С утра Оля никуда не пошла, осталась дома одна. Зашла на кухню, села возле окна и начала глядеть на белую-пребелую зиму. Сначала просто глядела, а потом плакать начала, прям по-настоящему – горючими слезами.
Плачет и плачет, главно! Да долго так… А потом подумала: «Чё эт я всё плачу да плачу. Пойду лучше и этой гадине в рожу дам!! И ему тоже дам, и тоже – рожу!!!»
Пошла в прихожую и начала одеваться, прямо поверх домашнего. Потом, когда куртку уже надела, пошла в ванную, высморкалась над раковиной и умылась. Ну, чтобы не сильно заметно было, что она плакала. Получилось, но всё равно – заметно: нос распух, а брови её белобрысые превратились не в брови вовсе даже, а в две красные шишечки. Оля, однако, махнула рукой на этот непорядок в макияже и вышла из квартиры.
А на улице такая красота: снег всю ночь шёл, забелил всё вокруг, а дворники пока ещё не успели эту белизну лопатами своими и скребками испачкать. Зима ведь даже не знала, что у Оли горе, а потому просто наслаждалась сама собою и жизнью, которая вне зависимости от того, страдаем мы внутри этой самой жизни или нет, течёт себе да течёт в неведомое, которое «будуЮщим» называется… Или, всё же – будущим?..
Но Оле сейчас не до всех этих рассуждений о жизни и зиме. Она же рожу бить идёт. Ей и ему. А потому даже забыла, что ботинки не надела, шла прямо так – в тапках по снегу.
Хорошо ещё, что идти недалеко было, в соседний подъезд. Там раньше эта гадина жила одна, а теперь с ним живёт, потому что всегда, когда их встречала, улыбалась широко так и нахально (Оля сейчас понимает, что нахально это было!) ярко накрашенным ртом и на всю округу воняла своими дорогими духами. Главно, гадину ещё не видно, а запах уже есть. Он, скорее всего, на это и купился… ну, на губы раскрашенные и духи.
Зашла Оля в теперь уже ИХ подъезд и нажала на кнопку дверного звонка: идти-то близко совсем, на первом этаже они живут. Наверное, он ещё и поэтому ушёл к гадине. Они-то все вместе на четвёртом жили, без лифта.
Стоит, стало быть, Оля у запертой двери в ненавистную ей квартиру. Стоит, стоит, а никто не открывает. Тут она и сообразила: ну да, сегодня же день будний, вот они оба на работу и попёрлись. Он с гадиной вместе работал, на одной автобазе. Только он шОфером, а гадина диспетчером.
На всякий случай Оля ещё чуть-чуть возле дверей постояла, а потом на улицу пошла. Решила, что напишет ему письмо (настоящее прям, на бумаге!) и в почтовый ящик к ним бросит.
Уже почти дошла до своего подъезда, потом будто что-то вспомнила. Вернулась, встала перед их окнами, посмотрела вокруг. Камней нигде не было, зима ведь. Оля снега, значит, зачерпнула и снежок хотела слепить. Но снег сухой, потому и снежок не получился, рассыпался в прах, так и не долетев до цели.
Тогда Оля вытащила из-под снега какую-то корявую палку, подошла к окну (здесь у них спальня, кажется!) и ударила по стеклу.
Но этаж, хоть и первый, а всё равно высоко, и в окнах стеклопакеты вставлены, а они же крепкие. Оля ещё два раза ударила, но получилось, что по подоконнику.
Бросила палку и домой пошла.
Пришла, куртку скинула в прихожей и даже не повесила, кажется. Та так и осталась на полу лежать. А Оля в промокших прям тапках так и пошла к себе в комнату. Там из какой-то тетради вырвала листок, за стол села и писать начала.
Читать чужие письма неприлично, сами знаете, а потому я вам то письмо показывать не стану. Не стану ещё и потому, что был это крик большого горя. И Оля его не обвиняла, а просто напоминала, что ведь ушёл он от жены и дочери, которые его любят прям старшно-престрашно, и без него им обеим плохо. Они плачут обе, только украдкой и порознь, чтобы слезами своими одна другу не огорчали…
Вот об этом обо всём было написано в письме. И ещё о самых дорогих воспоминаниях, когда они, например, в аквапарк вместе ездили, или когда женщины испекли своему единственному мужчине торт на день рождения и украсили его свечами. Он дунул на свечи, а крем оказался жидким и прям всё лицо ему забрызгал, а он пальцем со щеки зачерпнул, потом сунул палец в рот и сказал: «От вкуснота-то какая!..» И они все вместе смеяться стали.
Всё. Письмо написано. Оля посмотрела вокруг, поняла, что конверта в их доме не найти (а вы что? Прям у всех у вас конверты для бумажных писем разбросаны, скажете!) Тогда она сложила письмо пополам так, чтобы написанным было внутрь, задумалась на секунду и написала на чистой стороне: «Моему папе НикАлаю Сергеичу от его дочери Ольги НикАлавны…»
Опять подумала… А вдруг эта гадина возьмёт и без спросу прочитает!
Ниже Оля приписала: «… лично, в руки!»
Опять оделась и понесла письмо к их почтовому ящику. И только на улице уже, когда подходила к ненавистному подъезду, глянула на письмо и поняла, что с ошибками написал.
Постояла, подумала и пошла домой исправлять…
