Голова болит, спина не гнётся, а во рту стадо кошек наложило большую вонючую кучу. Знакомые ощущения. Зато вечером было очень весело. Сколько же мы вчера выпили?
- Это какой-то апофейёз, - простонал-проборомотал Саня. – Сколько же мы вчера выпили?
Я пожал плечами. Вопрос был, конечно, философическим. На такие вопросы не бывает конкретных ответов.
- А что за бабы были?
- Валька из плодоовощного. Потом Розка Похершухер…
- Какая? – удивился Саня.
- Похершухер. Она в ресторации на Маркса-Энгельса работает популярной певицей. «Чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон…».
- Зачем?
- Что значит «зачем»? Пугачёва зачем поёт? Чтоб деньги зарабатывать.
- Я не про Пугачёву. Это что, её настоящая фамилия?
Я пожал плечами: а что такого?
- Необычная какая-то.., - признался Саня. – Из евреек, что ли?
- Может, и из евреек… Фильм такой был про советских разведчиков. Пароль: «Это публичный дом?». Ответ: «Нет, это клиника профессора Похершухера».
- А профессор тут при чём? (Да, тяжелы такие разговоры с похмелья! Не чувствуется полёта мысли и буйства фантазии! Сплошное мозговое угнетение!)
- Профессор не при чём. Есть фамилии Иванов, Петров, Сидоров, а есть – Похершухер. Понятно?
- Понятно, - ответил Саня и болезненно поморщился. – «Наполеоны лежат в соседней палате». Значит, певица?
- Певица. На Маркса-Энгельса.
- Кошмар… А Вовка-Разгуляй?
- Тоже был с какими-то бабами. Кто-то из них даже плясать пытался…
-Это я помню. Только плясок нам вчера и не хватало…
Саня махом осушил поллитровую кружку воды. Впечатляющий своей могучестью жест, но совершенно бесполезный: водой после такой дикой пьянки не отопьешься. Проверено – и неоднократно. В крайнем случае – огуречный, а ещё лучше – капустный рассол.
- У нас ничего не осталось? – задал он очередной и тоже совершенно нелепый вопрос. Это когда же у нас чего-то оставалось? Назови дату, друг! «Имя, сестра, имя!»
- Да, - скорбно поджал он губы. – Всё жрём, жрём – никак не нажрёмся.., - и вздохнул. – Когда только лопнем?
Лопаться не хотелось, а вот поправится… Действительно, сколько же мы вчера? Много. Очень много. Личный рекорд.
- Да, всё пьём, пьём.., - продолжал гундеть Саня. – А у меня, между прочим, внук слово «балалайка» через два «о» написал. БОлОлайка. Представляешь? – спросил он с гордостью.
- При чём тут…
- Не знаю. Вспомнилось… Значит, ничего нету? – и опять потянулся к кружке.
- Ну, чего? – сказал он, осушив и вторую. – К Машке?
Машка была известной в округе самогонщицей.
- Переть чёрти куда.., - поморщился я.
- «Переть»! – передразнил Саня. – А чего делать? Магазин – с одиннадцати. Всё с пьянством борются, суки, с зелёным змием… Только к Машке!
Как это у Сергея Михалкова? «Дело было вечером, делать было нечего…». Вечер, утро – какая разница, когда жаба горит? И Машка эта, угроза миру на земле… Нет, чтобы жила поближе…
Я подтянул штаны.
- Тогда на дорожку! – сказал Саня и опять щедро зачерпнул из ведра…
Около автобусной остановки стоял осёл и равнодушно жевал пыльную траву. Почуяв наши шаги, он испуганно дёрнулся, и уши его попытались встать торчком, что не удалось. Похоже, бедное животное нечасто испытывало радости своего ослиного существования в своей трудной и пыльной, как трава под его копытами, жизни.
- Осёл! – удивился Саня. – Откуда он здесь взялся? Абдулла, это ты привёз? – крикнул он появившемуся из-за остановочного павильона пожилому узбеку. Тот, похоже, его слов не расслышал и поэтому на всякий случай поклонился, прижав руки к груди.
- Осёл, спрашиваю, твой? – опять крикнул Саня.
- Брата, - ответил узбек. – Будем на нём булки возить.
Приезжие узбеки в прошлом месяце построили в посёлке хлебопекарню и теперь снабжали душистым лавашем местные ларьки. Бизнес набирал обороты, вызывал естественную зависть у конкурентов, поэтому они узбекскую хлебопекарню уже дважды пытались разгромить и один раз поджечь.
- Брата ишак, - повторил узбек. – Семья большая, много денег нада.
- Размножаются, - с непонятным удовольствием сказал Саня. – Не то, что мы.
- Удивляюсь я на этих узбеков, - продолжил он, когда мы, свернув с тропинки, пошли по дороге. – За всё берутся! Крыше перестелить – пожалуйста! Навоз перекидать – будьте любезны! Одному знакомому прапору даже компьютер согласились починить.
- Они и в компьютерах разбираются? – удивился я.
- Да не! – поморщился Саня. – Не разбираются. Но берутся. Им, главное, чтобы отвёртка была. И молоток. Без молотка и отвёртки они не работают.
- Починили?
- Починили, - согласился Саня. – Экран вспыхнул – и всё, кирдык. Серёга потом с пистолетом за этими узбеками два часа гонялся. Увёртливые, гады! – продолжил с исчезнувшим было удовольствием. – Серёга говорил, что на бегу и не попадёшь!
Мы сошли с дороги и пошли по тропинке.
- Они бы ещё верблюда сюда привезли, - продолжил Саня язвительно. – Хотя чего им – они же не пьют.
- Верблюды?
- Узбеки.
- Ага, - согласился я. – За себя льют.
- Ну, если только втихаря и понемножку. Они – не мы. Другой этот… как его?
- Менталитет.
- Во-во. Он самый.
На перекрёстке тропинок стоял коренастый незнакомый мужик в засаленной телогрейке и цветастой бейсболке, над козырьком которой крупными английскими буквами было написано очень неприличное слово. Мужик смолил «беломорину» и лицо его выражало неудовлетворённую досаду.
- Не от Машки, друг? – весело крикнул Саня.
Мужик хмуро кивнул.
- Чего невесёлый?
- А чего веселиться? Нету у неё.
- Как нету? – ахнул Саня и остановился. – Совсем?
- Совсем.
- Не, ты погоди, погоди.., - от волнения Саня даже начал заикаться. – Как это «нету»? Всегда же была!
- Всегда была, а сейчас нету.
Солнышко светило всеми своими ослепительными красками, где-то в поле заливался то ли жаворонок, то ли соловей. Очень хотелось жить. Очень хотелось пить.
- И чего ж теперь? – потухшим голосом задал Саня очередной вопрос.
- К Бурякам идите.
- К каким Бурякам?
- Таким. На Целкин.
Улица имени известной феминистки Клары Цеткин, которую местные остряки давно и прочно переименовали в Клару Целкин, была крайней в посёлке и примыкала к лесу. На Целкин испокон веков жили местные бандиты. Улица для них была очень удобной, потому что в случае опасности они очень быстро могли скрыться в лесу.
- Может, проводишь? – с надеждой спросил Саня. – Нальём! Кстати, как зовут-то?
- Кого?
- Тебя!
Мужик с некультурным шумом втянул внутрь удивительно грязные сопли.
- Ну, Вильгельм…
- Как?
- Вильгельм.
- А фамилий твой не Похершухер? – спросил Саня, подозрительно сощурившись.
- Нет, - обиделся мужик. - Федотовы мы, - и опасливо покосился на Саню – А чего? Имя такое, что ли, никогда не слышали?
- Ну, как же, как же! – успокоил его Саня. – Меня, например, тоже Фердинандом кличут. Отчество – Леопольдович. Ты из евреев, что ли?
- Из немцев. У меня дед был военнопленным.
- Дурдом, - сказал Саня. – Ну, чего? Проводишь?
- Мне на смену, - всё так же хмуро отказался мужик. – Да вы и сами найдёте. Их там все знают, - и добавил очень неприличное слово, но не то, которое было у него на бейсболке, а наше, отечественное.
- Напридумывают чёрти чего, - бормотал Саня, когда мы тронулись в наш теперь уже значительно удлинившийся путь. – Не могут нормально назвать.
- Чего ты бормочешь?
- Да я про эти имена-фамилии… Вот у меня случай был. Получил как-то зарплату, думаю: надо после рюмочной обязательно в магазин зайти. Купить Клавке что-нибудь приятное. Ну и зашёл. Купил. А утром просыпаюсь, голова –сам понимаешь… Думаю, вспоминаю: чего ж я ей вчера купил? Не могу вспомнить – хоть убей! Полез в карман, достаю магазинный чек, а там написано – «Шишкина любовь». Не, ты понял?
- Нет, - честно сознался я.
- Вот и я тоже! Часа два думал, что за товар это неприличное название означает. Может, гандоны какие оригинальные или, наоборот, презервативы? От дум даже трезветь начал – и, представь себе, вспомнил! Это кассирша, которая мне чек выбивала – Шишкина, а имя её – Любовь. Они сейчас на каждом чеке выбиваются. Чтоб в случае обсчёта не отвертелись.
- А чего купил-то?
- А хрен её… да и в этом разве дело?
А теперь самое время объяснить, почему это в будние дни мы с Саней болтаемся на наших любимых «фазендах», и с какой-такой стати мы вчера так безобразно налопались. Причина простая: вчера был мой первый день в отпуске, а это замечательное событие грех не отметить. Саня тоже в данный момент не был обременён продуктивным трудом, потому что является временно безработным: три месяца назад устроился в некое частное охранное предприятие (сейчас этих ЧОПов – как собак на помойке), все эти месяцы сутками охранял то банк, то общественный сортир, то какой-то хитрый блядский домик, после чего получил зарплату, возбудился – и сорвался. Жрал две недели, ну и, естественно, ему сказали: «Кухер-кахер, Саня! Нам с таким охранялой, как вы, совсем не по нашему охранятельному пути!».
- Не, меня не выгнали, - пытался он вкручивал лампочки своим собеседникам. – Просто освободили. Оставили, между прочим, в штате отдела кадров.
Собеседники, люди малограмотные, но тоже не на помойке найденные, понимающе качали головами.
- Оставили, значит… Эт нормально. Может, назначут.
Саня на это «назначут» настораживался: куда назначут? Кем? За что?
- Сам же сказал: отдел кадров… Возьмут и назначут начальником!
- Каким ещё начальником? – подозрительно сощуривался Саня.
- Отдела кадров! Сам же сказал!
Чем ближе мы подходили к Кларе Целкин, тем тревожнее становилось у меня на душе. Уже три раза нам попадались на пути очень подозрительные личности, судя по обилию наколок – с бурным криминальным прошлым и, возможно, настоящим и будущим, а один из них, вероятно, самый отчаянный, даже набрался нахальства и спросил закурить. На наши же вопросы, как найти искомых Буряков, все они отвечали уклончиво и совершенно неопределённо, из чего можно было сделать троякий вывод: или опасаются, или стесняются, или своих не сдают.
- У меня тоже есть один знакомый бандит, - сказал Саня. – Звать Антоном Палычем. Душевный мужик, четыре ходки за вооружённые грабежи. Постарел, конечно, там, на лесоповалах-то, хотя здоровье по-прежнему как у трактора. И вот вышел он с четвёртой ходки и сказал свои дружкам-уркаганам: всё, устал, больше не хочу. Ну, те - люди понятливые, сообразили, что выдохся человек, не хочет больше бандитствовать. А поскольку был он в ихней преступной среде уважаемым человеком, то решили совершенно мирно отпустить его на заслуженный отдых. И чтобы не скучал, подарили ему фабрику детской мягкой игрушки. Что ж ты думаешь? Буквально воспрянул человек! Оказалось, что эти самые мягкие и детские – его настоящее призвание! Он даже сам игрушку придумал. Называется «котёнок серенький».
- Ну и где мы, котёнок серенький, будем этих Буряков искать? – не впечатлился я услышанным. – И почему все здешние обитатели смотрят на нас, как на Жеглова с Шараповым?
- Боятся чего… Эй, товарищ! – вдруг закричал он. – Тебе, тебе кричу, ханыга! Подь сюда!
- Вы мне? – раздался за моей спиной писклявенький голос.
- Тебе, тебе! – успокоил его Саня. – Не узнаешь меня?
- Батюшки-светы! – умилился тщедушный небритый мужичок в надвинутом на затылок каком-то нелепом малахае. – Александр Евгеньич! Свет в окошке!
- Не гунди! – строго приказал Саня. – Отвечай
