Память – штука ненадёжная и довольно-таки коварная. Там ревизию не сделаешь, не сотрёшь то, что будто выгравировано и не вернёшь то, что было так дорого. Столько всего уходит в никуда, как будто и не жили. До слёз жалко, но ничего не поделаешь, такова жизнь.
Интерне уже шестьдесят, а по ней не скажешь. Ныне все молодятся, и уже не разберёшь, кто и что. Такое чувство, смена поколений не происходит, что мы застряли в нашем «сегодня». Это, конечно же, не так, время по-прежнему неумолимо несётся вперёд, а мы продолжаем обманывать себя, да и других тоже. Вот и Интерне потянуло на воспоминания. Нет, скорее, они сами просятся, после стольких лет забвения.
По отцу она якутка, а мать – с Кировской области. Деда по матери, председателя коммуны, арестовали в 1937 году, затем направили в штрафбат, далее родные получили весточку, что он пропал без вести. Жена его осталась с пятью детьми на руках, фактически на краю пропасти. Войну-то пережили, но ведь и после неё нелегко жилось. Когда старшая дочь закончила Кировский медтехникум, они всей семьей подались на Крайний Север. Слышали, мол, там, на талоны больше хлеба дают. Хлебов не дали, зато дочь нашла свое счастье – вышла замуж за коренного якута, учителя, фронтовика.
Пришлая фельдшер-акушерка сразу же прижилась. Её все полюбили за добрый нрав, за чуткость и внимание к больным, и профессионализм, конечно. В то время фельдшера славились своей универсальностью – они были и хирургами, и специалистами узкого профиля. Зашивали, принимали роды – дел хватало. Между делом родились дети – светленькие да с тёмными чертами лица – сахаляры, одним словом.
Интерна, в быту Инночка, родилась третьим ребенком. Дело было весной. Отец на санях переправлял жену с новорожденной и бабку-соседку через реку – и тут они провалились под лёд. Чудом все спаслись – отец Интерны спасал жену-красавицу, не обращая внимания, на малышку, её бабке как-то удалось вынести из воды. Вот тебе и крещение. Интерна отца всегда побаивалась – учитель славился суровым нравом, а мать была душа-человек. Сам учитель, отец требовал со своих детей строже всех. Всё твердил, мол, именно то, что он был образованным, помогло ему выжить в войне.
Всего должно было быть десять детей. Все умерли, кто в младенчестве, кто чуть позже. Кто и по двадцать раз рожал, а выживали единицы. Это было, как ни прискорбно, в порядке вещей. Остались три сестры, братья не выжили. Интерна была самой бойкой из сестёр. И ей больше всех доставалось от отца.
Осколки далёкого послевоенного детства дают о себе знать. А самое первое воспоминание, когда ты впервые осознаешь, что ты есть, кроме того ещё есть кое-что другое, что есть мирок вокруг тебя, дорого, как бы там ни было. Ведь оно является самым первым звеном в цепи случайностей и закономерностей и самым первым кирпичиком, с которого и начинается строительство пирамиды под названием «Жизнь».
Инна стояла в комнате. Одна. Тихо и торжественно вокруг. И ни души. Она уже есть, уже знает, что есть на свете игрушки, увы, недоступные ей. Может, видела в картинках папиных школьных книг, или у других детей. Так вот, видит она – на столе лежит кукла. Нарядно одетая, вернее, одетый – кукла-мальчик. Инна, долго не раздумывая, хватает за край скатерти и срывает её вместе с куклой. И начинает играть, с чувством, с удовольствием. Кукла, как кукла, да больно большая, вот только глаза почему-то не открываются. Недолго длилось счастье маленькой Инны. Вышвырнули её на улицу. Без куклы.
Много было и после обид – больших и маленьких. Мать попала в аварию, так и не оправилась, умерла молодой. Строгого отца побаивалась, но с годами поняла и приняла его – ведь он добра им желал. А то, что требовал многого, помогло в жизни. В куклы она больше не играла, хватило того раза. Потом появились настоящие куклы с глупо распахнутыми глазами, но Инна их побаивалась. Жуткое воспоминание, первое свое воспоминание хочется ей стереть с памяти, да не получается. Люди бережно хранят свои первые впечатления о мире, а она…
Кукла была вовсе не куклой. Это был её мертвый брат…
