Пятьдесят - возраст для женщины приличный до неприличия.
- Свет мой, Зеркальце, скажи,
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румянец и белее?
Старик Зазеркалыч смеётся, ехидно рожи корчит и скрипящим голосом выводит:
- Нет, Квазимодо теперь краше тебя!
"Ну, - догадалась я, - это он на Ярослава намекает".
- Это вряд ли! - говорю.
- Зря ты так. Не так уж он и уродлив, - зачем-то вступается за него мерзкое стекло.
- Ну, это если просто на него смотреть, - то ещё ничего так. А вот если общаться... Бр-р-р-р!
- И что же в нём тебе не нравится?
- Вообще всё!
Зазеркалыч задумчиво сверкнул амальгамой, будто всевидящим оком в душу вперился, пытаясь там что-то высмотреть.
- Странно, - говорит. - Вот, объясни мне, зачем же ты тогда тогда...
Знаю, знаю, сейчас начнет допрашивать, зачем я тогда наряжалась, накручивалась, красилась, на шею и в уши навешивала украшения, собираясь лететь за тридевять земель на свиданье к этому безобразному лопоухому плешивому существу. В шесть.. Нет! В пять! Чтобы к полшестому успеть к открытию метро, и с первым поездом - в другой конец Москвы, к междугородному автовокзалу в Тёплом Стане, который, вообще-то далеко не тёплый, а на улице февраль...
Какого чёрта надо было сидеть как будто орех в скорлупе в смалоне малюсенькой маршрутки, три часа кряду лихо скачущей по кочкам, бесконечно набирая дурацкие сентиментальные эсэмэски, иногда рифмованные, со всякими "сюси-пуси-скоро-доберуся".
Между писаниями сообщений - взволнованно глазеть в окно на бегущие за окном голые деревья и столбы, замечать в этом монотонном пейзаже какую-то особую сумасшедшую красоту, видимую разве что только поэтам, да и то далеко не всем, а только таким вот самым безумным, воссторженным, с переизбытком эндофрина в крови.
Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
Действительно:
- Зачем всё это было, если ты не считаешь его красавцем?" - докапывается Зазеркалыч. - Ведь он некрасив?
- Он гадок!
- Может быть, ты его за ум любила?
- Какой ещё ум, если он уверен, что Земля плоская? До него я даже и не подозревала, что плоскоземкльники - реально существуют.
- Не красив, не умён... Так может, богат?
- Ну . Может и богат немножко.. Всё-таки четыре сайта. И с каждого какой-то маленький доходец от рекламы и сервисов. Так что в каком-то смысле - небеден. Но жлоб, так что нет, любила я его не за это.
- Ага! - восторжествовал Зазеркальич, - Так значит, всё-таки любила?
И уставился на меня гордо, будто Америку открыл.
- Любила? - усмехаясь. - Ярика?
Я, конечно, ржу. Но фальшивым, ненатуральным, наигранным смехом.
Честно - не слишком-то приятно мне, пятидесятилетней тётке, вспоминать о той своей глупости.
Есть ведь такие мужчины, которых любишь как с горы катишься. А потом трезвеешь, проходят годы, оглядывается и думаешь:
- Блиииииииин....!
Вот как так можно было вляпаться? Какую злую шутку сыграли гормоны! Вообще, это же он разве мужчина?
- Любила ведь, любила, - продолжает издеваться Зазеркалыч. - А сейчас даже вспомнить за что - не можешь.
- Могу! - мрачно возражаю я пересмешника. - С умом, может быть, у меня не все прекрасно, раз уж я настолько неразборчива в связях. Но вот с памятью пока всё окей! Любила я его потому, что видела в нем своего защитника. Надёжного верного защитника. Рыцаря на белом коне. Откуда мне было знать, что он не рыцарь, а баран!
Собеседник тот же час выразил своё восхищение образом моего защитника:
- Баран на коне... Оригинально!
Всё это время он, зараза, пока мы разговаривали, ни на секунду не прекращал демонстрировать моё пополневшее лицо со всеми прелестями, напоминающими о моем солидном возрасте. Который ну никак не связывался в моем представлении с моей самоидентификацией
Ну как так может быть, что мне уже пятьдесят? Рина Зелёная в роли Черепахи Тортиллы! .
Действительно, Ярослава я любила не за красоту, хоть он тогда и не казался мне так противен, как теперь. И не за ум. И не из корысти. А потому что и в самом деле много лет он представлялся мне моим личным защитником и даже ангелом-хранителем.
Любовь воистину слепа. Ей всё-то божья роса. И только годы спустя стало понятно, что защищал и хранил меня этот "ангел" от монстров, им же самим и создаваемых. Причем, в пропорции примерно один к трем: то есть, интенсивность "сохранения" былараза в три слабей интенсивности вреда, причиняемого его чудищами.
Но я тогда рассуждала вот как: ведь мог бы и вовсе не вступаться, бросить на расправу как собакам кусок мяса! - думала я.
И не было рядом психолога, готового объяснить мне, дуре, что всё это совершенно нездоровые взгляды на вещи, развивающие такое качество как "виктимность" - специфический талант провоцировать садистов, насильников и маньяков на подвиги, даже в том случае, если они поначалу ничего такого делать не собирались.
