Серёга – парень молодой, чуть постарше меня. Он в первый же день заявил с какой-то гордостью: «Мне уже двадцать четыре, а сыну второй годик!» Меня к нему в отдел направили на преддипломную практику.
– И кем ты будешь, студент? – спросил он тогда.
– Специалистом по вертлюжка́м!
– Супер! Как мы жили без этого?! – засмеялся Серёга.
Я не обиделся. А через неделю его отправили «в ночное»: дежурить в котельной.
– Андрюха, хочешь со мной? – позвал Серёга.
Разумеется, я согласился. В комнате заводской общаги, куда меня поселили, шестеро работяг – все с зимы не просыхают. Надоело за неделю.
– Там делов-то – каждые два часа генератор выключать на десять минут, – поучал Серега, когда мы, поужинав в столовой, спускались вниз…
Высокие потолки, крашеный бетонный пол, огромные белые бойлеры, диванчик кожаный у входа, стол с телефоном. За столом мы и расположились.
– Ну, доставай! – Серёга потёр руки.
– А я… Я ничего не взял.
– Э-эх, Андрюха, жизни ты не знаешь! – он выложил из своей сумки бутылку, хлеб и пару огурцов. – Раньше думай о людях, а потом о себе!
Два часа пролетели, словно отпуск. Почему зима тянется долго, а лето хвостом мелькнёт – и нету. Что человеку остаётся для счастья – скажи, Серёга? Весна? Ну, тогда – за весну! Выпьем за любовь!..
Посидели, и он вдруг протянул:
– Да, любовь… Домой хочу! Ты как, Андрюх? Подменишь меня?
– Легко! Будь спок! Будильник заведу, встану – выключу, покурю – включу. Пошли, я тебя малость провожу, подышу весной…
Он на улице уже руку протянул, прощаясь, когда у меня вырвалось:
– Эх, продолжить бы сейчас! Так ведь у вас ночью нигде не найдёшь!
– Да есть тут одна знакомая, в больнице дежурит по ночам, медсестра. Не, мне туда неудобно идти, меня же все знают. Да погоди ты, может, и не она сегодня…
Но я уже тянул его за рукав.
– Серёга, если не она, уйдем – и всё, понял? О людях думать надо, сам учил!..
Внутрь он пошел один. Я остался у калитки. Стою, курю. Во дворе темно, я в окошко освещённое заглядываю, а оно низко-низко. О, чудо! Халатик беленький, ножки стройные, тоненькие. Хозяйки самой не видно.
Через минуту дверь распахивается, в ореоле яркого света – Серёга и… девушка. Волосы под белой шапочкой собраны. Что-то сказала, от калитки не слышно. А голосок – как колокольчик серебряный, чистый, высокий. Серёга её поблагодарил, и она ушла.
– Кто такая?
– Света Стефановская. Ну, бывай! Не подведи меня!
Он ушёл, а я остался стоять на обочине, переполненный высшей властью, что давали ключи от котельной. «Нынешней ночью, если захочешь, буду, как Виктор Цой», – пело всё внутри. Склянка со спиртом приятно оттягивала карман.
Будильник не потребовался. Ещё два раза я вставал к генератору. Склянка опустела. Стены котельной шатались. А в ящике стола обнаружилась телефонная книга. Когда набирал номер больницы, сердце колотилось жутко.
– Алло! – голос еще тоньше по проводу. – Вас слушают! Говорите!
Я молчал. Язык не шевелился. Не хватало воздуха. Не знал, с чего начать.
– Здравствуй, Света…
– Алло, кто это?
– Света, не бросай, пожалуйста, трубку! Мне с тобой надо поговорить! Всю жизнь рассказать…
Она чуть-чуть засмеялась, словно колокольчик тронуло легким ветром.
– Давайте начнем с того, что вы представитесь, а то неудобно как-то, все-таки ночь на дворе…
Признаться, это совсем не входило в мои планы, да и не было планов никаких. И сейчас не хотел говорить о себе. Не знаю, чего я хотел.
– Мы виделись сегодня, только что…
– Это вы приходили сейчас за спиртом с Серёжей?
– Я… А как ты догадалась?
– Несмелый уж больно. И что, не хватило той посудины?
Опять легонько прозвенел колокольчик.
– Ты считаешь, что я пьяный или вообще алкаш?
– Оставим это. Не хватало еще по ночам лекции читать о вреде алкоголя. Скажи лучше, почему ты решил мне позвонить?
– Мне захотелось поговорить с тобой. У тебя такой красивый голос…
– Слушай, не надо комплиментов. По телефону они так неуклюже звучат. Ни к чему это.
– Я могу это тебе и не по телефону сказать.
– А зачем?
– Н-не знаю…
Она снова засмеялась. Мне вдруг стало удивительно весело, и я спросил:
– А ты чем сейчас занимаешься?
– Ничем. Дежурю.
– У телефона?
– Расскажи-ка ты лучше о себе!
– Света, я хочу видеть тебя!
– В каком виде видеть?
– Не смейся, я серьезно говорю! В той самой шапочке и в халате белом.
– А зачем тебе это? Как хоть тебя зовут?
– Владислав, – соврал я. И тут же пожалел, что соврал.
– Ты хотел рассказать всю свою жизнь? Начинай!
И я начал. Оказалось, что и правда хочется ей всё рассказать. Что учусь, буду специалистом по вертлюжкам. Исполненный жалости к себе и гордости одновременно, чуть не плача, рассказывал Свете, как мне тяжело живётся на этом свете. Про то, какой я хороший, но люди не понимают меня, а я их всех люблю. И про то, как я люблю её серебряный голос…
– Люблю…
– Не надо, Владик, не надо.
Я чуть не заревел.
– Света, у меня никого нет.
– И у меня никого нет.
Долго молчали. Потом, наконец, она сказала.
– Мне пора на обход. Ты не клади трубку, я скоро.
– А что за обход?
– Банки ставить, лекарства давать, горшки и всякое такое. Неинтересно.
– Приходит скорей!
– Ладно, жди, я быстренько…
Я взглянул на часы. Было половина пятого, светало. Где-то далеко прогудел поезд. Пролаяла собака. В комнате плавал дым. Стены и потолок тоже куда-то плыли.
Шаги её я услышал издалека. Она ещё не взяла трубку, а я уже звал:
– Света!
– Да. Долго я?
– А когда кончается твоя смена?
– Как обычно, в семь.
– Я встречу тебя, можно?
– Не надо, Владик. Я просто… боюсь. Могут увидеть…
– Ну и что? Пусть видят. Что в этом такого?
– Нет, лучше не надо.
– А я все равно встречу! Ты меня узнаешь?
– Кто из нас пьян?
– Только не я…
– Узнаю, не волнуйся. Но лучше не приходи…
До семи оставалось уже меньше часа. В восемь я должен сдать ключи от котельной.
– Света, я люблю тебя!
Она долго молчала.
– Не надо так, Владик! – тонкий голос её чуть дрожал.
– Света! – крикнул я. – Я бегу к тебе! Хочу тебя видеть! Пусть это весеннее утро начнётся с любви!
Редкие прохожие смотрели на меня с удивлением: куртка расстегнута, летит сломя голову неизвестно куда. Я один знал, куда лечу. Я знал на свете всё.
Зашел во двор больницы, когда ещё не было семи. С трудом нашёл ту дверь, постоял возле неё. Поглядел на то низкое окошко. Из соседних окон на меня сразу же стали глазеть десятки больных глаз.
Отошёл от окошка, встал на улице, напротив входа. Подождал полчаса. Никто не выходил. Грустно. Здание больницы было старое и облупленное, а я молодой и почти трезвый. Никто не выходил. Я стал лепить из подтаявшего снега сердце. Получилось не очень красиво и непонятно. Положил сердце прямо на тропинку, что вела к больничному входу.
В половине восьмого оттуда вышел мужчина, прихрамывающий на одну ногу. Сердца он не заметил. Потом опять долго никого не было. Кроме двух симпатичных девчонок лет шестнадцати, которые наступили на моё сердце и тоже его не заметили. И кроме сгорбленной худой старухи в каком-то рваном платке. Озираясь почему-то по сторонам, она подошла ко мне и пропищала детским голоском:
– Здравствуй, Владик…
