благополучно разрешишься этаким симпатичным малышом, похожим на тебя.- Он тут же осекся, поняв, что невольно сказал бестактность.
Но до Ольги уже не доходили его слова. Она, действительно, не верила больше ни во что. Ей столько уже пришлось перенести ради этого будущего ребенка, и только один из них, самый первый, сумел остаться в ее чреве дольше трех месяцев. Но он умер в первый же день своей, только-только затлевшей жизни. И умер, как она считала, по вине человека, который долгие годы после смерти матери был ей самым близким и родным на свете – по вине Марии. Больше никакие старания врачей не могли продлить ее беременности хотя бы до шестимесячного срока. И сейчас слова повисали в воздухе, безответные в устах и безответные в сердце. Теперь она не могла даже зачать в себе плод. И все слова оказывались теперь не теми; если же и были среди них те, она им все равно не верила.
-Оля,- осторожно произнес доктор,- прости за бестактность, но можно, я задам тебе один вопрос?
-Да,- отозвалась Ольга.
-Оля, скажи, твои зачатия…всегда были…от одного мужчины?
-Да,- спокойно ответила Ольга. Она предугадывала этот вопрос.
-Я спросил, чтобы сказать тебе, - ведь случается такое, что от одного мужчины детей нет, а от другого…могут быть.
-Я думала над этим,- сказала Ольга.- Вряд ли я смогла бы. Мария воспитала меня в вере. Я боюсь возмездия, и я люблю своего мужа.
-Прости меня.
-Да нет, ничего, все правильно,- сказала Ольга.- Вы же хотели как лучше.
-Все равно, прости. Ну, хорошо, а слышала ты о том, что уже не один год проводятся операции по искусственному оплодотворению?
-Я читала об этих операциях,- сказала Ольга.
-В данном случае, мужчина выступает только в качестве донора. Суть операции состоит в том, что яйцеклетка оплодотворяется без его непосредственного участия. Донор же вообще может для тебя остаться анонимным. Правда, проводятся подобные операции только с письменного согласия мужа.
-Нет, Денис Львович,- сказала Ольга,- на это мой муж не согласится. Ведь с ним-то все в порядке. Он, скорее, пойдет на то, чтобы усыновить чужого ребенка, чем жить с сознанием, что к зачатию, даже такому непорочному, имеет отношение другой мужчина. Нет, он не согласится. Он просто не поймет, почему так должно быть. Ведь у него, повторяю вам, все в порядке. Он-то совершенно здоров.
-Но ведь должны были у него возникать вопросы – почему с вами это происходит?
- Я ему сказала, что вся причина во мне. Разве я была не права?
-Причины нет ни в тебе, ни в нем. Ни в ком из вас.
-Тогда пусть будет во мне,- сказала Ольга.
-Что ж, я все сказал. И все-таки, напоследок, - не стоит так отчаиваться. Я уверен, что рано или поздно ты родишь нормального здорового ребенка. Во всяком случае, я от души желаю тебе этого.
-Спасибо вам,- ответила Ольга, и в голосе ее прозвучала благодарность. Видно, какое-то из тех ожидаемых слов все-таки было сказано.
* * *
По пустой, отрешенной улице шла женщина, и шаги ее гулко отдавались далеко вперед.
-Неужели все это происходит со мной?- безучастно спрашивала себя она.- Неужели никто не разбудит меня, не вырвет из этого сна, не скажет: вставай, смотри, как высоко солнце?
Ольга посмотрела вверх, сквозь влажное, дрожащее переплетение ресниц на свежее весеннее солнце, но оно только резко, неприятно ослепило ее, принуждая опустить глаза, и не верить в действительность.
Господи! За что, Господи? В чем моя вина? Почему среди миллионов других, именно меня увидел ты, мне присудил нести этот крест? Почему так непонятно распределяешь ты свои милости, одним давая все, других лишая даже способности рожать детей? Ей не было сейчас дела до того, что не у всех других тоже есть все – своя печаль всегда бывает неизмеримо больней и больше, чем чужая. Почему даже она,- Ольга посмотрела на грязную, хоть еще и довольно молодую женщину, с насквозь испитым лицом, роющуюся среди кучи отбросов в поисках пустых бутылок,- даже она, я уверена, может рожать детей, и почему я – не могу?
Ольге необходим был ответ. Она обращалась к Богу так же, как могла бы обратиться к своей матери, спрашивая у нее - зачем та дала ей жизнь, в которой такое место заняла кровь, из-за которой нельзя рожать детей.
Завтра она пойдет на работу, и послезавтра тоже. Будет говорить, шутить, смеяться, а в душе у нее не будет ничего, кроме пустоты. Она будет видеть друзей, их семьи, их радости, она будет продолжать жить. Но зачем жить? Где хоть малейший смысл в том, что она будет жить, если сама в этой жизни никому не сможет подарить жизнь? Ведь она – женщина! Она создана для того, чтобы дарить жизнь!
Мысль, что она, может быть, могла бы иметь ребенка от другого мужчины, казалась ей нелепой, но главное – все равно нереальной. Потому, что опять пройдут три месяца – и она потеряет и эту, последнюю, тщательно пока изгоняемую из мыслей надежду. И она снова отогнала ее – с чувством стыда и…утраты. Почему-то – утраты.
Как долго я иду, думала Ольга. Он, наверное, уже дома. Она посмотрела на часы. Хотя, вряд ли. Говорить ему или нет,- думала Ольга. Ведь он так до сих пор ничего и не знает, он так простодушно верил моим объяснениям. Но только стоит ли знать ему об этом? Бедный мой, бедный мой, ты даже не сможешь заплакать. Ты все будешь носить в себе, будешь хмуриться и молчать, и мне от этого будет только хуже.
-Нет,- решила Ольга с неожиданной, но вдруг оказавшейся крепкой, как гранит, твердостью.- Ты не должен знать ничего. Ради моей любви к тебе, ради тебя самого, ты не должен знать ничего. У нас все равно будет ребенок, но ты не должен знать ничего. И никто не будет знать ничего. Он будет наш – только твой и мой. И никто не будет знать ничего!
Решения еще никакого не было, - была только уверенность в том, что все будет хорошо. Она заставляла себя в это поверить, и с верой уменьшалось в ней ощущение той мрачной пустоты и отрешенности от жизни, когда кроме усталости ничего больше не чувствуешь.
ГЛАВА 9
-Теперь вы понимаете, почему я к вам подошла?
-Да,- сказал я и замолчал.- И все-таки, в чем вина Марии?
-Вина Марии – в ее вере.
-Разве в вере может быть вина?
-Выходит, что может. В том религиозном обществе, где нашла себя Мария, запрещено переливание крови…
- Господи, Ольга,- вырвалась у меня догадка,- неужели ваш ребенок был принесен в жертву какой-то сектой?!
-Бог с вами, что вы! Я знаю, у вас, как и у большинства людей, все, что отличается от традиционных верований, вызывает представление о каком-то средневековом мракобесии и зверствах. Да?
-Приблизительно,- ответил я, немного смутившись за свой детский страх перед всем сектантским.
-Нет, все это – полнейшая чушь. Вина этих обществ состоит лишь в том, что они не всегда так, как это принято официальной церковью, толкуют Писание. Так вот, у Марии в Обществе считают, что у человека нет бессмертной души, потому что душа, в их понимании – сама жизнь и есть. Умер человек – и нет жизни. И значит, нет души.
-Но тогда что же это за вера, если она не дает того главного, что дают все религии – отсутствия страха перед смертью?
-Эта религия для тех, кто любит нынешнюю, земную жизнь. Это та религия, которая вообще не признает за смертью бесконечной продолжительности. Они верят во всеобщее воскресение, но на этой, на нашей земле. Только обновленной.
-Когда убийца и убитый заслужат одинаково вечной жизни?
-Да. В Писании говорится, что воскреснут все, каким бы несправедливым, может быть, нам это сейчас не казалось. Но только «одни воскреснут в жизнь, другие – в осуждение». Быть, даже после всех грехов, воскрешенным, но навеки мучаться осуждением своей совестью – это, может быть, страшнее даже вечной смерти.
-Вы и сейчас состоите в этом обществе?- спросил я.- Вы так убежденно рассказываете об их вере.
-Нет. После того, как умер мой ребенок, я ушла от них.
-Но, если не было жертв, почему?
-Потому что один из самых основных постулатов этого Общества – никогда, ни под каким видом, не иметь дела с кровью. Кстати, этот запрет действительно есть в Библии, и мне до сих пор не понятно, почему в православии ему уделяется так мало внимания? Бог запрещает потреблять кровь, потому что с кровью потребляется душа – то есть, в их понимании – чужая жизнь. Потому, любой верующий из этого Общества не только не употребляет кровь в пищу, но и скорее умрет, чем позволит сделать себе или своему ребенку переливание крови. Мой ребенок умер от удушья. Девочка родилась с положительным резус-фактором, и чтобы ее спасти, нужно было полностью заменить ей кровь. Я после родов была без сознания, а Мария этого сделать не позволила. С тех пор я и не хочу быть с верой, от которой умирают дети. Я даже в лабораторию пошла работать для того, чтобы утвердиться в своем отречении.… И чтобы найти вас.
Сказав последние слова, Ольга уткнулась лицом в ладони и сжала большими пальцами виски.
В палате стояла тишина, и даже проезжающие машины не могли ее нарушить. Теперь я предельно отчетливо знал, зачем Ольга подошла ко мне там, в саду, под деревом. Она пришла за моим резус-отрицательным фактором, и теперь мне нужно было решить – есть ли грань между добром и злом, между грехом и добродетелью.
-Оля,- тихо сказал я,- вам не будет отвратительно то, что вы хотите сделать?
-Спасибо вам за этот вопрос,- сказала Ольга.- Но я решила. Теперь, когда вы все знаете, я жду вашего решения. Я понимаю, чего я от вас прошу, но и вы меня, если сможете, поймите.
При быстром, промелькнувшем с угла на угол свете фар, я успел заметить в ее глазах слезы.
-Но почему именно меня вы решили избрать из тех ста миллионов?
-Вы чем-то очень похожи на моего мужа. Я ждала вас два года.
-Вы любите его?
-Да, люблю. Очень люблю. И потому, думаю, он заслуживает того, чтобы никогда ни в чем не усомниться. Я хочу, чтобы мой муж знал, что это его ребенок. Если только, конечно, он будет,- добавила она.
-Если в вашем браке нет детей, не сам ли Бог, в которого вы все равно верите, предостерегает вас от этого?
-Почему?- спросила она.
-Но ведь какая-то женщина…стала однажды матерью…ну, скажем Гитлера? Вы знаете о том, что у матери Гитлера умерло до него трое детей? Может, нерождением одного ребенка Бог обеспечивает в будущем рождение миллионов других? Может, напрасно, отрекаясь от веры, отрекаетесь вы и от страха совершить грех?
-Но, может быть и наоборот. И тогда вы стали бы не грехом моим, а той соломинкой, которую посылает мне Бог, чтобы я окончательно не утонула? Ведь Бог – это любовь, и если любовь оправдывает все грехи, значит, этот грех должен оправдать и Бог?
-Любовь? Но ведь вы меня совсем не любите!- воскликнул я.
-Нет, но я буду любить ребенка, которого прошу у вас. И я люблю своего мужа, которого боюсь потерять из-за того, что не могу родить ему ребенка. Скажите мне только, согласны ли вы? Если нет – я вас пойму и сейчас же уйду, и вы меня больше никогда не увидите.
-Послушайте, Ольга…
-Согласны вы или нет?- спросила она сквозь плач.- Времени больше не будет, вы скоро уедете и никогда ни о чем не узнаете! Никто ни о чем не узнает.
-Да, - сказал я, - я согласен.
Звенящая тишина повисла в комнате. Только чуть слышно всхлипывала Ольга. Я был согласен. Согласен отдать свое семя, чтобы женщина, сидящая напротив меня, стала матерью ребенка, которого я никогда не должен буду увидеть, для которого никогда не получу права
