Из дневников (1973-1978)
«Вперевалочку ходит по квартире смешной топтышка и не верится, что это - мой сын. Найдёт что-либо на полу и бросит в мусорное ведро. Дочка тоже так делала, но, пожалуй, лишь это у них и похожее, а в остальном уж очень разные! Как будут относиться друг к другу, подрастая? А сейчас малыш, как только просыпается, сразу кричит:
- Аля, Аля!
И с ударением на первую и последнюю буквы.
Кое-как протянули с ним год, - то я взяла отпуск после положенных двух месяцев «по уходу за ребенком», то муж - очередной, - и теперь проблема: с кем оставить сына? Очередь в ясли ещё не подошла, а няню не найти. К маме в Карачев?.. Но маме будет трудно, так что пока мы на распутье.
... Теперь муж работает в Конторе по прокату фильмов и, конечно, работа эта кроме зарплаты никакого удовлетворения ему не приносит. Но что делать? После того, как секретарь Обкома по идеологии Смирновский о нём сказал: «Этот конфликтный журналист...», то в газеты Платона не берут, и остается нам только терпеть и ждать лучших времён.
... Около двух месяцев не водили дочку в садик и за эти дни, имея возможность попристальней вглядеться в неё, думаю: слишком требовательны мы к ней и многое пытаемся внушить, словно взрослому человеку. Недавно напроказила, Платон начал раздраженно читать ей лекцию, а я посоветовала:
- Когда разозлишься, вглядись в её глаза! Ведь совсем несмышлёные и, если напроказит, говорят: не хотела я так, а получилось.
Но, похоже, он не услышал меня.
... Часто, занимаясь кухонными делами, поглядываю на балкон, что напротив нашего, - иногда там посиживает старушка. А, может попросить её посидеть с сыном?
... Обычно брат приезжает из Карачева по четвергам, привозя нам рюкзак овощей, и с порога сразу слышу:
- Ну, что нового?
Подавай ему события, драмы, трагедии, - без них жить ему скучно. А когда уходит, остаюсь с взбудораженной душой, - будто не то сказала, не то сделала и вот прямо сейчас надо бежать за ним, чтобы… И такое - каждый раз.
... И всё же сходила к бабульке, что живёт напротив, предложила посидеть с сыном. Доброй, улыбчивой оказалась. Вначале всплеснула руками, - «Да нет... да не смогу!» - а потом согласилась: попробую, мол. Вот и хорошо. Так что через неделю выйду на свою любимую работу… и впрямь любимую, но которой руководят нелюбимые начальники и сложные обстоятельства.
... Платон на выходной остался с детьми, а я – к родным, в Карачев.
Присаживаюсь на краешек маминой кровати, выкладываю гостинцы, а она:
- Ну, что ты тратишься? Нябось, опять на полсотни накупила.
Но вижу: рада. Вот сейчас заварю ей чай и начнет она лакомиться пирожными.
А я иду в магазин за молоком, хлебом и когда прохожу через парк, то в душе просыпается чуть щемящее чувство по тем да-алеким дням, когда бегала сюда на танцы. Грустно видеть, что всё изменилось, застроилось какими-то аттракционами, будками, навесами. Ну, что осталось от прошлого? Аллея да вот эти два дерева… да, это они, и уже тогда были большими. А еще вон тот фонтан с круглой чашей и мордочками львов. Ах, где же те счастливые мгновения, когда после танцев шла мимо него и знала: рядом – ОН!.. тот самый, в кого влюблена в этот вечер.
Когда вечером иду к автовокзалу, снова возвращается ощущение соприкосновения с чем-то родным. И несу в себе это чувство бережно, чтобы не расплескалось, не растворилось оно быстро, а у автовокзала, цепляясь взглядом за еще закрытые еловыми лапами кустики роз, за проталины у полукруглых сидений сквера, уже грущу: как же можно уезжать от всего этого, - родного! Но там, в большом городе - моё гнездо, и в нём тоже родные.
... Всего только месяц и посидела Раиса Николаевна с сыном, - «Не те силы», - и с завтрашнего дня Платон снова берет отпуск за свой счет, так что протянем еще сколько-то. Жаль, конечно, что Раиса Николаевна не может оставаться с нами, ведь таких солнечных старушек я еще не встречала, - мало того, что не взяла денег по уходу, но даже не ела, когда я приезжала на перерыв, чтобы покормить сына и ее».
Есть у Давида Самойлова* строки:
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут…
Вот и моя память… Иногда, вдруг проявляет один из образов и трепещет, не уходит, заявляя о себе снова и снова до тех пор, пока не оживлю на страничках воспоминанием или рассказом. («Таисина берёзка» - о той самой Раисе Николаевне.) И странно! Словно успокоившись, растворяется возникший образ, тает. Мистика? И такое – из области того, чего не знаем?
«Наконец-то получили направление в ясли, так что закончилось моё суматошное, но пленительное заключение с минутами глубокого, истинного счастья от общения с детьми. Не знаю, найду ли теперь время для записей? Ведь работа, муж, дети, Карачев… Но вчера, перечитывая страницы о начале своей «телевизионной деятельности», снова возникло желание найти в них что-то для понимания себя, так что буду, буду всматриваться в то, что уже написано, - раз есть начало, должно быть и продолжение.
... И всё же Платона, хотя и с оговорками, но взяли в газету «Деснянская правда», так что в профессии он пока остаётся. А еще по вечерам и в выходные начал писать роман… После дня в газете и писать? Правда, сегодня попробовал вначале немного поспать, а в девять вечера, сел за стол».
Писать роман Платон будет медленно, - как и всё делал, - иногда вроде бы и забывая о нём и возвращаясь к рассказам, но закончив через несколько лет, назовёт «Ожидание настоящего» и станет отсылать его в издательства, где редакторы будут придираться к крамольным по их соображениям страницам. Тогда отдаст своё «Ожидание» в окружное Приокское издательство, где его и издадут в годы начавшейся Перестройки*, когда дышать станет легче. А предисловие напишет такое: «Разобщенность, одиночество, потерянность молодых, энергичных, добрых людей – едва ли не самое печальное наследство застойного времени. В поле зрения автора – жизнь трудового коллектива крупного завода, духовный мир рабочих и интеллигенции». И то будет пятая его книга.
«Почти не раскрываю дневник, - они же, о ком хочу писать, заполняют всё свободное время. Дочка подросла, легче стало убедить её в чём-то, но пугает её рассудительность, - мало наивных, детских вопросов. Очень любит рисовать. Спать ложится - отрываешь от рисования, в садик собираешь - то же, и воспитательница жалуется, что всё у них ею разрисовано.
А сын во всём подражает сестре, и если она рядом, то он - её зеркало, - поворот головы, жесты, интонация… Снисходительно позволяет тормошить себя, таскать на шали по полу из комнаты в комнату, со смехом гоняется за своей машинкой, которую та увозит от него с грохотом, а когда ему что-нибудь надо, кричит:
- Дай-дай-дай-дай!
Да с такой обидой слезной!
Вот словарь его слов: лябука - яблоко, ку - чайку, малька - молока, леб - хлеб, бука - булка, коха - кофта, кулька - куртка, мика - машинка, ляба – сабля и без лябы спать не ляжет, в ясли не пойдет.
Есть у какого-то писателя рассказ: отец умертвил своих детей, когда им было годика по три, - не мог смириться, что станут взрослыми, а, значит, другими. Чудовищно!.. Но ведь грустно, что не остановить и даже не замедлить эту пленительную пору детства, - так стремительно уходит! Вот поэтому и хочу попытаться обмануть беспощадное время, - пусть хотя бы в дневниках останутся вот эти наброски с тех, кто так дорог сердцу».
Записки о детях буду вести до поры, когда у них не появятся свои семьи, и потом из них сотку целый сборник под названием «Тропки к детям».
«До пяти вечера - обед, ужин, уборка, стирка и всё время - рефреном, - для успокоения - не беда, когда дела, беда - когда их нет... не беда, когда дела… Теперь - на работу. Тепло, пахнет дымком. По деревянным ступенькам - туда, вниз, к Десне… Деревья ещё не «дышат» зеленью, но через них - разлив реки. Холодное полотнище серо-зелёной воды. Безмолвная вода, тихая вода и только блики солнца – на ней. А солнце уже яркое, жаркое!.. Рабочие - со смены. И тоже - безмолвны. И в троллейбусе тихо… Набережная. «Троллейбус дальше не пойдет, энергию отключили»... «Дом рушат?» «Да, обвалился». Пыль – столбом! Экскаватор, оцепление, люди вдоль изгороди, по обочинам... Уже минут двадцать тихие – и такие яркие под солнцем! - троллейбусы: шестерка, первый, второй, тринадцатый. Словно пунктиры... Но успела к эфиру! Бегом - по коридору и – с порога: «Роза, входи в эфир!» Фильм «Белая гвардия»: гетман бежит в Польшу, его ополчение - по домам. И там – разруха?.. Но – домой. И снова - обвалившаяся дом на Набережной, оползень на Покровской горе, ещё шире – Десна... темная вода, мутная вода... «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». Вот-вот! А для меня миг - опора для будущего. Для будущего, которое только – во мне!
...И опять настигло: все, что делаю на работе – для «высокого начальства» и, к сожалению, редко удаётся сделать передачу, которая приносила бы радость, как вчера: играла заезжая арфистка и мы с оператором Сашей Федоровым работали в каком-то удивительном и радостном синхроне, понимая друг друга с полуслова, отчего в душе и сейчас – музыка.
... Платон часто раздражён тем, что нас окружает, поэтому моя усталость спотыкается о его тоску, - утешения в нём не найти. И только дети! Только в них – минуты отдохновения. Только с ними душа причащается чему-то истинному.
... Ездила на выходные в Карачев, спала на кровати брата, - как в люльке. Хорошо!.. Но к утру - его храп с раскладушки, из другой комнаты - испуганный вскрик мамы, - приснилось: стены рушатся.
Потом прибирала в хате, пылесосила потолок от нависшей по углам паутины, - завтра Пасха, - вешала тюлевые занавесочки, а мама стояла рядом и командовала, опираясь на лыжную палку:
- Присборь, присборь их! И дырки-то складочками закрой, - указывала ею: - Да не туда эту-то, а сюда. Ну, подумала б, зачем туда-то? Чтобы солнце загораживать? Витька сейчас ее р-раз и скрутить... и сорвёть.
А перед отъездом - её рассказ о Кузе, рыжем гармонисте:
- Видать, не суждено мне было счастливой с ним жить, вот Бог и прибрал его. - Сидела на кровати, свесив ноги и опершись на ту же палку: - Уж очень его любила! - И тёмный профиль её на какое-то мгновение застывал: - Любовь, моя милая, это тоже талант, не каждому и даётся… такая.
А вечером с Виктором - на мотороллере, к автобусу, в клетчатой шали. И моросил дождь. И выпархивали из-под колёс лужи. И ветер хлестал и хлестал шалью».
Милые, до слёз дорогие образы! Какой же сладостной болью отзываетесь в этих строках, когда-то сохранённых в ученической тетрадке! И грустно, что через какое-то время растаете, вытесненные реальностью настоящего дня.
«С одиннадцати утра до пяти делаю видеозапись спектакля. Без перерыва. И глаза не смотрят, и голова раскалывается!
- Чем кончим? – спрашивает театральный
