залечивать раны, быть может, он станет самым красивым и современным городом, а может, захиреет окончательно.
Вот только прежним ему не быть уже никогда.
5
Тринадцатого, с утра, на улицах было спокойно Только в центре появились БТРы, охраняющие Важные Объекты: госбанк, главпочтамт, здания правительства. Да еще очереди стояли в хлебных отделах магазинов – наиболее предусмотрительные решили запастись хлебушком.
Однако, спокойствие это было видимым. Все ждали: что-то будет. Часам к десяти к Центру с разных сторон, группами, потянулись люди, преимущественно молодые: студенты, жители окрестных кишлаков и просто городская шпана. На сей раз толпа собралась на Главной площади. Продолжили митинговать, орали в мегафоны, произносили пламенные речи. Про армян больше не вспоминали. Призывали разобраться с теми, кто отдал приказ стрелять в «мирных граждан», к тому же, выставили явно провокационное требование: захоронить на площади перед зданием ЦК убитых в ходе вчерашнего расстрела, и переименовать это место в «площадь Шахидон (Мучеников)».
Дальше – больше. Устав обличать местные власти, переключились на московские. Говорили о засилье «чужих» и о «попрании местных обычаев». Опять скандировали: «Долой!», грозили устроить Джихад. Откуда-то появились носилки с мертвым телом. Кто убил этого человека было не понятно, но для оголтелой орды труп явился дополнительным катализаторам.
Толпа почуяла кровь. И жаждала крови. Гнев толпы, как это обычно бывает, с недоступных для нее правителей, переключился на «чужаков», которые всегда под рукой: «Пусть уезжают в свою Россию!»
Клич «бей их!», подхваченный толпой, явился сигналом к началу грабежей и побоищ, прокатившихся по улицам и переулкам города.
Мудро поступили те, кто к середине дня, наплевав на распоряжение начальства оставаться на рабочих местах, собрался и уехал домой, под защиту родных стен. Ибо альтернативы просто не было. «Стражи порядка», совместно с военными, бесстрашно охраняли властей предержащих, оставив город на откуп бесчинствующим оравам.
К вечеру улицы полностью обезлюдели. Повсюду остались следы побоищ: битое стекло, булыганы, брошенные дамские сумочки, сломанные зонтики, вырванные «с мясом» пуговицы. На перекрестках, то здесь, то там, чадили, догорая, легковушки, подвернувшиеся любителям устраивать поджоги. У многих, с грехом пополам добравшихся до мест стоянки машин, были выбиты стекла – угодили под град камней. Счет убитым шел на десятки, раненым – на сотни.
Но жизнь в городе не замерла совсем. Отсиживаться в квартирах-норах, где люди вовсе не чувствовали себя в безопасности, оказалось страшнее, чем защищаться сообща. Горожане высыпали во дворы, вооружаясь, кто, чем мог, были полны решимости обороняться до последней возможности. Строили баррикады. Готовили бутылки с «коктейлем Молотова» - проверенное оружие.
Макс, прихватив обрезок стальной трубы, тоже вышел погреться на солнышке, - на редкость теплым выдался февральский денек, - пообщаться с соседями, почувствовать, что не одинок.
Весьма живописную картину представляли собой «ополченцы»: кто с ломом или монтировкой, а кто – просто с дубиной. Один малый вооружился спортивной рапирой, а толстый усатый дядя Толя, потомственный казак (так он представлялся при знакомстве), вышел с огромным мясницким тесаком: пусть только сунутся – башки поотрубаю! Всех рассмешил местный дурачок Амри, тщедушный и абсолютно безобидный парень, выбравший в качестве оружия корягу выше собственного роста.
- Посмотрите, «Махмуд-герой» идет! Ха-ха-ха! Амри, кто кого тащит: ты дубину, или она тебя?
Несмотря на некоторую карикатурность, «ополчение» представляло собой вполне боеспособную единицу. Во всяком случае, настрой был серьезный. Ночью выходили, по очереди, на дежурство. Жгли костры. На крыши домов посадили наблюдателей. Придумали средство оповещения: подвесили к дереву пустой кислородный баллон, гудевший, если колотить по нему железом, что твой колокол-набат.
В небе, то и дело, раздавался гул – заходили на посадку тяжелые «транспортники». В город перебрасывались спецподразделения Внутренних Войск. Власти объявили о введении чрезвычайного положения и комендантского часа.
Четырнадцатого на работу никто не вышел. Не открылись магазины, не работали школы и детские сады, не ходил транспорт. Иногда по улицам проносились машины с зелеными флагами. Из них что-то кричали, свистели, улюлюкали. Но погромщики всюду видели одну и ту же картину: забаррикадированные въезды в микрорайоны и дворы, людей с дрекольем. А то, нет-нет, да и блеснет на солнце ствол охотничьего дробовика. Шутить с беспредельщиками никто не собирался.
Позже на улицах появились патрули ВВ – накаченные ребята со щитами и резиновыми дубинками. Беспредел прекратился.
Макс, включив вечером телик на первый канал, с удивлением услышал выступление московского говоруна-политика, заявившего: дескать, Махкамов в Душанбе расстрелял мирную демонстрацию. Этот столичный краснобай практически слово в слово повторял речи местных деятелей-оппозиционеров, старающихся все перевернуть с ног на голову, и оправдать погромщиков, выставив их невинными жертвами. «Вот, сволочь, - подумал Макс, - тебя бы, гнида, сюда, и чтобы эти «мирные демонстранты» тебе по тыкве настучали».
С расстояния в три тысячи километров некоторые события, если они не затрагивают вас лично, смотрятся не так, как видят те, кто оказался в самой их гуще.
* * *
Жертвой побоищ едва не стал актер Плачидо, приехавший в Душанбе на съемки фильма об афганской войне. Ему повезло: кто-то узнал в посетителе бара, подвергшегося нападению погромщиков, легендарного комиссара Катании. Итальянец не пострадал, и благополучно улетел обратно в Европу. А бар потом нарекли «Мигеле Плачидо»
6
Связь в городе работала из рук вон плохо – верный признак бедствия (стихийного или социального). Дозвониться удавалось лишь в одном случае из двадцати. Не дай бог, прихватит сердце – скорую не дозовешься, десять раз помереть успеешь.
У Макса никак не выходило связаться с Сашей. В телефонной трубке – одни только короткие гудки. Как неприкаянный слонялся он по квартире, не находя, куда приткнуться.
Родители Макса тоже дома сидели, не зная, радоваться неожиданному отпуску, или огорчаться. Батя ворчал, лениво ругал Перестройку и Горбачева: довели, мол, страну до ручки, был бы Сталин, все бы по струнке ходили. Это же самое можно было сейчас услышать всюду, где собиралось более двух человек. Макс не разделял батиных убеждений, но в спор не вступал – пусть ворчит себе. Мать тоже ругалась: магазины, даром что открыли, – одни пустые прилавки, - хлеб, и то, нерегулярно привозят. Куда катимся?!
Неожиданно дозвонился Трофимов.
- Ну, что, Швед, прав я был? И это только начало, башку на отсечение даю. В общем, я решил: уезжаю.
- Куда?
- В Россию, куда ж еще. У Валентины на Алтае родственники: дядя родной, ну и разные, двоюродные-троюродные…
Макс знал: Леха слов на ветер не бросает. Но уж больно неожиданным было это его решение, вот так, сходу.
- А где вы там жить будите?- поинтересовался Макс.
- В деревне.
- А работа?
- Пойду, для начала, учителем. Они там в большом дефиците. Валентина, кстати, тоже может в школу, химичкой. И дом сразу дадут. К нам Валюшкина двоюродная сестра приезжала, рассказывала: учителей у них берут без проблем. Может и ты, с нами? Алтай, Швед! Русская Швейцария! А?
- Я?- Макс замялся. – Нет, Лех, я пас. В деревню, учителем… Не, это не для меня.
Трофимов уговаривать не стал.
- Как знаешь. Тогда, вот что. Я увольняюсь, место сторожа освобождается. Пойдешь?
Макс обрадовался: похоже, проблему с трудоустройством удастся решить.
- Да, Лех. Спасибо. Мне сейчас работа до зарезу нужна.
Сюрпризы на этом не закончились. И приятные, и – не очень. Макс набрал, наудачу, Сашин номер – пошли длинные гудки. Ответил мужчина:
- Слушаю.
- Э-э, квартира Вершининых?.. Можно Сашу?
- А вы кто?
Не слишком приветливым был голос.
- Знакомый, - ответил Макс, и добавил.- Я тоже геолог.
Зачем он соврал? Сам не понял.
Что-то в тоне Макса не понравилось Сашиному отцу (это был, ясное дело, он).
- Вот как, - недовольно буркнул Вершинин. – А Саши нет. Она в отъезде.
Послышались короткие гудки.
«Гадство!». Макс саданул кулаком по стене, вымещая на ней обиду. Чтобы успокоиться, включил телевизор. На первом показывали «Здоровье» в повторе. Макс переключил на второй, и был безмерно удивлен, услышав голос Лехи Трофимова: «Горных рек водопады ревут…». Да это же фильм, тот самый, про них!
Макс кинулся к телефону – звонить Лехе. Но в трубке, опять, лишь треск, да короткое пиканье. Макс вернулся к экрану: посмотреть, вспомнить, поностальгировать об ушедших студенческих временах. Жаль, если Леха пропустит. Ведь, что ни говори, а кино это – событие в жизни их обоих.
Лишь только фильм закончился, телефон ожил. «Леха», - подумал Макс, снимая трубку. Оказалось – очередной сюрприз. Звонила «боткинская знакомая» Татьяна.
- Приветствую! А, вы, сударь, оказывается звезда телеэкрана. На всех каналах вас показывают!
- Стараемся, - вяло подыграл Макс.
- А что ж настроение такое… нерадостное? Его в кино снимают, а он… Кстати, тебе привет от Аллы Кудимовой.
Макс был поражен.
- А ты ее откуда знаешь?
- Да, так. Мир тесен. – Татьяна усмехнулась. – Немного общаюсь с киношниками.
Татьяна объяснила: ее приглашают, иногда, переводчицей, если иностранцы, какие, заявляются на киностудию. Вот, на неделе, Мигеле Плачидо приезжал.
- Комиссар Катании?
- Ага. Тот самый. Имела честь беседовать с ним.
- А ты и по-итальянски понимаешь? – опять удивился Макс.
- А то! Основной у меня английский. Итальянский дополнительно.
- Ого! А еще какие?
- Французский мало-мало кумекаем. И русский устный, ха-ха.
Потрепались еще немного, о том, о сем. Татьяна стала прощаться:
- Ладно, пойду дальше. Не забывайте, сударь. Будете проходить мимо…
- … проходите, - закончил Макс.
Татьяна хихикнула. Но возразила:
- Что, вы! Мы гостям всегда рады. Кстати, я теперь в другом месте живу. И телефон другой. Запишешь?
Она продиктовала номер и попрощалась:
- Чао.
Странное дело: «боткинская знакомая» все время пересекалась с Максом именно тогда, когда у него случался «прокол» с Сашей.
Жизнь, вообще, полна удивительных совпадений.
