Мы познакомились, когда мне было всего 18, а он уже учился на третьем курсе Университета на факультете Соляристики. Мне было с ним жутко интересно. Ник рассказывал мне о Солярисе, о космосе вообще. А я слушала, как завороженная. Никто до этого со мной так не разговаривал. Мои родители погибли в авиакатастрофе, когда мне было 11. И после этого я жила с бабушкой, которая меня недолюбливала. Она и мою маму не любила, потому что считала, что та была недостойна ее сына - моего отца. И конечно же, ее забота обо мне ограничивалась только обеспечением самых простых потребностей, что уж говорить о нормальном человеческом общении. Поэтому вы должны понять, как сильно я влюбилась в этого парня! Он был старше, умнее… и такой заботливый! Тогда я об этом не задумывалась, но скорее всего я нашла в нем не только парня, но и отца, которого у меня давно уже не было и которого мне так не хватало… Мы проводили почти все вечера вместе, так как днем он был сильно занят в Университете. А потом он провожал меня домой, и мы говорили, говорили... А иногда молчали. И это было так прекрасно, что не хотелось нарушать драгоценную тишину дурацкими звуками. Когда он предложил в первый раз остаться у него на ночь, я боялась, что бабушка меня не пустит. Но, как выяснилось, зря. Она не только не запретила, но и сказала, что «давно пора» и что ей «наконец, снова можно будет жить своей жизнью».
Довольно скоро после той первой ночи я переехала к нему. Родители Ника сняли ему небольшую квартирку недалеко от Университета, так как жить в общежитии вместе со мной ему бы не разрешили. Хорошие они были, родители Ника, понимающие. Я даже немного завидовала ему. Выбор факультета Ником был неслучаен. Любовь к Солярису он впитал с молоком матери и унаследовал от отца одновременно. Эти двое ученых были настолько увлечены своей научной работой, что, если бы ее вдруг не стало, они бы умерли, наверное, в тот же день. Будучи еще совсем маленьким мальчиком, Ник любил часами сидеть в их кабинете, листать красивые глянцевые книги с картинками про Солярис, слушать их непонятные научные разговоры. А потом ночью во сне летал между звездами, галактиками, черными дырами…
Через год после тихой и скромной свадьбы (моя бабушка так и не соизволила на нее прийти) у нас родился чудесный сын, которого мы назвали Крисом (как сказал Ник, в честь научного руководителя его диссертации). После рождения Криса у нас начался, пожалуй, самый счастливый период нашей жизни. Мы вместе наблюдали, как растет наш малыш, как он учится ходить, говорить и читать. Как и многие мальчишки его возраста, Крис увлекался сначала динозаврами, потом машинками, роботами. Но однажды папа дал ему книгу о Солярисе (ту самую, которой зачитывался в детстве). И теперь я думаю, что именно этот самый момент предопределил всю дальнейшую жизнь Криса… И мою тоже… А сейчас он говорил только о Солярисе, рисовал только Солярис, мечтал только о нем. В школе его совершенно не интересовали предметы, которые, как он говорил, ему не понадобятся на факультете Соляристики. Я думала, что это пройдет, что он перерастет это свое детское увлечение. И он перерос, правда, не совсем так, как мне бы хотелось. Но об этом позже.
Все шло своим чередом, когда в одно не очень прекрасное утро Ник пришел ко мне и сказал, что через месяц он улетает на Солярис. Сказать, что я испытала шок, - не сказать ничего! Прожив в семье соляристов уже достаточно долго, я не могла не знать, что за последние несколько лет участились случаи невозвращения с Соляриса как отдельных астронавтов, так и целых отрядов. Ник пытался меня убеждать, объяснять, цитировал какие-то научные статьи и статистику, но мне с каждым днем становилось все хуже.
- Прошу тебя, не уезжай, - сказала я ему накануне отлета, уже не надеясь на то, что он изменит свое решение. – Крису нужен отец, а мне муж. Я же без тебя никто. У меня нет ни образования, ни работы. Я всю жизнь посвятила тебе и Крису. А если ты все-таки не вернешься..? Что с нами будет?
Он ласково погладил меня по волосам и, глядя прямо в глаза, произнес самым нежным голосом, на какой был способен:
- Милая, я обещаю, я обязательно вернусь. Всего один месяц, и мы снова будем вместе.
И тут во мне что-то оборвалось. Я не знаю, как это объяснить… Может тщательно скрываемое им беспокойство, которое я почувствовала, может мой внутренний голос, иногда называемый интуицией, а может и то и другое вместе убили во мне остатки надежды, которая еще теплилась до этого разговора. Пошатываясь, я встала и пошла в комнату к Крису. В эту ночь я осталась спать у него.
На следующее утро Ник зашел к нам с Крисом в комнату. Машина уже ждала его у ворот. Я сделала вид, что сплю, он не стал будить. Ник положил небольшой конверт на тумбочку возле кровати и тихо вышел. А я сразу провалилась в глубокий тоскливый сон. Больше я его не видела.
С этого дня моя жизнь превратилась в один сплошной день забальзамированного сурка. Это было как туман, плотный и непроницаемый для какого-либо всплеска жизни. Ник не вернулся ни через месяц, ни через полгода, ни через год. Какими-то неясными тенями приходили родители Ника, помощница по хозяйству, которую они наняли. Даже жизнь Криса мне стала неинтересной. Я не ходила к нему в школу на его выступления, не интересовалась его учебой. Все чаще и чаще я засыпала в гостиной с бутылкой в руках. Я не пошла к Крису даже на выпускной. И не потому, что боялась, что плохо выгляжу (а выглядела я, действительно, чудовищно). Плевать мне было на это. Я была живым трупом, зомби, который ходит, что-то говорит, ест и еще больше пьет, но все мои эмоции словно умерли тогда – «Милая, я обещаю, я обязательно вернусь»…
Вскоре один за другим ушли родители Ника. Я и этого не заметила. Пустота, одна сплошная серая пустота наполняла меня…
Теперь все заботы о нас легли на плечи моего бедного сына. Но этот парень оказался намного сильнее своей матери. Благодаря наследству, которое оставили дедушка и бабушка, он сумел поступить в Университет, а заодно и содержать нас обоих и наш дом. Но его выбор факультета несколько нарушил традиции этой семьи, хотя и был совершенно неслучаен. Крис стал изучать космопсихиатрию (патологии поведения отдельно взятого человека и группы лиц в условиях замкнутого пространства, удаленности от Земли, экстремальных ситуаций в космосе и т.д.), параллельно пытаясь вывести меня из затянувшегося состояния пьющей сомнамбулы. Его ласковая настойчивость вкупе с сыновней нежностью и некоторым количеством сильнодействующих препаратов сделали свое дело, и я стала медленно, но верно возвращаться к жизни. Боль никуда не исчезла, она просто притупилась. Но этого уже оказалось достаточно, чтобы я с утроенной энергией стала наверстывать все те годы материнской заботы, которые я топила на дне бутылки, и поэтому не додала Крису. Когда я его спрашивала, почему для изучения он выбрал именно космопсихиатрию (не из-за меня же?), он отшучивался, что, дескать, должен понять, откуда берутся такие сумасшедшие фанатики космоса в целом и Соляриса в частности, как его бабушка и дедушка. Про отца он деликатно умолчал… Я делала вид, что такой ответ меня удовлетворяет, и тихо радовалась, что он не поступил на факультет Соляристики, который закончил его отец. И на какое-то время я даже поверила, что все будет хорошо, что Крис всегда будет рядом со мной, женится, подарит мне внука и внучку, а я буду их баловать сверх всякой меры, борясь таким образом с чувством вины перед сыном. Крис занимался своей психиатрией, лечил астронавтов, прилетевших из космических далей со слегка или сильно искривленной психикой, писал статьи, выступал на конференциях. И никогда не заговаривал со мной ни о Солярисе ни об отце. Никогда, до того самого вечера…
Мы сидели с ним на веранде. На столе в стеклянной банке горели, как несколько маленьких солнц, золотые шары, освещенные одним настоящим закатным солнцем. Мы пили чай и разговаривали, о его предстоящей командировке на конференцию, о том, что нужно заменить книжные шкафы на новые, более вместительные, потому что к дедушкиной и бабушкиной библиотеке добавилось еще столько же книг по космопсихиатрии. И вдруг Крис спросил:
- Мам, я тебя никогда не спрашивал… как ты думаешь, что случилось с папой на Солярисе? Он вообще туда долетел?
Мне показалось, что у меня на несколько секунд остановилось сердце. Потом оно снова забилось, но уже где-то в горле, и я физически не могла произнести ни слова. Когда я снова обрела способность издавать звуки, я спросила:
- А почему ты спрашиваешь?
- Да у меня несколько пациентов сейчас, которые с Соляриса вернулись неделю тому назад. Что-то там странное происходит, на станции. Поговаривают, что ее собираются вообще закрыть. Но для этого нужно заключение нескольких экспертов.
- А откуда ты знаешь, что он вообще туда полетел?
- Как откуда? Он мне сам в письме написал, когда улетал. Неужели ты не помнишь? Конверт маленький такой, белый, на тумбочке возле моей кровати лежал. Я его нашел в то утро, когда он исчез… ну, то есть, улетел..
Я не помнила. Я даже не знала, что он там был. Крис в тот день проснулся раньше меня и, видимо, взял его и куда-то положил.
- Скажи, а это письмо у тебя сохранилось? – спросила я осторожно.
- Конечно, ма! Странно, что ты о нем не знаешь.
- А можно мне на него взглянуть?
Крис удивленно на меня посмотрел, но пошел в свою комнату и вскоре вернулся с небольшим пожелтевшим прямоугольником, на котором было написано: «Моему сыну Крису от папы. Прочитать в день 18-летия». Дрожащими руками я взяла у него конверт, но поняла, что не в силах сейчас не то, что прочитать само письмо, но и просто открыть его. Сама удивившись своему спокойному голосу, я спросила:
- Можно я его прочитаю попозже, перед сном. А пока расскажи мне, что там с этим Солярисом и почему его хотят закрыть.
- Да понимаешь, уже больше 150 лет его пытаются изучать, контактировать с ним, с этим океаном, исследовать его химический и биохимический состав. Столько денег потрачено на эти исследования, а результат в пропорции к затраченному времени и ресурсам стремится к нулю. Одна часть ученых говорит, что надо продолжать, другая – что надо прекращать… В общем, они сейчас собирают группу из разных специалистов, чтобы отправить туда и получить от них заключение, что делать с этой станцией. Я как раз собирался…
- Тебя что, хотят отправить туда?! – выкрикнула я, сама испугавшись своего неестественно высокого голоса.
- Мам, что с тобой? Почему ты кричишь?
- Ответь на вопрос, пожалуйста, - сказала я уже немного спокойнее.
- Да, я как раз хотел тебе сказать, что меня зовут в эту группу как специалиста по космопсихиатрии. Я же рассказывал, что несколько человек вернулись оттуда с нарушениями психики разной степени тяжести. Вот и надо разобраться…
- И ты полетишь? – почти шепотом спросила я.
- Мам, ты так странно разговариваешь сейчас… Ну вообще-то решение будет принято не раньше, чем через полгода. А пока они думают, и я думаю… Да не волнуйся, если и полетят, то ненадолго, всего на месяц.
У меня все похолодело внутри. Натужно улыбнувшись, я пожелала Крису спокойной ночи и нетвердыми шагами отправилась в свою комнату.
Больше мы к этому вопросу не возвращались. Жизнь как будто снова
