Дед Андрей был характером неугомонен и смешлив. Горе принимал с достоинством. От радости не скакал, только делался ещё веселей. Он относился к той редкой категории людей, которые, несмотря на почтенный возраст, сохранили чувство юмора, открытость к людям и удивительную щедрость. В этом он видел смысл и отраду своей жизни.
Было раннее утро, когда Андрей Ильич спустился по скрипучим ступеням во двор, потянулся и произнес негромко.
- Здравствуй, небушко, здравствуй солнышко и заботы дневные. Я ещё жив. Смерть пока со мной только забавляется, а значит, покружимся еще.
Мне стало немного стыдно за то, что я случайно подслушала его монолог.
- Андрей Ильич, доброе утро! Как здоровье?
- Доброе утро, соседка. На душе - здоровье, в ногах - хмельной бай засел, руки за глазами не поспевают: перебрал вчера маленько. Ты когда на рыбалку пойдешь? Рыбки жареной хочется.
- Сейчас и пойду, пока солнце невысоко. Приходите вечером в гости.
- Ты мне, голубка, такую рыбу поймай, чтоб Божьей тайной со мной поделилась.
- А на что вам тайны Божьи?
- Глупая ты. Знать хочу, долго мне ещё на этом чурбане заседать, когда своих сыновей увижу?
- Думаю, не народилась такая рыба. Вы и, правда, Андрей Ильич, вчера перебрали, раз с утра такая грусть навалилась.
- Огуречная твоя голова! Беден тот дом, где большой праздник на одной табуретке помещается.
Где-то прокуковала кукушка, обозначив границы времени. Пора.
Река медленно просыпалась. Её ровный гул успокаивал и погружал в дремоту. Поплавок шлёпнулся и, приняв вертикальное положение, затих. Вдруг вода у берега заволновалась, запузырилась ,что-то забулькало, заплескалось. Округлые рыбьи спины, сияя чешуйчатой позолотой, поднялись над водой, плавно заскользили, почти не поднимая волну. Под их толстыми брюхами стайки мальков дружно нарезали круги. Это был зов новорождённых, посланный в новый, раздольный мир. Нерест! Вот так удача! Азарт был потерян, рыбу можно черпать ведром, но зато, какой фарт!
Наступил вечер. Рыба ещё шипела, скворчала на сковородке, когда в дверь постучал нарядный Андрей Ильич. Сели за стол.
- Андрей Ильич, всё спросить хочу, как же вы один тут зимуете?
- Как сказать. Случается, приболеешь, и простого хлеба в доме нет. Дома рядом большие, заборы высокие, только очень уж люди равнодушные. Как не по силам станет, к внучке в город переберусь. А я завтра тоже рыбачить пойду. На уху ко мне приходи. Рыбу в печи, на угольках, запарю с корешками пастернака и сельдерея.
Следующим вечером я направилась к Ильичу с ответным визитом.
- Про уху я сбрехнул невзначай,-оправдывается Ильич,- так что давай, соседка, вечерять жареной картошечкой с малосольными огурцами.
От печи шёл приятный жар. Старик балагурил, вспоминал истории молодости.
- Отец однажды крапивой отхлестал, за то, что камушками чужую курицу с огорода гонял. « В кого, - кричит,- у тебя такая сердцевина дубовая? И в курице душа бьется. У всего душа есть: у каждой травинки, веточки. Сорви цветок, и тот заплачет». Понял тогда отца своего, не затаил обиды. Сознаюсь, не поймал я рыбы сегодня: нерест идет. Как можно ее изводить, ежели она дитя в животе носит. Это уже живодёрство какое-то.
Страх шевельнулся во мне. Я уже не слышала, что говорит дед Андрей. Из головы не выходила вчерашняя рыбалка. Что же со мной произошло? Что это: жадность, самая обычная глупость? Или что-то совсем другое, похуже? В груди заныло. Эх, огуречная моя голова!
Расстались мы затемно. Закрывая калитку, я обернулась на избу Андрея Ильича. Горящие окошки были особенно приветливыми, щедрыми. Не будь они щедрыми, разве звали бы к себе так радушно. Колыхнулась занавеска. Дед Андрей ласково помахал рукой.
В глубине сада мой дом показался глухим и незрячим, он словно искал опору и утешение. Недоеденная рыба лежала на сковородке, холодная и невкусная.
Хорошо написано 
