Германцы

Империя наступала. Римский орел жадно простер свои хищные крылья над миром. Держава раздувалась, беременея новыми замыслами и рожая новые походы. Она расползалась все дальше и дальше, куда хватало взглядов, не думая, сможет ли проглотить, а проглотив, переварить новые обширные территории. Рим много ел; и для этого пол миру приходилось много работать и гнать бесчисленные обозы по запыленным бескрайним дорогам. Тысячи тысяч телег с провиантом, рабами, мрамором, сукном....да много с чем - все было нужно ленивому обжоре-Риму. И неужели мало? Да, мало. Римский волк, разогнавшись за добычей, уже не хотел, да и не мог остановиться. Сметя Карфаген, приручив Египет, Испанию, часть Африки, Галлию, Фракию, все италийские племена и греческие и многие-многие другие; подавляя бесконечные, беспощадно-кровавые восстания непокорных народов, он вплотную придвинулся к северным окраинам Европы. Жил один сосед, войны с которым Рим избегал сотню лет, но сейчас оставлять на своих границах столь дикие и буйные племена было уже нельзя.

Ту битву нельзя было выиграть, как и почти все битвы с вышколенным, железным строем римлян. Германцы дрались отчаянно. Волосатые, с диким блеском глаз, с детской радостью смерти в бою; любой из них стоил пары-тройки римлян в давящей мясорубке. Не было равных бойцов, также презирающих боль, холод, смерть. И тогда они бились достойно, и тогда даже женщины плевали в лицо римлянам, получая мечом в живот.

Стояло пасмурное промозглое утро, когда римская стальная змея, охватывая лес, растекалась по оврагам, пригоркам, залескам. Вождь германцев, гигант с руками-бревнами, сжимая громадную палицу, заорал. Приподняв щит, он издал особый звук -  баррит; этот слоновий крик еще пару сотен лет будет наводить ужас на старушку Европу. Лес ответил сотнями... нет, тысячами таких же звуков. У римлян, шедших впереди, противно засвербело внутри. Слишком знаком им этот надрывный трубный рык, от которого цепенели неопытные воины, а опытные поеживались: « Проклятые варвары » Разносился этот жуткий стон, и горе было племени, слышавшему его. Сотни косматых чудовищ вылетало из леса и крошило мечами, палицами, топорами. Каждый из них, брызгая пеной, бесноватый, с жадностью кидался в толпу чужаков (как будто боялся, что враги кончатся и ему не хватит). Под этот крик соседи-галлы, кичившиеся своей смелостью, мышами забивались в норы и боялись пискнуть, пока те, прожорливые и ненасытные, не забирали все и неспеша угоняли повозки с награбленным добром. Вождь заорал еще, и с лесистого склона, набирая разгон, в звериных шкурах неслись разъяренные варвары. Он во главе кабаньей морды, взвинчивая скорость, отбросил щит. Крылья кабана раскрывались - по флангам, выравниваясь с вождем, летели со страшными длинными копьями-фрамами, в медвежьих и волчьих масках поверх голов, самые отборные, бешеные дружинники и родичи предводителя. Кровожадный трубящий клин неотвратимо приближался. Большинство римских новобранцев обмякли при виде мохнатого стотонного катка, который вот-вот нахлынет, сомнет, раздавит. И только спокойствие ветеранов, не раз спасавшее римского орла, да цепкий, всевидящий взгляд центуриона победили слабость внизу живота и бившие мелкой рябью колени.

Первый ряд римлян встал, германцев накрыл шквал дротиков и стрел; уже умирая, утыканные иглами, как ежи, они добегали до легиона, отталкивались ногами и камнем в прыжке проламывали строй, подминая под себя легковесных солдат. В воздухе, напарываясь на мечи, в агонии, тяжелой кувалдой с размаха за удар успевали замесить в кровавую кашу троих врагов; и на земле, истерзанные, затоптанные, намертво впивались зубами в ногу солдата, калеча навсегда. В бреши, пробитые первыми, влетали другие лохматые дьяволы, и за миг орущей мельницей дробили четкую римскую стену, расшатывая дыры. Напрасно римлянин поднимал щит - пудовый молот колол их как орехи, втаптывая в землю. То там, то здесь лопалась римская шеренга, оголяясь пещерами. Германцы прыгали на копья и, хохоча, с выпученными зрачками умирали. Даже мертвые, они внушали ужас; и шедшие позади легионеры благоразумно добивали на всякий случай.


В центре ядро варваров во главе с вождем смяло передний строй римлян -  разогнавшиеся кабаны длинными тяжелыми копьями, за раз протыкавшими до двух человек, как жуков, пропахали полосу; и не в силах вытащить ставшие бесполезными неуклюжие палки из обмякших тел, схватились за ножи и топоры. Куда щуплому римлянину тягаться в давящей толкотне мясобойни с матерым варваром, в безнадежно-жуткой сече с плечистым лесным великаном. Для германца же это -  родная стихия. Они будто плясали, посвящая себя Водану, суровому богу воинов. Четыре ряда римлян осталось до просвета, чуть-чуть - и конец когорты. Но не зря центурион Ксандр ест хлеб, и не зря его ценит консул. В последние, решающие все ряды поставил он отборные, надежные, как гранит, прошедшие галлов, фракийцев, африканцев и еще черт знает кого, самые стойкие части. И не зря за последней шеренгой в середине оставил в резерве он пять когорт. Встречался же раньше с германцами Ксандр и давно узнал цену адского, сминающего все на своем убойном пути тарана варваров по центру, который разнес тогда в щепки непобедимую хваленую армию. С позором был вбит в землю гордый римский орел, и страшны были медвежьи морды, преследовавшие его, Ксандра, и жалкие остатки легионеров. И именно за ту битву был разжалован Ксандр. Его передернуло от воспоминаний, крик дикарей вернул в настоящее.

Завязшие в строе кабаны с поразительной ловкостью делали римлянок вдовами - ударом в шлем сминалась железо, а под ним спелой тыквой лопалась голова. Но и маститые, все видевшие ветераны Рима недаром прошли полмира. Была переколота через шкуры короткими римскими клинками треть варваров - азартному запалу противостояло хладнокровие. То там, то здесь медведь, занесший тяжелый меч, попадал под ловкий, выверенный нырок легионера - и в груди торчит рукоять, и душа германца несется к Водану. Падая, обессиленный, он еще успевал напоследок до пояса развалить обидчика - и со спокойным сердцем улетал пировать к предкам. Чаша весов выровнялась. Темно-бурая смесь варваров вливалась в стальную римскую кашу.

Консул вдалеке мерил поляну шагами. Взмыленные гонцы мчались со всех сторон - он, не слушая, гневным окриком: « Что-о-о?!» отгонял их прочь. И так все ясно, к чему испуганные, бредовые, невнятные доклады. Все решалось уже не здесь - там, там, где по колено в крови гибла римская гордость. Растерянные гонцы, не выпросив помощи или даже приказа, уносились прочь, бледные, к таким же растерянным центурионам.

Консулу вдруг захотелось не командовать армией, нет; легче исполнять чьи-то приказы, легче в бою. Цена ошибки придавила немыслимым, непосильным грузом. « Помоги мне Марс» - вяло попросил консул, зная, что никто ему не поможет. Лес, разгневанный грубым вторжением римлян, сердито выплевывал все новых и новых кошмарных германцев. Измотанным легионерам казалось - деревья рожают косматых упорных бойцов; еще немного - и не знавшая поражений прославленная римская линейка треснет и разлетится на осколки. Дрогнул шестой и седьмой ряды, и только упертые острия копий в спину своих же, римлян, да грозный рев консула перебороли желание бросить щит и бежать, бежать, бежать. И уже совсем обреченно смотрел римский командир на битву. Против неполного легиона варваров пришлось выставить - свидетель Юпитер! - три, три полновесных легиона. И, несмотря на то, что половина дикарей не добегала до строя, тот, кто миновал стрелы, копья, мечи и вгрызался в когорту, уносил по пять-семь человек на конце топора или палицы. « Треклятые демоны! Так я останусь без армии». Он резким кивком подозвал центуриона, глянул пустым, невидящим взором и указал на вождя германцев:
- Ксандр, возьми лучших людей, делай что хочешь, но убей этого медведя; или мы все останемся в этом лесу. Ты меня понял? - консул вопросительно поднял бровь. Центурион ухмыльнулся - он не дурак, давно все понял, иначе и не приказал бы ты, консул, именно ему. Легко сказать - убей медведя. Ксандр с манипулой всадников вперемешку с пехотой помчался к холму. На холме с залитым кровью лицом стоял великан-урод. Его громадная палица ухала полукругом, мозжа конские головы. Вторым ударом он милосердно отправлял всадника к праотцам. Римлян двадцать уже венком распластались вокруг; хрипели кони, в судорогах копытами добивая наездников. Из рваной раны в боку вождя стекала на землю породистая алая кровь. Справа и слева от него, оберегая дощатыми щитами, обитыми кожей, умирала поредевшая гвардия. Центурион рысью приближался.

Аларикс, сын вождя, такой же высокий, русоволосый, с орлиным носом и гордой посадкой головы, с набухшими буграми мышц, бился недалеко от отца. Он выбросил руку с мечом - опытный римлянин, ветеран, в последний момент каким-то чудом уклонился, а другому римлянину клинок снес голову. Грозное оружие, любимое с отрочества, мелькало в руках Аларикса. Меч прыгнул в плечо солдата, чвякнув, - германец с силой выдернул и отскочил в сторону от всадника. С приседом хлестко рубанул по коню; тот, заваливаясь на бок, уронил наездника. Кулак Аларикса с двух ударов превратил лицо солдата в бордовое желе. Он легко вскочил. Острая боль прошила тело. Меч римлянина обжег спину, раскаленной вспышкой прокрался под шкурой, и пеленой сдавило виски. Аларикс упал. Клинок солдата вспорол землю в ладони от головы. Рука наугад поймала ногу, Аларикс дернул на себя, как букашку и, еще слепой от боли, на ощупь нашел горло солдата своими железными пальцами.

Запасы леса иссякали. Варваров-булыжников оказалось слишком мало для римской стены. Не веря в чудо, армия потопталась и пошла вперед. Римский стальной удав, охватив германцев кольцом, сжимал объятия. Все меньше и меньше звериных шкур металось по лесу, все меньше и меньше родных криков. Аларикс увидел отца, окруженного всадниками -  те с десятка шагов бросили дротики. Вождь, гигантский дикобраз, покачнулся, упал на одно колено. Безрассудный римлянин, решивший прославиться, подбежал слишком близко с занесенным мечом. Вылет палицы раздробил колени. Вождь вложился последний раз и опрокинулся на живот. Центурион на скаку спрыгнул с коня и вогнал меч в спину великана; вогнал еще и еще, вышибая фонтаны крови. Аларикс, шатаясь, бежал к холму - поздно. Тело, совершенная машина мускулов, до этого не устававшая никогда, от коварного удара сзади предательски подвело. Последнее, что увидел Аларикс - лицо Ксандра, с усмешкой смотрящее на него.
- Этот как? - центурион откровенно любовался сложением варвара.
- Мертвее не бывает, уже на пути к Эребу, - процедил старый ветеран, указывая на рваную спину. - С него крови налило, как со слона.
- Я говорю - добей, - центурион подошел вплотную, обдав винным духом.
- Исполню, - недовольно подчинился ветеран, осатаневший от тяжелейшей битвы. Ксандр удалялся, ветеран проворчал в усы:
- Тебе надо - сам и добивай, я уже оружие почистил. Ты-то вина успел попить, а у меня маковой росинки во рту не было со вчерашнего дня. И так яснее ясного - варвар остыл, или я не видел жизни.

Сознание возвращалось по капле. Спину будто изгрыз медведь.