полисменов?! – рассмеявшись, спросила его фотохудожница, но, почувствовав в душе былой бунтарский авантюризм, утвердительно проговорила. – Хорошо, я принимаю вашу «награду»!
И под очередной смех друзей, рыжеволосый латыш прикрепил к груди её крутки звезду, которая, серди серебра пуговиц, действительно показалась некой золотой наградой!
- А что вы делайте сегодня вечером? – видимо не желая ещё расставаться, тут-же спросил её он. – Думаю, мы с вами могли бы где-нибудь приятно провести время...
- А не слишком ли я старовата для вас? – скосив на него прелестный взор, в свою очередь, не без улыбки спросила она.
- О, нет! Вы для нас как раз в самый раз... – проговорил Ренарс и осекся, поняв то, что немного «скаламбурил» в словах.
- В самый раз для чего?! – со смехом, подобным шелесту летнего ветра, вновь обратилась к нему Эгле.
Ренарс, будучи латышом отнюдь не робкого десятка, всё-же капитулируя устремленному на него взору её драгоценных женских глаз, ничего не ответил, а лишь смущенно отпустил взор своих блекло-стальных.
- Ну ладно, мальчишки, - весело смотря на этих ветреных молодчиков, обратилась к ним фотохудожница. – Было приятно пообщаться с вами, но меня зовут дела... Всего хорошего!
- До свиданья, госпожа Клюгельските! – дружным эхом ответили ей друзья.
Ещё раз, блеснув редкой открытой улыбкой, она двинулась дальше по улице и... невольно прислушалась к тут-же возникшей за её спиной буре возбужденных голосов!
- Какая женщина! – услышала она восхищенный акцент латыша. – Парни, поверьте мне, я собственной кожей почувствовал, что в ней просто всё пышет сексуальностью! Глубинной, обжигающей сексуальностью! Как же жаль, что она не согласилась пойти с нами! Мы бы устроили с ней незабываемый вечер!
- Это точно, Ренарс, - донесся приятный голос красавчика. – При всей её внешней холодности, я тоже ощутил горячее дыхание незримой, но мощной внутренней страстности... Вон, даже наш девственник это почувствовал, едва не обделавшись в штаны, когда она расписывалась на его футболке!
- Не правда! – пропищал голос «тщедушного» Повиласа. – Я просто... Просто заволновался из-за того, что... впервые увидел в живую знаменитость...
Новый всплеск мальчишеского смеха заглушил его слова, и вскоре, окончательно потонул где-то в глубине сырых клайпедских улиц.
«Если женщина за тридцать даже у молодых людей вызывает столь бурную реакцию, то... – весело подумала Эгле Клюгельските. – То это значит, что она ещё действительно чертовски привлекательна!»
С улыбкой на устах она вдруг поняла, что впервые, не только раздала автографы на улице, (ибо всегда охотно делала это лишь на официальных выставках уютных галерей), но и сама получила «награду» в виде позолоченной звезды на груди!
«На память от простого латышского парня... – задумалась она, глядя на желтый пентакль. – Что-то мне подсказывает, что ты отнюдь не простой...»
Быстро роясь в ворохах былых образов, «отпечатанных» колоссальной зрительной памятью, Эгле разворошила целые кипы журналов, на обложках которых «проявились» фотографии с именно таким, прекрасно «схожим» латышским ликом – по ним, она сразу идентифицировала то, что Ренарс был явно какой-то латышской знаменитостью, только вот какой именно, так и не смогла припомнить.
Однако, приободренная встречей с молодежью, фотохудожница «пролетев» ещё пару улиц, наконец приметила искомую кафешку и сразу устремилась к ней.
Ощущая покусывания боковых ветров, она увидела, что вся улица лежала уже не в сумрачно серых, а в плавных оттенках вечера, медленно пробивающихся пеленой рыжести сквозь завесу небесного свинца - казалось, что с каждым мгновением, сам морской воздух непринужденно разбавлял безжизненную серость непогоды в оживляющие тона.
Радуясь рождению каждого блика этого неспешно струящегося «оживления», Эгле, оказавшись у двери кафешки, потянула на себя широкий овал её ярко-синей ручки (чем-то смахивающей на ложку для обуви) и вошла во внутрь.
Едва захлопнув за собой дверь массивного стекла, она сразу оказалась в объятиях теплоты, которая, вместе с изливающимся светом ярких электрических ламп, показалась ей особо приятной после продрогшей сырости улиц. Охотно расслабляясь в ней, она, пройдясь беглым взглядом по столикам, ощутила и легкий деготь горечи, ибо, несмотря на не столь погожее время, тут все-же находилось несколько людей.
Но, недолго думая, фотохудожница, всё-же скинув свою ношу на один из стульев крайнего столика, сама опустилась на иной и, по-солдатски вытянув ноги, почувствовала в них зуд огромной усталости!
«Да, Эгле, несмотря на то, что тебе дарят комплименты даже молодые люди, все-таки ты стареешь, - с самоиронией констатировала она. – Ведь в иные времена ты без малейшей тени устали могла кружить по городу сутками напролет...»
Совсем не женственно раскинувшись на стуле, она, с тем же взглядом «вечной туристки» «пробежалась» по внутреннему помещению кафешки – кафешки, ставшей очередной временной пристанью в её творческих маневрах!
Это был небольшой, но уютный кафе-бар, со всего лишь двумя светлыми рядами квадратных деревянных столиков и такой же светлой барной стойкой. В центре каждого столика, переливаясь в ослепительном свете ламп (цилиндрически свисающих с белого потолка) возвышались серебряные подставки с белоснежными конусами салфеток, а по бокам впритык находилось по четыре стула, из-за темно-синей обивки скорее смахивающих на мини-креслица. Стойка, тянясь до самого конца стены со своим отдельным рядом мягких креслиц, вовсе утопала в золотом свете бара, радужно переливающегося различными разноцветными напитками. Негласно поддерживая всеобщую яркость, красиво сверкали в золотистых отблесках и светло-деревянные полы помещения, искусно покрытые блестящим лаком. Однако, особенный лоск кафе-бару придавала искусственная зелень тропических растений, которая повсюду вытягивала из огромных горшков длинные серо-чешуйчатые стебли, пышно распускающиеся в макушках острыми пиками темно-зеленых листьев! Именно они – эти причудливые джунгли, даже не смотря на скромный размер общепита, создавали то чувство уютной интимности, которое как будто было далеко не только от уличной серости, но даже и от остальных посетителей!
Покоряясь гармоничной атмосферой заведения, Эгле Клюгельските снова бросила хоть и немного уставший, но всё тот-же профессионально «настроенный» взор на присутствующих людей.
Находясь у сплошной стены бутафорских зарослей, словно скрываясь ото всех, в глубине кафешки сидел одинокий старик. Одетый весьма стильно - в деловой темно-бежевый костюм и темные брюки, заканчивающиеся остроносыми лакированными коричневыми ботинками - он, блестя лысиной и небольшим «кустом» белой бороды, держал в одной руке «Вакару экспресас»*, а в другой, уже полуобгрызенную куриную ножку, которая была весьма сочным дополнением к стоящей тарелке со спагетти и чашечке превосходного арабского кофе. В мыслительном сосредоточии, вздыбливая на широком покатом лбу целый ряд глубоких волнистых морщин, он, внимательно вглядываясь в текст ежедневника через светло-коричневые стекла очков, казался деловым отшельником, который даже за трапезой был видимо не в силах полностью отойти от дел.
Словно протестуя против этой, пусть и деловой старческой замкнутости, в центре заведения располагалась молодая пара. Миловидная белокурая девушка, (в легком черном жакете и светло-серых джинсах) неустанно улыбаясь своему спутнику брюнету (в большой черной крутке и темных джинсах), о чем-то вполголоса лепетала ему, время от времени, не забывая отведывать хороший ведерай.* Парень же, (с настоящей иглистой прической «а-ля мини-панк»!), пил только кофе, лениво отделываясь лишь кивками, да короткими «поддерживающими» фразами.
Неподалеку от них, была совсем иная картина – уже зрелый мужчина (в спортивной темно-синей крутке, светло-голубых джинсах и белых кроссовках «Адидас»), сыпля безобидными шутками, вовсю развлекал свою маленькую спутницу – симпатичную девочку не старше 8-9 лет, с янтарно-пшеничным пухленьким личиком и светлым пушистым каре. Неспешно поедая цеппелин* и попивая из большой кружки темный «Мёмель»*, он, ласково взирал на неё светло-голубым взором больших лучистых глаз и с каждой шуткой, вспыхивал широким сияньем необыкновенной улыбки. Девчушка же (облаченная в пышную розовость курточки, теплые темные чулочки и алые ботинки), смотря на него не меньшей просторностью изумрудного взгляда, ела всего лишь один кнедль* и выплескивала в воздух невесомый бархат невинных смешков.
С неожиданным интересом уставившись на этого мужчину, смазливый лик которого отлично подчеркивала не только грива золотистых волос (великолепными волнами хорошо зафиксированных назад искрящимся муссом!), но и толстый ворот белоснежного свитера, Эгле Клюгельските, вытянув руки в стороны, ещё сильнее потянулась на мягком стуле и... вздрогнула, застигнутая врасплох настойчивым трезвоном чайной ложки – в кафе явно находился кто-то ещё, кого от усталости она сразу и не приметила!
Стремительно повернув голову на звон, фотохудожница обомлела – за соседним боковым столиком сидела не кто иная как модница «живой труп»! Та самая старая некрасивая женщина, что нашла её в полуобморочном состоянии возле площади Фердинанда, а затем, с недовольным взглядом на «изъеденном» лице, быстро удалилась прочь!
В свою очередь, увидев, что на неё уставился знакомый трапециевидный лик, старая модница сразу же перестала размешивать сахар в чашечке кофе (к которой был подан на блюдце ворох каких-то круглых светло-коричневых печений) и в ответ послала вопрошающий взгляд – в ярком свете помещения её блекло-голубая мель глаз совсем обесцветилась пустотой стеклянных осколков!
- Мадам, со мной действительно всё в порядке, - не выдерживая этого противного взгляда, обратилась к ней Эгле, специально делая ударение на первом слове. – У меня было просто небольшое переутомление...
«Живой труп», с презрительным недоверием опустив уголки иссохших губ, снова перевела взгляд на собственную чашку (ещё сильнее начав звенеть!), однако, вскоре вновь начала на неё коситься хоть и с недовольным, но все-таки явным интересом!
«Влюбилась что-ли, или завидует моим ещё вполне молодым годам... – в свою очередь, косясь на престарелую модницу, подумала Эгле. – Все-же, какие у неё мерзкие черты лица! По нему очень наглядно видно как жестоко её обделила матушка-природа! Наверное, она в придачу обладает ещё и паршивым характером, курит как паровоз и ругается матом не хуже любого портового грузчика! Не удивлюсь, если она еврейка! Хотя, скорее похожа на польскую татарку...»
Чуткостью обоняния, вдыхая тонко веющий с её чашки горячий аромат мексиканского кофе (слегка смешенного с терпким ромом), фотохудожница, лишь сейчас устремила взор в сторону бара, с изумлением осознав то, что к ней до сих пор так никто и не подошел!
Привычно облокотившись на ширь барной стойки, за нею стояла грациозная молодая барменша. Облаченная в распахнутую черную кожаную куртку (поблескивающую большими бронзовыми пуговицами) и обтягивающие
