офицерам не подается. Вместо неё звучит команда «товарищи офицеры!», ну а товарищи офицеры сами должны понимать, чего им по этой команде делать. Понимать-то они в тот момент понимали, но встать по стойке смирно уже никто не мог. Единственное, на что оказался способен дипломат, была попытка привстать, зажимая зубами дымящую сигарету и вежливо спросить начальство:
— Will you join us, sir?
Сэр присоединиться не возжелал, несмотря на аппетитный аромат, источавшийся остродефицитной копченой колбасой и открытой банкой чешской ветчины. Но и от воспитательной работы с личным составом тоже воздержался. Вместо этого он подошел к окну и аккуратно задернул занавески:
— Товарищи, офицеры! На вас же солдаты из казармы напротив смотрят. Вы уж шторки-то задвигайте, пожалуйста. И не подведите, завтра генерал приезжает, постарайтесь проспаться до одиннадцати.
Мы-то проспались, интеллигентные же люди. А вот солдаты из казармы напротив не смогли. Там ведь тоже были «партизаны» только рядового состава. Пришлось нам их, спящих, от греха подальше, из казармы вынести и в травке на заднем дворе для досыпания разложить. Не пускать же генерала в казарму, где народ после вчерашнего отдыхает?
Занятия с генералом прошли с аншлагом. Всем не терпелось узнать, какая такая высокая миссия возложена на нашу команду, что он лично ей руководит. Оказалось — победа в будущей третьей мировой войне зависит всецело от нас. Случись война, именно мы должны так запудрить мозг населению стран потенциального противника, чтобы они сдались нам без боя. Не говоря уже про идеологическую работу с союзниками, которыми виделись три миллиарда китайцев и индусов. Мы, естественно, возгордились и к вечеру многие уже дырявили свои гимнастерки, готовя место для будущих орденов. Не отметить это было нельзя.
Высокая честь закупок для праздничного стола выпала мне и Леденеву. Личный состав скинулся по червонцу, приравняв стоимость банкета к защите кандидатской диссертации. Я вывел из паркинга, охранявшегося вооруженным часовым, свои «жигули» и мы с Ледневым отправились в военный городок за выпивкой и снедью. Первым на пути следования нашей боевой группы оказался центральный гастроном поселка. Когда я, расправив плечи, вошел в торговый зал торжественной походкой, которой слегка мешали длинные полы шинели, в сопровождении политического обозревателя в пилотке набекрень, там стало тихо. О существовании «партизан» где-то неподалеку местные жители, конечно, догадывались, но вживую, наверное, их никто не видел.
Очередь к винному отделу перед нами расступилась. Не обращая внимания на столь явные признаки уважения простых офицеров и их жен, мы скромно купили ящик водки и понесли его к выходу.
А нам навстречу полковник-летчик в магазин входит. Как нас увидел, так и застыл в дверном проеме, как монумент Ильичу на площади. И нам никак мимо него ящик водки не протащить.
Я-то понимаю, что надо бы честь полковнику отдать, но к пустой голове руку не прикладывают, а пилотка у меня в машине осталась. А соратник мой в пилотке стоит, но честь отдавать даже и не собирается. Ящик обеими руками держит.
Я политического обозревателя ящиком в зад толкаю и по-человечески прошу:
— Юр, отдай полковнику честь, а то мы тут до закрытия проторчим.
Леденев на полковника посмотрел, молча его плечом отодвинул и меня вместе с ящиком наружу вытащил. Когда полковник увидел, что мы этот ящик в багажник новеньких «жигулей» загружаем, у него аж фуражка дыбом встала. Наверное, он живых «партизан» тоже не видел никогда.
Банкет удался на славу. На этот раз к нам присоединилось и местное начальство, на радостях, что генеральский визит прошел успешно, и никого из армии не уволили.
На следующий день началась серьезная творческая работа. Нам подогнали походную армейскую типографию и грузовик с бумагой. Главным редактором военно-полевого издания «За Мир!» назначили корреспондента отдела сельского хозяйства из «Советской России». Помощник министра, политический обозреватель и дипломаты получили должности литсотрудников – им не привыкать пакости про врагов писать. Бородатый китаевед, ввиду уникальности возраста, профессии и языка, сел на два стула — переводчика и редактора. Я скромно трудился в бригаде переводчиков, хитро сокращая каждый поступавший от «литсотрудников» продукт процентов на сорок. При этом, нагло врал, что английский сам по себе компактнее русского в два раза.
Верстальщиками и печатниками трудились «партизаны» из рядового состава, выглядевшие не менее колоритно, чем наша команда. Говорят, что спецкор воен-ТВ, приехавший снять репортаж о наших боевых буднях, запил после съемок и наотрез отказался сдать в редакцию отснятый материал.
Количество выпущенной нами за месяц идеологической «продукции» можно было сравнить только с тиражом газеты «Правда» на десяти европейских и восточных языках. Бумаги с первого грузовика не хватило, и через неделю из Москвы прислали второй.
Работали мы весело и азартно. Из подготовленных нашим импровизированным издательством публикаций я узнал много интересного. Особенно впечатлила статья помощника министра про внука французской писательницы Агаты Кристи, нагло торговавшего авторскими правами на наследство своей знаменитой бабушки с одной единственной целью: клеветать на Советский Союз.
Отличились и дипломаты. В дружном авторском коллективе они сваяли сериал на пять авторских листов про поедание железной кровати тайными врагами коммунизма. Первые две серии враги её пилили на мелкие кусочки, вторые две давились, плакали, но ели, а в финале все сдохли, потому что бороться с всепобеждающим марксистско-ленинским учением глупо.
Сколько миллионов экземпляров наших шедевров отпечатал типографский станок, я не знаю, но на свалку их вывозили тоннами. Представляю, как потом радовались те, кто сдавал собранную бумагу в пункты сбора макулатуры в обмен на талоны для покупки дефицитной тогда классики.
Это торжество идеологической борьбы продолжалось целый месяц. Мы даже во вкус вошли, когда поняли, что никакой цензуре наша ересь не подвергается, а нужно лишь научиться работать с походной типографией.
Наконец, наступил «дембель». Высокое начальство оценило наше усердие по достоинству и нам разрешили оставить себе выданную на сборах форму. Посоветовали, правда, заначить её для следующих, мол, через три года опять нашу команду соберут.
Я решил отправиться домой прямо в этой высокой награде. Сел в машину как был: в солдатском ХБ с погонами старшего уже лейтенанта (по итогам сборов нам присвоили очередное воинское звание), генеральских сапогах и портупее. Через расстегнутый ворот гимнастерки сияла морская тельняшка. Кавалерийскую шинель бросил на заднее сиденье. Еду себе по Щелковскому шоссе и радуюсь, на газ жму. На спидометре стрелка уже к 130 км подбирается. И вдруг останавливает меня гаишник. Подходит к машине и начинает вежливо говорить:
— Нарушаете, товарищ старший лейтена… — и осекся.
Смотрит на меня и ничего понять не может. Форма солдатская, петлицы и просветы на погонах красные, за воротом морскую тельняшку видно, а ноги на педалях в хромовых сапогах.
— Ты что, пожарный, что ли? – удивился гаишник.
— Нет, — гордо ответил я, — партизан! Боец всемирного идеологического фронта!
Ну и как ему меня после этого штрафовать?
