инициатора, пригласят за заседание и потребуют аргументировать столь странное предложение. Я даже подготовил внушительную речь и трижды с некоторыми вариациями отработал её на Кейване. Удовлетворился я только тогда, когда он до конца проникся моими идеями.
Однако ни на какой совет меня так и не вызвали. Вместо этого учинили новую серию тестов и расспросов. Об исходе дела я узнал постфактум, от Кейвана, во время телефонного разговора. Я ожидал услышать от него монотонное бормотание «Джим, как я тебе и говорил, это оказалось невозможно, поэтому…». Но его весть была другой, прямо противоположной. Видимо, кого-то в совете моя идея всерьез вдохновила, так что дело было в шляпе. Метафора оказалась более чем удачной: позже выяснилось, что на моей стороне оказался сам академик Бледная Поганка, которого я прозвал так из-за того, что в своей широкополой шляпе он очень смахивает на гриб на ножках. И именно слово академика было решающим.
Специалисты неторопливо и скрупулезно занялись конструированием мертвого клона Наполеона из органических тканей. Имея в качестве образца настоящего корсиканца, это было довольно простой задачей. А я в свою очередь имел удовольствие несколько раз лицезреть самого Наполеона Бонапарта. Правда, облачённый вместо парадного мундира в серебристый комбинезон, бывший император смотрелся как-то несолидно. На него жалко было смотреть. Мне показалось, что он просто еще не осознал своего счастья, не понял, как фантастически ему повезло. И, разумеется, даже не догадывался, кого за это надо благодарить. Великий француз был угрюм, смотрел на всех исподлобья, а его руки непроизвольно тянулись к несуществующей шпаге. Узнать, что он думает по поводу своего нынешнего положения, я так и не смог. Во-первых, я не знал французского (за что мне, как канадцу, невероятно стыдно), а переводчика мне никто не предоставил, а во-вторых, великий полководец XIX века был со всеми немногословен, так что я решил, что на мои вопросы он и вовсе не обратил бы никакого внимания. Но ученые, кажется, приняли его немногословность за бесконечную скромность гения, поэтому их этот факт скорее заинтересовал, чем огорчил.
Что и говорить, я был очень горд собой.
Но вскоре я о нём и думать забыл, точно так же как я перестал гадать о том, кто ещё из известных мне исторических персон оказался вместе со мной в будущем. Моё время поджимало, и всё было готово для решающего собрания Ученого Совета. Я даже начал волноваться.
Итак, Джейсевен и Кейван ко мне не заглянули. Вместо этого Джейсевен просто позвонил мне и попросил самому явиться в десять часов утра в большой конференц-зал. Я знал, где он находится, так как неоднократно проходил мимо. И ребята, и учёные мне доверяли, так что если первое время за пределами моей квартиры я передвигался исключительно в нутре робота-карцера, то сейчас свободно разгуливал по всему Научному Центру и Ботаническому Сад и только и успевал обмениваться приветственными кивками, рукопожатиями и улыбками с многочисленными знакомыми.
В тот день я проснулся рано, наскоро позавтракал и принялся одеваться. Я надел свой самый лучший комбинезон, настроил его на тёмно-серый оттенок и выбрал нужную текстуру покрова, чтобы моя одежда была похожа на костюм-тройку. Учёным всё равно, во что я выряжусь, а мне так было комфортнее. Так я чувствовал себя солиднее и производил на людей благоприятное впечатление.
Дорога от моей квартиры к месту назначения заняла ровно пятнадцать минут. Когда я вошёл в огромный, как древнегреческий амфитеатр, конференц-зал, я понял, что всё очень и очень серьёзно, и окончательное решение, не подлежащее пересмотру в ближайшие двести лет, будет принято уже сегодня. По крайне мере, на моей памяти такое количество учёных никогда ещё не собиралось живьём. Я имею в виду, что прежде большая часть слушала мои ответы из других городов или даже планет посредством высокотехнологичных телекоммуникаций. Однако сегодня цифровых двойников среди присутствующих не было – все до единого прибыли сюда сами, так сказать, во плоти. Неужели их так сильно волнует XXI век?
Вопрос был риторический.
Я уважительно поклонился присутствующим в зале профессорам, академикам, членам-корреспондентам, а так же их секретарям-ассистентам, и опустился в мягкое кресло, стоящее на возвышении. Честно признаться, общее возбуждение перекинулось даже на меня, так что я занервничал, но быстро взял себя в руки. К какому бы решению эти учёные в итоге не пришли, оно никак не изменит историю моего настоящего времени и едва ли негативно отразится на моей судьбе. В конце концов, это не новый Нюрнбергский процесс, и никто никого судить здесь не будет. А значит, надо просто отвечать на их вопросы. Предельно честно – откровенность их подкупает. Ну а когда заседание будет завершено, а решение – вынесено, я в последний раз отужинаю в ресторане и снова заберусь в темпоральную капсулу. Так, по крайней мере, они себе всё это представляли. Свой же вариант развития событий я предпочитал держать при себе.
– Попрошу внимания, – загремел голос, к которому я давно привык. Его обладатель всегда вел собрания, правда, в куда меньших залах, где проходили мои предыдущие сеансы вопросов-ответов. Я называл обладателя этого голоса красивым словом «конферансье». – Последнее заседание, посвященное XXI веку жизни человечества на планете Земля, объявляется открытым.
Заиграла торжественная мелодия, все присутствующие с энтузиазмом захлопала в ладоши.
Меня прошиб холодный пот.
– Повестка дня: вынести решение по поводу уровня развития цивилизации в XXI веке на планете Земля. Источник информации для принятия решения – В11/2207, который именует себя архаичной формой имени – Джим.
Я сидел и покорно ждал, когда завершатся вступительные слова. Эти ученые, как я считал, знают о XXI веке больше, чем среднестатистический житель этого века. Но им постоянно казалось, что они что-то упускают из виду.
Я настолько погрузился в собственные мысли, что не сразу осознал, что ко мне уже успели обратиться. Я протёр глаза и сказал:
– Повторите, пожалуйста…
– Би одиннадцать две тысячи двести…
– Просто Джим, если можно, – как мне надоела эта манера называться непонятной абракадаброй букв и цифр! Если на то их воля, то пускай так называют друг друга, но зачем они мне навязывают этот штрих-код?
– Хм… Джим… – учёный озадаченно умолк. – Сказать по правде, мне непривычно называть вас в архаичной манере. Это кажется мне несколько тривиальным и, к тому же, это совершенно некорректно.
– В такой манере меня назвали мама с папой, – упрямо заявил я. – В моём времени есть люди, которые дают своим детям имена в виде набора цифр, как и вы, но их считают немного «с приветом», сумасшедшими.
Что тут началось!
– Правда? В вашем времени давали зашифрованные имена? – удивлённо протянул кто-то.
За ним вторили голоса других учёных:
– С конкретной целью или просто так?
– Назовите примеры!
– Что значит «с приветом»?!
– Такая информация никогда прежде не проскальзывала…
– Прошу заметить! – перекрикивая всех, заорал кто-то с левого крыла, – Прошу заметить, что век, в котором людям дают нормальные имена, никак нельзя считать архаичным, – прокричал ещё один учёный, – потому как это – верный признак нового мышления, который зародился ещё…
Однако окончание его фразы потонуло в гуле других голосов. Пришлось призвать профессоров и академиков к порядку.
– Давайте не будем торопиться с выводами, – загремел голос конферансье. – Предлагаю воспользоваться установленным и опробованным порядком вынесения решения.
Это предложение ученые сочли довольно разумным, возбуждённый гомон быстро затих. Ко мне снова обратились.
– Итак… Джим. Мы сейчас с вашей помощью еще раз быстро пройдёмся по всем основным аспектам XXI века. Ваши ответы будут решающими, поскольку вы – последний представитель своего столетия, которого мы опрашиваем. Поэтому отвечайте честно и постарайтесь вспомнить, что ещё вы забыли нам сообщить.
Я кивнул. Но учёный, оказывается, еще не закончил.
– Джим, – голос его звучал по-отечески, – сейчас нам в первую очередь важны не факты, а мнение. Ваше мнение, ваша оценка происходящего.
Я снова кивнул.
– Джим, расскажите нам ещё раз об отношении ваших современников к войне.
– Война – это плохо, – просто ответил я. – И все мы об этом прекрасно осведомлены.
– И, тем не менее, в вашем веке слишком часто возникали вооруженные столкновения.
– Вы меня вытащили из две тысячи одиннадцатого года, – напомнил я. – Что было в оставшиеся восемьдесят девять лет XXI века, я знать не могу.
– Хм, действительно…
– Я знаю, что вы уже приступили к изучению истории более ранних веков, в частности, двадцатого. По сравнению с ним XXI век – очень даже ничего.
– Поясните, Джим, будьте любезны.
– Конечно. В двадцатом веке произошло две мировые войны. Мировые – это значит, что непосредственное участие в боевых действиях принимали солдаты из многих стран мира, а линии фронта протянулись по территориям десятков государств на разных континентах. В этих войнах применялось новое, разрушительное оружие: танки, гаубицы, пулемёты, автоматы, химические вещества, атомные бомбы и… ну и прочее. Ни одна война прежде не приносила таких разрушений, такого хаоса. Причём между первой и второй мировой войной прошло всего… – я быстро подсчитал в уме, – всего двадцать четыре года. И обе войны развязала, по сути, одна и та же страна. Ну а простых, локальных войн так и не сосчитать вовсе: Вьетнам, Афганистан, Кувейт, восстание сипаев в Индии…это же в том веке было? А в моем веке – по крайней мере, той его части, в которой я жил – мировых войн не было, из-за того что все прекрасно понимали: при достигнутом уровне вооружения каждая из них могла стать последней. Знаете, – я прокашлялся, – был у нас такой учёный, Альберт Эйнштейн. Вам бы с ним как-нибудь поговорить. Так вот, у него однажды спросили, какой будет Третья Мировая Война. А он ответил, что не знает, какой будет Третья Мировая, но Четвертая Мировая Война будет дубинками.
– Альберт Эйн… как вы сказали? Эйнштейн? Благодарим вас, мы обязательно примем ваш совет к сведению.
– И, тем не менее, локальные конфликты продолжались, – заметил другой профессор.
Я кивнул:
– Да, потому что война – это деньги. Не зря говорят, что война – самая доходная инвестиция. Вложил миллиард в оружие и солдат – получил триллион с захваченной нефти, к примеру. В моём веке все конфликты, так или иначе, были связаны именно с нефтью.
– Нефть и природный газ были самыми главными источниками энергии и топлива, – проскрежетал чей-то голос, как будто в качестве пояснения к моим словам.
– Да, и запасы их с каждым годом всё сокращались. Но если вам так важно знать моё мнение…
– Очень важно, Джим.
– …то я бы сказал, что люди больше боятся наступления Третьей Мировой Войны, чем тех локальных конфликтов, которые случаются повседневно. Всё-таки следом за истребителями и бронетехникой всегда едут фуры с гуманитарной помощью для населения. Всех подряд, как это делали фашисты, больше никто не убивает.
Учёные зашумели, принялись оживленно совещаться, бурно обсуждать и спорить. Потом успокоились и задали мне ещё ряд вопросов,
