду собралось - не счесть: и ребятни, и взрослых.
Оставили лошадей с санями у коновязи, по соседству с другими, и направились к площади:
- Проша, что это? – жена указала на один из светящихся шаров - муж-то умный, всё знает.
Тот стал внимательно разглядывать это чудо, а более прислушиваться, что люди вокруг говорят.
- Фонари на конопляном масле, - произнёс Прохор деловым голосом.
- Словно праздник какой? – предположила жена Тихона.
- Да какой праздник? – изумился сам Тихон. – Рождество прошло. Да и на Рождество такого не бывало.
Подъезжали новые повозки, подходили зеваки. Ахали, охали и улыбались. Страх постепенно пропадал – неужель не ясно, что навряд ли в такую красочную ночь кто-то может дурное задумать? А ночь и впрямь красочная: везде, где можно, ветки еловые привязаны. Снежок пошёл – площадь и подавно сказочной стала. А тут костры вспыхнули, чем-то вкусным запахло. Ребятишки вовсю резвятся: когда ещё такое счастье выпадет – ночью по площади побегать, да фонарями полюбоваться?
Не менее часа прошло. Вдруг лавку высокую вынесли, и на неё дьяк влез, бумагу какую-то достал. Стихли все. Лишь изредка ребячьи голоса раздавались, но и те вскоре смолкли. И дьяк громким голосом читать бумагу стал:
Указ Петра I № 1736 «О праздновании Нового года»
7208 году декабря в 20 день великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России указал сказать:
«Известно ему великому государю стало, не только что во многих европейских христианских странах, все те народы согласно лета свои счисляют от Рождества Христова в восьмой день спустя, то есть, января с 1 числа, а не от создания мира, за многую рознь и считание в тех летах, и ныне от Рождества Христова доходит 1699 год, а будущего января с 1 числа настает новый 1700 год, купно и новый столетний век; и для того доброго и полезного дела указал впредь лета счислять в приказах, и во всяких делах и крепостях писать с нынешнего января с 1 числа от Рождества Христова 1700 года.
А в знак того доброго начинания и нового столетнего века, всем перед вороты учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, елевых и можжевеловых, смотря по месту и воротам, учинить возможно, а людям скудным комуждо хотя по древцу или ветви на вороты, или над хороминою своею поставить, и чтоб то поспело ныне будущего генваря к 1 числу сего года, а стоять тому украшению генваря по 7 день того ж 1700 года.
Да генваря ж в 1 день, в знак веселия, друг друга поздравляя новым годом и столетним веком, учинить сие: по ночам огни зажигать из дров, или хворосту, или соломы, а где мелкие дворы, собрався пять или шесть дворов, такой огонь класть, или, кто похочет, на столбиках поставить по одной, по две, или по три смоляные и худые бочки, и наполня соломою или хворостом, зажигать, и таким огням и украшению, по их рассмотрению быть же».
По сему, воевода нашего уезда повелел:
«Сего дня в полночь во исполнение приказа великого государя Петра Алексеевича украсить площадь перед дворцом еловыми ветками и фонарями. Всех собравшихся в полночь накормить и подарками одарить».
И тут вышли парни молодые в красных кафтанах с коробами в руках, видно, дворовые уездного воеводы. Стали подарки раздавать – детям свистульки глиняные, бабам платочки, а мужикам календари лубочные – и всё даром. Площадь тут же огласилась трелями, осветилась женскими улыбками.
Прохор подошел поближе к костру и календарь открыл. А там вместо Георгия Победоносца лик Иисуса Христа, а вместо привычного семь тысяч двести восьмого года, стоит тысяча семисотый. И год с этого самого «генваря» начинается. Чудно!
Пошёл к саням, бережно спрятал подарок под мешковину. Лишь после этого, загадочно улыбаясь, направился к площади.
А там новые чудеса твориться стали: сначала из пушки три раза бабахнули, а затем из ружей пальба началась. Визг, крик, смех зазвучали над площадью.
Едва радость утихла, всех к кострам пригласили, кашу с мясом в принесённые чашки накладывать стали, а в кружки какую-то чёрную жидкость наливать. Кашу-то понятно, а налили-то что? Пробовать стали на язычок – вроде сладко и ароматно.
- Чай это, чай! Пейте на здоровье! – смеясь, кричали кашевары.
Подошло и семейство Прохора. Наложили всем каши, не скупясь, чаю налили. Подставил свою кружку и глава семьи. Однако, кашевар ему не налил, а хитро улыбнувшись, кивнул в сторону лавки, вокруг которой толпились мужики:
- Туда иди!
Пожал Прохор плечами, но всё же подошёл. И тут же полупьяный парень в красном кафтане плеснул ему из бутыли самогона: не мутного какого-то, а первача, чистого, как слеза.
Покачал Прохор головой от удивления, крякнул и выпил до дна. Закусил теплой кашей с мясом. И так хорошо стало на душе. К тому же загудел рожок, зазвучали гусли.
До утра веселился народ.
А Новый, 1700-й год, сменив осенний наряд на зимний, зашагал по городам и весям необъятной Российской Империи.
