Бельгии. Она хорошо представляла, что бы было здорово проходить под такой аркой весной, окатываясь настоящим восьмиметровым «душем» ароматов!
«Действительно выглядит как вешалка, - подумала Эгле, сейчас глядя на арку уже без всяческих фантазий. – Но, какое же это надо найти белье, чтобы повесить его сюда на просушку?!»
Грустно взглянув на отколотую часть памятника, она все-же прошла под ним и вышла к одной из городских аллей, где её сапоги сразу потонули в густых золотых волнах опавшей листвы – с вмиг просиявшим взором глядя на растелившийся перед ней осенний «ковер», она тут-же позабыла о прильнувшей печали! cn виднелись ткалми бу яд на афишну удожница,
Как и все остальные городские аллеи, она была небольшая и красивая. Пестря в золотисто-красном убранстве, мирно мерцающим свежей серебристой влагой, она казалась невинно дремлющей в своем осеннем великолепии на фоне серости дорог, больших безликих зданий и тяжелых бесцветных небес. По обе стороны тротуара, сплошь устланного плотным слоем листьев, ровными рядами тянулись кленовые деревья, которые, красуясь толстой статью темно-коричневых стволов, с тихим упрямством покачивали ветвями, гордо демонстрируя то, что ветер-негодник ещё не везде оборвал с них драгоценную листву. И хоть действительно, на их ветвях она продолжала свою шелестящую песнь, вся аллея просто утопала в ней: она густыми слоями покрывала тротуар, путалась в голых кустах, лихо клубилась в уютных скамейках и... так и продолжала парить в воздухе, крутыми зигзагами кружась вокруг темных столбов худых фонарей. От этого чудилось, что аллея живет только этой листвою, дышит ею, шумно говорит, таинственно перешептывается, играючи танцует и движется ею в унисон дружественным ветрам!
Видя перед собою такое великолепие осени, чувственное сердце Эгле Клюгельските просто замерло - даже не смотря на то, что ей уже не раз удавалось созерцать такие осенние пейзажи, делая тысячи и тысячи снимков (фиксировавших практически каждый сантиметр осени!), она все равно, с каждым новым её приходом, испытывала неудержимые всплески радости! Осень восхищала её больше всех остальных времен года, и она сполна восторгалась ею не только на таких скромных городских аллеях, но и в просторах деревенских полей и в глубокой глуши загородных лесов! Везде она видела её скромную, но и одновременно блистательную красоту, инстинктивно чувствуя, что и сама обладает именно таким же таинственным осенним очарованием!
Подчиняясь всеми фибрами души приливам очередной гармонии, (отразившейся золотыми огоньками аллеи в серебристой лазури глаз), Эгле стала жадно «впитывать» взором всю её прелесть, чувствуя, что снова будто «растворяется» в ней так же, как до этого «растворялась» в сырых ветрах на набережной реки Дане! «Растворяется», как всегда впадая в своё полулюбовное полуанабиозное состояние!
И, словно ощутив к себе её безмолвную, но неизмеримо сильную любовь, все деревья аллеи вдруг приветливо зашумели оставшейся листвой и... с внезапно налетевшим резким ветром, казалось, прорвавшимся сюда от самого Балтийского моря, стали осыпать её в потрясающем листопаде!
Обезумев в лихом потоке, листья, будто взбудораженные птицы, срывались с родных ветвей и свободно кружились в безудержном вальсе, пробуждая аллею из её сказочной дремоты! Весело несясь по ней кленовыми красно-желтыми «звездами», они игриво тормошили лежащих на тротуаре «собратьев», «золотым дождем» обрушивались на скамейки, храбро ложились на острия голых кустов, и как нашкодившие дети, более бойкой частью убегали прочь за мемориальную арку, теряясь где-то на площади Атгимимо.
Красиво резвясь в воздухе, они овеивали замершую фотохудожницу, словно приглашая её на прощальный белый танец – последний осенний танец своей жизни. Она же, «полусонно» следя за их огненно-золотым полетом, с томностью блаженства охотно отдавалась очередным ласкам смелого балтийского ветра! С великим удовольствием «умываясь» не только дуновениями, но, чувствуя и щекочущее прикосновение падающих «звезд», она, даже в эту потрясающую минуту не забыла о «Никоне», но не начинала съёмку – по своему опыту она знала, что в самый пик листопада, какой-нибудь из листьев обязательно накроет весь кадр – фотографировать нужно было лишь переждав его основную волну.
Действительно, только тогда, когда основная стая взбудораженной листвы разлетелась по аллее, (обновив её новым желто-рыжим «золотом»), фотохудожница, профессиональным взглядом фиксируя последние из них, принялась ловко орудовать своей фотокамерой!
Тихий треск съемки и вот ею запечатлена летящая меж ветвей небольшая «эскадрилья» «запоздалых» листьев. Снова плавный треск, и этим «выстрелом» она «ухватывает» их иную кипу как раз в тот момент, когда они красиво разлетаются во все стороны, своеобразно имитируя огни фейерверка! Ещё один треск, и она запечатлевает сам лиственный пласт, да в таком интересном ракурсе, словно он есть некое желто-красное море!
Как обычно, увлекшись съемкой, Эгле даже не заметила того, что как в её капюшоне, так и на спине у штативного чехла, тоже осело несколько листочков осеннего золота.
Лишь через пять минут устроенной фотосессии, она решила просмотреть получившиеся фото.
Взглянув на дисплей, широкая темная гладь которого на мгновенье отразила её крупные глаза (продолжающие ловить нежным взором всё прекрасное!), она, через «тюль» их отражения, начала разглядывать снимки. Быстро двигая пальцем боковое колесико, она стала просматривать их один за другим, мгновенно давая каждому свою профессиональную оценку.
Увидев снимок той самой «эскадрильи», она чуть не ахнула от радости – стремительно летящие листья получились с эффектом шлейфа, словно те волшебно копировались прямо в самом воздухе - именно такие «пойманные» эффекты со шлейфом, больше всего ей нравились в любимом фотоискусстве!
За всю карьеру, фотоснимков с таким необычным эффектом было у неё непомерное множество и они не ограничивались лишь запечатленными ею летящими листьями – это были и разноцветные огни ночных городов, горящие фары стремительно едущих по дорогам машин, сильно терзаемые ветрами ветви деревьев, движения различных теней и т.д. Самые лучшие из них она хранила дома на своем персональном компьютере, на котором с помощью различных программ пыталась ещё более подкорректировать видимые только ею отдельные моменты. (Например, она добавляла в некоторые снимки более контрастную светотень, выделяла в них какие-то особые на её взгляд контуры, меняла интенсивность цветов или вовсе убирала их, и т.п. Однако, она никогда кардинально не меняла саму структуру каждого фото, ибо как истинный профессионал своего дела, ненавидела всякие фотошопы, которые, по её мнению (а также и половины её коллег!) созданы лишь для того, чтобы только извращать истинные фотографии! Некоторые из них, она впрочем, распечатывала и вывешивала своеобразными трофеями на «молочных» стенах собственной квартиры. Один из потрясающих снимков находился прямо в её спальне над кроватью - на нем, крупным планом была запечатлена куча «шлефованных» листьев, которая, мерцая серебристыми бликами капель дождя, красиво летела в холоде абсолютного полумрака! Именно ради лучшей четкости она сделала этот снимок черно-белым, и, всегда, запрыгивая на широкую кровать, оборачиваясь тонкими шелковыми покрывалами, расслаблялась, в задумчивом созерцанье, беззаботно проваливаясь в спокойствие сна. В противовес этому, умиротворяющему фото, в гостином зале, среди различных снимков былых лет, она выставила ещё более необычное – фантастически слившиеся в едином движении летящие линии темной земли, изумрудно-серых полей, и голубого неба – снимок, однажды сделанный ею в купе скорого поезда, идущего по маршруту Вильнюс-Клайпеда, когда она, видя восхитительные пейзажи за окном, даже не задумываясь о скорости движения, начала быстро запечатлевать их на «Никон»! Это абстрактное фото, сотворенное отчасти огромной скоростью, отчасти самой фототехникой (получившее от неё название «Линии лета»), наоборот, каждый утро быстро бодрило её не хуже свежесваренного любимого арабского кофе, даруя мотивации на очередные творческие подвиги!
Задумавшись о былых снимках, просмотрев все только что полученные, Эгле Клюгельските (с удовлетворением, мелькнувшим мягкой волной в её глазах), двинулась дальше, игриво разгребая лежащую листву острыми носками сапогов.
Сильно «облинявшие» кленовые деревья, словно не желая её ухода, продолжали кидаться отдельными остатками листьев, которые, будто пытались её задержать, но безнадежно отскакивали от гладкой поверхности куртки.
Погруженная в творческие размышления, она вышла из этого златого оазиса к новой дороге Вите – района, являющегося исторической центральной частью города.
Только здесь по-прежнему чувствовался ритм городской жизни: на мокрых дорогах стремительно пролетали машины, по каменной чешуе тротуаров спешили прохожие, а со светящихся верениц витрин разнообразных магазинов, скромных кафешек, пестрых салонов и рекламных афиш, необычным волшебством изливался разноцветный неоновый свет.
Став блуждать по родным тротуарам, фотохудожница, находясь в светлоте отрешенности, как обычно не замечала прохожих людей. Даже случайно натыкаясь на кого-то плечом, она, будучи преданной своим внутренним чувствам, продолжала прислушиваться лишь к посвисту ветра, мерной капели, срывающейся с крутых черепичных крыш, и цоканью собственных каблуков о жесткость камня дорог. При этом взор её внимательных глаз, именно в сию пасмурность улавливал гораздо больше, чем в ясном свете дня – под сенью темных туч ей четко раскрывались любые мельчайшие детали, которые всегда размывались и поглощались в пушистом сиянии солнечных лучей. Как истинный человек-визуал, она до мельчайших подробностей фиксировала взглядом все окружающие её явления: падающие с крыш кристальные капли былого дождя, которых ветра расплывчатыми слезами швыряли в окна домов; выпуклые отражения темных небес в мелькающих стеклах проносящихся машин; волшебный полет светлых потоков неонового света, красиво пронизывающий сам воздух и рассыпающийся в тысячах мерцающих бликов в мокром камне мостовых... И, с каждым шагом, интенсивно «поглощая» в себя все эти «лики» города, она даже и без любимой фотокамеры, мысленно приставляла к ним различные образы, выделяла отдельные очертания, добавляла контуры и тона пока... пока не доводила каждый объект до того совершенства, которого была способна видеть лишь она.
Именно через свою феноменальную визуальность Эгле Клюгельските ощущала гармонию и единство с миром, остро чувствуя всё быстротечное разнообразие неповторимой жизни.
Идя по улице, вновь впадая в медленный анабиоз влажных ласк встречных ветров, она, боковым зрением (которое впрочем, было хорошо развито у всех представительниц прекрасного пола!) невольно «охватывала» все
