/ну как, как я мог не думать о том, что меня нет рядом с родителями целую вечность?! Как же я мог не понимать, не считать это важным и обязательным?../
... Но ты не приезжал. И что было больнее всего, ― ты даже не планировал свой приезд. И о Мелани не говорил, и о свадьбе молчал. Мы сначала думали, что вы решили пожить пока так, не расписываясь, как это модно сейчас. Но надежда в нас не угасала даже тогда, когда ты стал звонить нам один-два раза в месяц вместо прежних десяти-пятнадцати. Мы верили, что ты станешь богатым на своей работе в Лос-Анжелесе, и тогда у тебя появится больше свободного времени, чтобы позволить себе отпуск и не думать о деньгах, и ты навестишь нас. А ещё мы, наивные, очень надеялись, что Мелани беременна, и постоянно подсчитывали недели её беременности, ожидая предполагаемую дату рождения нашего внука... или внучки. Затем, когда дата проходила, а ты всё молчал, добавляли пару месяцев, чтобы воображаемый наш внучок вроде как окреп немного, подрос, и вы всей семьёй приехали бы к нам. Но родись у вас ребёнок, Бобби, мы и сами примчались бы к вам. Только бы родился... И только бы знали, куда ехать-то. Ты же менял квартиры, помнишь, как перчатки, и последние места твоего обитания мы уже и не знали. Да ты и не сообщал больше, ссылаясь на "потом сообщу, когда обоснуюсь".
А потом ты стал звонить нам только по праздникам или чтобы поздравить с днём рождения. И всё чаще был краток и несловоохотлив. Мы не успевали даже расспросить тебя обо всём. Ничего не знали о твоей работе: где ты и что делаешь, чем увлекаешься. Как сказал нам ещё вначале, что работаешь в крупной компании, связанной с недвижимостью, но кем и чем в ней занимаешься, так и не уточнил. Хорошо, что фотографию свою тогда прислал, а то бы мы и представить себе не смогли, какой ты у нас стал.
Конечно же, мы всегда радовались твоим поздравительным открыткам. Даже Джим, почтальон (ты его не знаешь, не застал), знал, с каким нетерпением мы ждём от тебя весточки. Он радовался вместе с нами и заранее сигналил, подъезжая к дому, когда вёз письмо или открытку от тебя. Мама сохранила все твои письма и открытки, они в шкафу, в нижнем ящике. Они ― письма ― всегда теплее были, чем эти короткие холодные звонки. Но прогресс постепенно вытесняет почтовую связь ― нынче все пользуются мобильными телефонами.
Последний раз ты поздравил нас с Рождеством, плюс-минус...
/я почувствовал, как огнём горят мои щёки... от стыда и позора за моё равнодушие и чёрствость, за мой эгоизм и бездушность/
... один день ― это 6018 дней, или 16 лет назад. Мы так привыкли получать твои поздравления, что ещё долгие годы продолжали заглядывать в почтовый ящик, надеясь обнаружить в нём весточку от тебя. Даже после праздников продолжали верить, что получим письмо позже, допуская, что оно могло задержаться в пути.
Джим вскоре перестал подавать нам сигналы в начале улицы, когда развозил почту на велосипеде.
Что ж, оставались хоть "встречи", так сказать, по телефону. И пусть с каждым годом ты звонил нам всё реже и реже, но, тем не менее, хоть какая-то радость и успокоение от этого общения для нас, несомненно, оставались.
Годы шли, мы старели. Наши мечты понянчиться с внуками таяли с каждым годом. Мы понимали: ещё немного, и приехать к тебе будем уже не в силах.
Лет семь назад мама впервые серьёзно заболела. Это произошло примерно в то время, когда ты позвонил нам в последний раз, когда, помнишь, рассказал нам про контракт с кубинцами, про тоннельный проект, в котором ты будешь участвовать во Флориде. И как только вы закончите строительство, ты пообещал, что приедешь к нам, помнишь? Это и был твой последний звонок ― 3033 дня назад, или 8 лет. Примерно тогда мать и начала хворать. Не буду вдаваться в подробности, что беспокоило её, ты и сам обо всём узнаешь, когда приедешь. Думаю, пусть не на сами похороны, но в ближайшие дни после нашей кончины ты обязательно, сынок, приедешь и всё сам узнаешь от нашей соседки, от миссис Долли. Ты же помнишь миссис Долли? Как она вас яблочными пирогами, сорванцов, баловала: тебя да друга твоего Джерома, помнишь? Он, кстати, Джером, дипломатом стал, работает при посольстве в одной из арабских стран, во как! Умный малый. Каждый год приезжает к своим...
Короче, мама стала часто болеть, и с каждым месяцем ей становилось хуже и хуже...
/я не заметил, как сжал уголок листа, а когда разжал кулак, из ладони на стол выпал скомканный и мокрый от пота обрывок бумаги. Я вспомнил этот звонок, и про контракт на строительство тоннеля вспомнил, который выдумал, чтобы оттянуть время приезда, надеясь, что позже, когда дела мои поправятся, я приеду в родной городишко к родителям с достойным видом удачного человека и сына/
... Мы всем рассказывали, что ты занят на важном для страны проекте ― на масштабном строительстве тоннеля, который соединит нашу страну с островом Куба. Нам мало кто верил, да это и понятно: ведь, сколько лет мы не следили за новостями, об этой стройке так никто и не сказал ни слова. Мы решили, что проект по каким-то причинам закрыли. К тому же в то время президент еле страну спас, если помнишь, от дефолта, ― какой уж там тоннель. Ещё эти русские подогревали нас своей очередной гонкой вооружений: опять вроде как враг появился. Вот мы и решили, что твои планы в связи с этим тоже поменялись.
Но мы продолжали ждать тебя, ничего другого не оставалось. Тяжело это, знаешь, Бобби, жить в ожидании, в неведении. Но мы ждали. И мама ждала тебя, Робби, ждала всегда и до последнего верила и выглядывала в окно... И продолжала делать запасы продуктов к выходным не на двоих, а на троих. Всегда. Пока могла ходить...
Бобби, устаю что-то... Сейчас вернусь, я быстро...
Всё, я на месте. Итак, на чём я остановился? Ах, да.
Год назад мама совсем слегла: могла самостоятельно сидеть, но больше уже не вставала с кровати и не ходила. Мы вместе с Долли, дай, Господи, ей долгих лет жизни, ухаживали за ней. Я очень переживал за маму, и поначалу вроде держался, держался, но нервы всё-таки сдали: посыпались и на меня болячка за болячкой, и сник я совсем.
А где-то месяца два назад подозвала она меня к себе и попросила найти тебя. Как же я найду его, господи ты, боже мой, я еле сам держусь на ногах, отвечаю старухе. А она вот что, оказывается, придумала: найми, говорит, детектива, пусть, мол, он найдёт тебя и попросит приехать. Хотелось ей, Роберт, увидеть тебя перед смертью. Да и я воспылал надеждою встретиться с тобой. Ну, вот и занялся этим вопросом. Попросил здешнего адвоката, Пита Эйбрамсона, помочь нам в поисках тебя. Он и денег-то немного взял за услугу. Так вот, он, в свою очередь, нанял какого-то частного детектива из Детройта, который, видишь ли, так быстро тебя нашёл, что я аж пожалел, что не сделал этого раньше, хотя бы лет пять назад. Оказалось, что обитаешь ты в Сан-Франциско. Итак, половина дела была сделана. Оставалось только сообщить тебе. Но просьбу матери я Эйбрамсону не стал озвучивать, а попросил об одном: просто сообщить тебе о нашей с мамой смерти, и как можно скорее после нашей кончины. И добавил пару сотен сверху, чтобы не забыл это сделать своевременно.
И только неделю назад я решил поделиться с мамой результатами поиска и рассказал, что ты нашёлся и тебе сообщили о её просьбе...
/мне, читая эти строки, расхотелось жить…/
... Сейчас объясню тебе, сынок, почему я не стал тебя раньше времени подрывать с места и сообщать об умирающей матери, сейчас... Руки устали. Пойду приму лекарства и вернусь, допишу...
... Так, порядок. Я снова в строю.
Это письмо, скорее всего, передаст тебе Долли. Я заранее её попросил об этом, сказал, что найдёт его на столе в нашей комнате и передаст тебе вместе с ключами от дома, когда ты приедешь.
Роберт... Бобби, прости, я никогда не думал, что придётся о таком тебе писать. Я потому и не хотел, чтобы ты приезжал сейчас и застал нас такими никчёмными и... старыми. Прости, я сейчас соберусь с мыслями...
... О, стало легче. Принял ещё дозу лекарств, будь они прокляты. Всё, теперь я смелее.
Роберт, прости, что описываю всё это, но как есть.
Я вот сижу и пишу всё в спальне за столом, за тем дубовым, старым столом, за которым ты выполнял домашние задания, когда учился в школе, помнишь? Теперь он находится в нашей спальне, на нём телевизор стоит, который мама смотр... прости, я сейчас...
… Я пишу это письмо, пишу с перерывами около часа где-то. Позади меня на кровати лежит мама. Твоя мама, Робби. Твоя мама ― моя жена. Мы столько лет прожили вместе, что я жизни не представляю без неё. За 44 года мы никогда не разлучались дольше, чем на день. И вот я пишу тебе, а она... а она два часа назад как умерла, сынок. Ничего не сказала, не просила, не плакала, ― а тихо умерла. Я предчувствовал, что на днях это случится, и потому не стал никому ни звонить, ни сообщать. Подсчитал, что по времени успею всё сделать: подготовить её, поправить, переодеть и привести в порядок перед встречей с Господом нашим. И ещё успею написать тебе письмо. А затем переодеться и прилечь рядом с ней.
Долли каждый день приходит к нам около трёх после полудня, помогает покормить маму и приготовить ужин. Поэтому у меня ещё в запасе есть 42 минуты.
Роберт, сынок, как бы там ни было, всё хорошо... Жаль, конечно, что мы так и не съездили на рыбалку на Верхнее... ну, ничего... ой, что-то мне... сейчас, Бобби, схожу в уборную...
... Ха! Последний раз в жизни сходил и отлил! Ну надо же, никогда бы не подумал, что запомню это... Так, чувствую, начали действовать таблетки... Пора прощаться, сынок. Пойду-ка, прилягу к маме, а то не успею... плохо мне... через полчаса долли...
... внуки похожи на нас, бобби??????
... если бы ты был бы рядом я бы не делал бы этого бы...
[justify]... помнишь воздушных дракончиков? мама ждёт
