Мрачнее изголодавшегося медведя-шатуна бродил Леший по своим владениям. Ни беззаботное пение птиц, ни приветливый шелест деревьев не могли отвлечь его от безрадостных дум. Он даже не расслышал шаркающих шагов за спиной. Это он-то, подмечавший каждую примятую травинку и надломленную ветку.
— Что с тобой, Хозяин леса? — обеспокоенно спросил старый оборотень, предварив свой вопрос булькающим кашлем.
— Хоть ты не зови меня так. — поморщился Леший. — Я так устал от этого.
— Но это правда. Ты присматриваешь за птицей и зверьём, подлечиваешь деревья. Ты действительно Хозяин леса.
— А тебя не утомило пастухом над оборотнями быть?
— Кто-то должен. Куда они без меня?
— Вот так и у меня. Не Хозяин, скорее слуга я для леса.
— Слова истинного вождя. Не зря мы выбрали тебя.
— Я так устал от этого. Столько наших гибнет.
— Это война.
— Но стоило ли оно того? Столько потерь.
— Теперь возврата обратно нет.
— Вот это то и страшит меня. Нам некуда отступать.
— Не мы это начали. Они. Преследовали нас, вытесняли. Загнав нас в болота, под коряги и в норы, они никогда бы не удовлетворились этим. Тебе ли не знать, что люди творят с лесом? Мы опередили их. Иного пути не было.
— А что если был? Что если мы просто не видели его? — горячо возразил Леший. Пылавший прежде праведным гневом и разжигавший то же чувство в других он уже не был уверен в выбранных методах.
— Не ломай голову. Нам твоя голова нужна ясной.
— Я уже сомневаюсь в своих силах. Не могу везде поспеть и всего предвидеть.
— Такое никому не дано. Все ошибаются. — утешительно заметил Пастух. Это уже было не совещание двух начальников, но скорее разговор по душам двух близких друзей.
— Но мои ошибки приносят смерть. — голос всегда уверенного в себе Лешего слезливо дрогнул.
— Тебе не за что себя винить.
— Недавно раскрыли нашего преданного друга, ведьму, что жила у людей, что настраивала их друг на друга, что помогала нам. Её сожгли. Сожгли!
— На войне, как и на охоте, естественны потери.
— Потери? Столько храбрых вурдалаков и упырей полегло. Сколько твоих оборотней уже погибло? — Леший почти плакал.
— Они знали, на что идут.
— Ты так спокойно об этом говоришь.
— Я уже стар. — Пастух каждую важную речь начинал с повторения этой фразы. — Слишком часто мои глаза видели смерть. Столько раз мои клыки обагрялись кровью и мои когти рвали плоть. Часто я получал раны. Я изведал, что такое холод, боль и голод. К смерти привыкаешь. Пусть мы погибнем, но остановим людей.
— Ты веришь, что их можно остановить?
— Иначе мы бы не поднялись. А ты? Неужели ты уже сомневаешься?
— Я уже не знаю, чему верить. Все отвернулись от нас.
— Кто все?
— Черти не поддержат нас.
— Ты что всерьёз рассчитывал на них? Они ведут свою войну. Чертям ни до кого нет дела.
— А домашние духи? Я так рассчитывал на их помощь. Но они предали нас.
— Они сделали это давно. Они остались с людьми. Подчинились им. Смирились со своим жалким прислуживающим положением. Они отвернулись от нас, а не мы от них. И потом что за союзники из них? Разные барабашки и домовые, какой с них толк?
— Они жили среди людей. Они знали все их слабости.
— Они привыкли пресмыкаться. Ни на что кроме проказ домовые не способны. Из них вышли бы никудышные воины.
— А наши Шишкарь и Веткарь?
— В них силён дух. Дух важнее всего. Дух и вера в общее дело.
— Ты заговорил, как человек.
Для нежити такое равносильно оскорблению. Оборотень сердито зарычал, совсем как собака, завидевшая приближение чужака.
— Прости. Не хотел тебя обидеть.
— Хотя в чём-то ты, наверное, прав. В моём облике есть кое-что от людей. Но только в облике. Дух во мне другой. Я — оборотень. И помру как оборотень. В схватке.
— Мы одни.
— У леса достаточно сил. Мы всё ещё очень сильны.
— Ещё сильны. Но сколько это продлится?
— Послушай меня. Я — старый волк. И лучше пусть весь наш род погибнет, чем будет жить на поводке. Дело наше свято и чисто.
— Людей много.
— Много.
— И они сильны.
— Сильны. Но не сила всё решает. Этого людям никогда не понять.
Невесёлая атмосфера царила в лесу, не лучше чувствовали себя и водные обитатели. Мрачен был Водяной. Очистил от лодок и сетей целую реку со всеми притоками, а победы всё нет как нет. Даже его веселушки-русалки приуныли. Не в силах видеть их в таком состоянии, Водяной попытался разрядить тягостную атмосферу изысканной речной шуткой.
— А ну, кончайте воду солёную разводить. А то не ровен час потонем все. — широко, но не очень естественно улыбнулся он.
— Страшно, дядя Водяной. На днях то сестричку нашу на дальнем притоке сетями запутали. Да пристукнули, за сома приняв. Сами не заметили, кого убивают.
— Не время сейчас горевать... Потом споёте по ней песню. Успеете оплакать её.
— Страшно...
— Всем страшно. Не плотву гоним. Против людей идём. Лучше расскажите о успехах. Скольких утопли?
Но русалки и в отчёте продолжили жаловаться.
— С одним еле управились. Мало того, что идти к нам не хотел, так ещё и отбиваться начал, когда мы его к воде потянули.
— А я вчера парня одного песней сладкой к воде приманила. — не утерпела юная, ещё по-детски синевласая русалочка. — Словом ласковым прельстила. Красотой своею, объятиями обманула и на дно с собой утянула. — Когда б не жуткий смысл слов, её можно было принять за ученицу, хвастающуюся перед родителем хорошей отметкой.
— Ух, озорница. Рано тебе ещё по люди ходить. — ласково пожурил её Водяной. Это была его любимица. И ей в любом случае всё прощалось.
— Даже жаль его стало. Красивый. Тёплый такой. С сердцем горячим.
— Будет жалеть. Нас они не жалеют. А ты чего в нырь уходишь? Не брызги разводи, а толком отвечай.
— Не вышло у меня, дядя Водяной. Человек осторожный пошёл. Боятся стали люди. Страх на них великий напал. Как песни наши заслышат, тут же за молитву. Как всплеск услышат, плюнут и убегут. И не всматриваются ночью в гладь водную. Как же их заманишь?
— С хитростью надо. С умом. Как Леший говорил. Как люди, так и мы должны. Вылезла бы чуток из водички на бережок. Глазками стрельнула. Волосиками вздёрнула. Грудку поправила. Вот он и твой.
— Ну да? А он, глядишь, меня на суши то и прибьёт. Нынче люди не то что раньше. Не ценят они красоту. Этим их уже не обманешь.
— Удаётся же иной раз.
— Это редкие. Жизнью разочарованные. Они сами утопиться готовы, им только повод надобен. Остальные ж только прибить могут, на красоту нашу и не посмотрят.
— Осторожность надо иметь. Времечко подобрать. Да местечко наметить. С умом. С оглядкой.
— Какая же осторожность, когда война? Мы губим, но и наши гибнут. Сколько уже...
— Это да... Что же делать? Надо... Надо. Если мы озера и реки на отстоим, что тогда будет?
Русалки опять загрустили. А ведь Водяному только удалось подбодрить их.
— Вы вот что! Кончайте хвостами по дну скрести. Лучше-ка на болото, к кикиморам сплавайте. С ними сообща и действуйте. Они пусть пужанием, а вы лаской обманной. Так, всем скопом. Скопом их. Как они нас.
Только успели русалки махнуть хвостами, чтобы отплыть, как перед ними взметнулся фонтан воды, и на разгладившейся поверхности осталась знакомая сомья морда.
— А вот и я. — радостно ухмыльнулся рыбоголовый. — Чего это вы все такие унылые?
— Помолчи, Ныркун. Молчи, бестолковый. — одёрнул его Водяной. — Не баламуть воду. А вы плывите давайте.
С грустью смотрел Водяной вслед удалявшихся русалок. Так смотрел бы отец, провожая своих дочерей в опасный и далёкий путь.
— Чего это? — помолчав, переспросил Ныркун.
— Мне тяжело. А им, нежнейшим, каково должно приходится?.. И вправду страшно.
Ныркун удивлённо вертел головой, поглядывая то на Водяного, то в сторону мерцавших вдалеке русалочьих хвостов. Человеческого в нём ничего не было, и чувств человеческих, вроде тоски или печали, он уразуметь не мог. Не зная, как реагировать, Ныркун выдул ртом серию маленьких пузырьков. У человека это означало бы недоумённый выдох.
